Александр Крашенинников - Слуга злодея

• Название: Слуга злодея
• Автор: Александр Крашенинников
• Жанр: Исторические приключения

Сатирико-приключенческое произведение о пугачевском бунте с невероятными для других стран эпизодами, но характерными для России прошлого.

---

— Никак долговые записки жгут! — с живостию повернулся к окну Белобородов. — Государь наш Петр Федорович Романов, жизнь коему чудесным образом турецкий султан спас, сим огнем вызволяет из долговой кабалы заводских рабочих.

Лазаревич смотрел в окно с ужасом — на заводской площади горело двадцать семь тысяч рублей. Двадцать семь тысяч — это жалованье домашнего учителя за сто лет службы. С часу на час домну остановят и пруд спустят.

Это погибель всех его трудов!

Почему он не проткнул шпагою этого молодца Вертухина, появлением своим накликавшего такие беды на Билимбаевский завод!

Но помня, как ловко Вертухин отворотил гнев Белобородова от себя, Лазаревич даже глазом моргнуть не осмелился, не то, что слово сказать.

Вдали над сараем с запасами леса поднялся черный дым, а на улице показалась ватага заводских. У переднего, с рожей конченого бездельника и пьяницы, болталось в руках шитое золотом одеяние попа.

Гнев народный разрастался.

Глава восьмая Промежуточная женщина

В сей скорбный момент Вертухин одарил Фетинью таким взглядом, что она сгорела бы заживо, если бы вовремя не отвела глаз.

Миг один всего помедлив, она отправилась на кухню будто бы в поисках ежели не другой курицы — все питательное в доме уже съели, включая холодец из бараньих хвостов, — то хотя бы одного-двух сырых яиц. Но шла она так соблазнительно и отдельно от целей пропитания, что сразу было ясно: не за яйцами идет.

Белобородов, уже и ранее бросавший на Фетинью нецеломудренные взгляды, надел рукавицы, взял ведро с остатками пива и отправился за ней. В рукавицах, крытых тонкою красною кожею, выглядел он много благородней, нежели без оных. Без рукавиц его негнущиеся от работы руки, змеями вен обвитые, казались ненужными и бессмысленными приставками к телу, особливо, когда он говорил книжные слова.

В красных рукавицах он был знатным господином, хотя руки у него в них потели.

Едва зайдя за печь, он схватил ведро за уши и, дрожа от страсти, выплеснул себе в глотку оставшиеся там добрых три ковша пива. И оглянулся, не видел ли кто.

— Хорошо ли тебе, милостивый государь батюшка? — спросила Фетинья, оправляя поневу особливым искусством — так что ядреные бедра через нее проступили.

— Ух, хорошо! — сказал Белобородов и краснокожими рукавицами ее за бедра и обнял.

— Да хоть рукавицы сдерни! — захохотала Фетинья.

— Боюсь соблазнами от тебя заразиться. Ежели рассудок мой от тебя заболеет, ты повернешь мне голову.

— Выходит, еще не повернула? — сказала Фетинья, глядя прямо в его бесстыжие очи.

— Повернула, царица моя, да пока не знаю, в какую сторону!

— Слышала я, ты в Екатеринбурх собрался, милостивый государь? — спросила она.

— Самоцветами тебя осыплю. Все припасы тамошней гранильной фабрики твои будут.

— Не ходил бы ты в Екатеринбурх, милостивый государь, — сказала Фетинья.

— Это почему?

— Ежели не пойдешь в Екатеринбурх… — Фетинья сунула ему к губам свою пухлую ручку, другою рукою сдергивая красную рукавицу и грубые пальцы Белобородова с нежностию обхватывая.

Белобородов вострепетал, тесно к ней приближаясь.

Так, шепча друг другу нескромности и другие слова, оставшиеся для прочих тайною, они стояли, пока за окнами вдруг не раздался неурочный колокольный звон. Следом что-то грохнуло о землю с таким треском и звоном, что стены дома зашатались.

Белобородов кинулся к окну.

— Рафаил! — крикнул он. — Постереги пленников.

И вместе с ватажкой верных людей выскочил из избы.

В кухню уже прокрадывался Вертухин, как и полагается дознавателю, все кухонные объяснения между Белобородовым и Фетиньей подслушавший.

Фетинья встретила его взглядом серьезным и встревоженным до последней крайности.

— Объясни, любезная, почему Белобородову нельзя ходить в Екатеринбург, — сказал Вертухин.

— Да как ему туда идти, ежели его полковник Михельсон расколотит да государыне выдаст. А над нами дознание учинят, кто таков господин Минеев и пошто его до смерти убили.

— И почему его убили и кто убил? — поверженный в смущение нежданным поворотом, только и спросил Вертухин.

— Ежели бы я знала, мы с тобой, любезный сударь, уже в коляске в Петербурх катили, — сказала Фетинья, благодетельствуя его ласковостью всего своего широкого румяного лица. — Не то в другое хорошее место.

Вертухин задумался, что с ним бывало единственно при воспоминаниях об Айгуль.

— Следственно, полковнику Михельсону ты ничего сказать не сможешь? — спросил он.

— Полковнику Михельсону я ничего не скажу, как он человек казенный, — отвечала Фетинья. — Он без сердца это дело справит. А тебе, любезный сударь, представлю как есть, потому как ты государыне императрице от души служишь.

На сии слова Вертухин и отвечать не стал, дорого ему было их слышать. И ждал он теперь, что она еще скажет.

Светла душа честной женщины! Презрительная женщина приносит бедствия, вертит головы и прелестями забав в разорение молодцов повергает. Презрительной женщине равно кому служить: недорослю, полагающему, что язык греческий есть язык русский, только неправильный, отцу семейства, доселе добродетельнейшему, патриоту его императорского двора или злому недругу отечества. Презрительная женщина всякую слабость в свою пользу повернет и в каменном дому найдет дырку, дабы туда проникнуть.

Не то женщина честная! Она и в ворота, настежь отворенные, не войдет, ибо полна добродетелей и меж столбов застрянет. Она и лаской одаривать кого попало не станет, а только того, кто от знатного достатка сам себе волосы чесать ленится, кто враг всяческих трудов и потому не любит усилий мыться и ходит грязен. Она и неверность простит, и в разуме всегда пребудет, и в своем благонравии почтенной женщиной жить станет, так что в сорок лет старухой семидесяти годков перед всеми выйдет.

Фетинья между этих двух была женщина промежуточная. В меру умна, в меру честна, в меру благонравна. Одно только чрезмерное чаяние она знала: употреблять свои прелести во славу государства российского. И когда в доме появился иноземной красоты поручик, она ни на шаг от него не отходила, дабы склонить его в свою пользу да все о его планах выведать. Сама ему постель стелила, Меланье не доверяя, сама чай ставила и даже сапоги ему на ночь снимала.

За те хлопоты господь ее вознаградил: она вызнала, что господин Минеев никогда под крепостью Магнитной не бывал, а с реки Яик степями сюда прибыл с поручением от вора Пугачева к господину Ивану Лазаревичу.

— Как! — вскричал Вертухин. — И ты, любезная, все это от меня утаивала! А ведь я посланец императрицы нашей государыни матушки Екатерины Великой!

— Да как я могла не утаивать, ежели господин Лазаревич пуще глаза уберегал от всех господина Минеева! Один бы только пальчик господина Минеева пострадал, и хозяину моему головы не сносить! И мне вместе с ним. И как знать, какие окаянства ты, любезный сударь, совершил бы, когда о господине поручике все проведал.

— Да ведь Минеева убили в доме Лазаревича! Как же вы тогда это допустили?

Оказалось, что и тем утром все усилия были — не допустить малейшего вреда Минееву.

Нос ему Фетинья разбила, верно, однако же он сам виноват.

А тем часом, когда было совершено убийство, даже в покои никто не допускался. Фетинья подметала в сенях, вытряхивала половики да оберегала вход в дом, Калентьев, как уже было сказано, сторожил на улице, остальные были во дворе и на конюшне.

Господин Лазаревич улаживал дела на заводе, а вернувшись, велел подать завтрак. Меланья пошла приглашать господина Минеева и, вошед в покои, сразу и обнаружила его убийство до смерти.

— До сего момента никого рядом с комнатой Минеева и близко не было? — спросил Вертухин.

— Никого, чтобы мне гороху наесться и лопнуть!

— Надо ли тебя понимать, что приказчик Калентьев в смерти Минеева не повинен?

— Да его бы тогда господин Лазаревич за ногу на конюшне подвесил! И какая выгода была Калентьеву убивать господина Минеева до смерти?

Вертухин крепко задумался. Верно, выгоды Калентьеву никакой не было, один прямой вред.

Глава девятая Лед как пламень

— Да будет ли нам прок, если Белобородов в Екатеринбург не пойдет, а назад повернет? — спросил Вертухин. — Полковник Михельсон его и там достанет.

— Не достанет, — отвечала Фетинья с твердостию. — Ты, любезный сударь, пойди теперь в горницу и скажи, что назавтра отходим в Гробовскую. Ступай, вскорости сюда Белобородов воротится.

И верно, едва Вертухин вышел из кухни, как Белобородов со своей ватажкой в избу ввалился.

— Колокол, никонианами освященный, наземь сбросили! — радостно возвестил он и обратился к Рафаилу: