Наталья Громова - Скатерть Лидии Либединской

• Название: Скатерть Лидии Либединской
• Автор: Наталья Громова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-17-079621-2

Лидия Либединская (1921–2006) — прозаик, литературовед; урожденная Толстая, дочь поэтессы Татьяны Вечорки, автор книги воспоминаний «Зеленая лампа».

Всю жизнь Лидия Либединская притягивала незаурядных людей, за столом ее гостеприимного дома собирался цвет нашей культуры: Корней Чуковский, Виктор Драгунский, Давид Самойлов, Семен Липкин, Булат Окуджава, Каверины, Заболоцкие… Самодельная белая скатерть, за которой проходили застольные беседы, стала ее Чукоккалой. Литераторы, художники, артисты и музейщики оставляли на ней автографы, стихи, посвящения, рисунки.

Эта книга и получилась такой же пестрой и разнообразной, как праздничный стол. В ней звучат голоса, звенят бокалы, провозглашаются тосты, зачитываются послания, вспоминаются грустные и смешные случаи. На страницах ее собрались те, кого она так любила, — родные и друзья.

---

Но одно я знала твердо: женщина, рожая ребенка, должна рассчитывать только на свои силы. Значит, нужно было думать о заработке. Брать деньги у человека, от которого я сама ушла, казалось мне несправедливым и неестественным».

Лида Толстая с дочкой Машей. 1940

Как брак, так и развод были стремительными. Отец Маши погиб молодым на войне весной 1943 года. Лида училась в Историко-архивном институте, в остальное же время писала стихотворные рекламы для московских магазинов (Семен Кирсанов отдавал ей часть своих заказов), отвечала на письма в редакции «Пионерской правды», вышивала, вязала.

Мир только открывался ей. Общаясь с художниками, Лида познакомилась и, как ей показалось, полюбила Ивана Бруни, который так же, как и она, писал стихи, пробовал переводить. Его отец, замечательный художник Лев Бруни, в это время с бригадой расписывал плафон Театра Красной армии.

Лида очень волновалась, когда ее пригласили на день рождения 7 января 1940 года к матери Ивана Нине Константиновне Бальмонт-Бруни: она прекрасно знала стихи Бальмонта и работы Бруни и с огромным волнением шла в их дом.

Дом находился на Большой Полянке, Иван встретил ее на остановке трамвая, и они поднялись по лестнице на пятый этаж высокого серого дома, в большую коммунальную квартиру, где огромная семья художника занимала две небольшие комнаты. В тот вечер Дмитрий Журавлев декламировал отрывки из «Пиковой дамы», красивый, молодой Арсений Тарковский читал свои переводы, играла на рояле Мария Вениаминовна Юдина, среди других ей запомнился Александр Габричевский, похожий на английского джентльмена.

Иван Бруни и Лидия Либединская. 1941

«В этом доме было много всего: детей и бабушек, картин и книг, стихов и музыки, гостеприимства и бескорыстия. Мало было жилплощади и денег. И совсем не было мещанства. Здесь никогда не разговаривали о нарядах и домашних работницах, не рядили о московских сплетнях — ими просто не интересовались. Зато, если узнавали, что где-то беда, кидались туда — не затем, чтобы выразить сочувствие, а для того, чтобы помочь. Здесь с благодарностью принимали радость и мужественно встречали горе.

Здесь не боялись никакой работы: чисто вымытый пол или до блеска протертое окно вызывали такое же горячее одобрение, как прозрачные и мечтательные акварели, созданные руками хозяина дома.

Я наслаждалась дружественной и легкой атмосферой, царившей в этой семье, многому у них училась и мечтала, что когда-нибудь и у меня будет такая большая и дружная семья.

Чем ближе я узнавала Нину Константиновну, тем больше восхищалась ею и удивлялась, как смогла она пронести незыблемые устои семейной жизни, умение устраивать праздники не только для многочисленных родных, но для столь же многочисленных друзей пронести через все трудности быта (семья Бруни так и прожила до смерти Льва Александровича в двух тесных комнатах в огромной коммуналке), материальные трудности и исторические катаклизмы».

Москва. Зенитная батарея перед Театром Красной армии. Осень 1941

Бесспорно, что Лидия Толстая нашла здесь прообраз своего будущего Дома. Много детей. Взрослые и дети вместе за одним столом. Общие праздники. Гости. Искусство и литература — все под одной крышей.

Но уже осенью того же 1940 года Ивана Бруни призвали в армию и отправили в Монголию. К началу войны его дивизия была переброшена на Украину, где он и встретил войну, а уже через месяц был тяжело ранен под Смоленском. В конце июля его привезли в Москву и положили в госпиталь МОНИКИ на Третьей Мещанской. На следующий же день в госпиталь к нему пришел его отец; ни матери, ни братьям, ни сестрам никак не удавалось выбраться из Судака, где их застала война. Лида Толстая ухаживала за женихом, дежурила в госпитале, подменяя сестер.

Иван Бруни чудом выжил, стал поправляться. Госпиталь эвакуировали в Омск, где Иван пролежал всю зиму. В марте 1942 года он снова вернулся на войну. Именно на войне решил, что будет художником, хотя до этого тяги к живописи не испытывал. Он сделал посмертный рисунок Пастернака в гробу, его работа висит в Переделкинском доме-музее.

Цветаева: «Жаль, что вы не едете с нами…»

18 июня 1941 года Алексей Крученых предложил Лиде съездить к нему на дачу (маленькую каморку, которую он снимал, прячась от жары в Москве) в Кусково. Он сказал ей, что им надо еще захватить с собой Марину Цветаеву с сыном. Стихи Цветаевой Лиде были давно известны, но в Москве она ее еще не встречала, хотя та бывала в доме у Бруни; Цветаева очень хорошо знала в своей доэмигрантской жизни Нину Константиновну Бальмонт-Бруни и ее мать. Крученых и Лида зашли к ней в квартиру на Покровский бульвар, в комнату в коммуналке, где она проживала с сыном Георгием Эфроном.

На память о встрече и прогулке по парку Кусково сфотографировались — это одна из последних фотографий, где запечатлена Марина Цветаева. Расставаясь после долгой дневной прогулки, договорились встречаться. Цветаева согласилась посмотреть стихи юной поэтессы. Но через три дня началась война, и все пошло по-другому.

Алексей Крученых, Марина Цветаева, Лидия Толстая, Георгий Эфрон. Кусково, 18 июня 1941

«Начались бомбежки Москвы, — воспоминала Лидия Борисовна. — Мама настаивала, чтобы мы с Машкой эвакуировались с писательскими семьями в Чистополь или в Елабугу. Я сопротивлялась, не представляла, как могу оставить в военной Москве маму и бабушку. Но она без моего ведома включила нас в списки эвакуировавшихся и потихоньку собирала теплые вещи и продукты. Я узнала, что мне предстоит плыть из Москвы на одном пароходе с Мариной Ивановной Цветаевой. Мы несколько раз разговаривали с Мариной Ивановной по телефону, она советовалась, что брать с собой. Я с глупым щенячьим оптимизмом утверждала, что война скоро кончится, не сегодня-завтра, потому брать надо всего как можно меньше. Голос у нее был неуверенный и порой мне казалось, что она колеблется, надо ли ехать. Я же по-прежнему категорически не хотела уезжать из Москвы, мы ссорились с мамой, бабушка грустно молчала».

Ранение Ивана Бруни разрешило их спор — сомнений больше не было: она остается, чтобы ухаживать за ним.

А тем временем 8 августа 1941 года Цветаева, спасая сына от бомбежек пароходом, уходящим с Речного вокзала, уезжала вглубь страны в эвакуацию в Татарию. Лида абсолютно случайно оказалась в порту и простилась с ней.

Лев Бруни

Спустя годы я сидела на кухне Лидии Борисовны и записывала подробности той второй встречи на магнитофон.

Интересны были именно мелкие детали, которые не попали в «Зеленую лампу». Девушка, бегущая с дежурства, долгий трамвай, в сторону Речного вокзала, по сторонам улиц — окна, заклеенные крест-накрест полосками из бумаги. Люди на улицах с перевязанными бечевками чемоданами, мешками, схваченные ремнями тюки. Все куда-то едут или что-то ищут. Сосредоточенные лица.

Каким странным это ни покажется, Лида Толстая на этом мрачном полотне являла фигуру прочную и уверенную. От нее исходил гормон счастья, внушающий всем окружающим, что в конечном счете все будет хорошо, что беда пройдет и наступят лучшие времена. Именно поэтому ее взял с собой в порт Лев Бруни, а Цветаева скажет ей на прощание: «Жаль, что вы не едете с нами…»

Н.Г.: Скажите, Лидия Борисовна, как вы оказались на Речном вокзале? Что вас заставило туда поехать?

Л.Б.: Меня Лев Александрович туда потащил. <…> Почему я стала работать в госпитале? Там лежал Ваня Бруни, очень тяжело раненный. Я за ним ухаживала, но просто так там нельзя было находиться все время, я стала тоже там работать, бесплатно. Там же сдавала кровь. Мама с бабушкой и дочкой были на даче во Внукове. А Лев Александрович приходил каждый день, навещал сына. Нины Константиновны не было, она была в Крыму с двумя детьми, она приехала только в октябре, когда Лев Александрович достал для нее пропуск. Он мне сказал, когда я была в госпитале: «Завтра будем провожать Цветаеву, поедем со мной». Я приехала к нему. Обычно, когда я выходила из госпиталя, то не шла домой на Воротниковский, а ехала на Полянку. Я уж не помню, в который час это было, знаю только, что переменила дежурство, чтобы освободиться днем. Я переночевала на Полянке, и мы, позавтракав с Львом Александровичем, сели на 25-й трамвай, который ходил к нам в Воротниковский, на Дмитровку. Он останавливался прямо под их окнами, они жили в четвертом доме на пятом этаже. Мы сели на трамвай, долго пилили куда-то, но тогда я не придавала этому значения.

Мы туда приехали, там была целая толпа народу. Лев Александрович всех спрашивал, а я за ним шла тихо. Ко мне он относился как к Ванькиной жене. Я не помню, то ли автобус при нас подъехал… нет — они уже стояли. Они стояли там, среди груды вещей. Марина Цветаева стояла, но у нее вещей было мало. Она все время повторяла: «Левушка, вот рис кончится, что будет? Рис кончится…» У нее была наволочка с рисом. А Мур все время куда-то уходил, я не знаю куда. Потом Боков рассказывал, что он им помогал. Но я тогда не знала, кто такой Боков [5], и никто не знал. И он меня тоже не видел. Мы незнакомы были. Просто никто из нас тогда ничего из себя не представлял.