Илья Гурвич - Таинственный чучуна

• Название: Таинственный чучуна
• Автор: Илья Гурвич
• Издательство: Издательство “Мысль”
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1975

Приходилось ли Вам, читатель, слышать, чтобы расследование велось более трех десятилетий? Странный и редкий случай. Автору этой книги — этнографу довелось копить и сопоставлять факты, собирать показания, вещественные доказательства, осматривать места происшествий, анализировать малейшие улики, строить гипотезы, постепенно приближаясь к истине. Пришлось исследовать вероятность легенд, содержащих в себе явно криминалистические детали. Предстояло выяснить, не кроются ли под фольклорной оболочкой факты, связанные с убийством людей или каких-то реликтовых палеоантропов (первобытных людей). Легенды могли оказаться плодом фантазии их создателей, игрой воображения. Это обстоятельство не позволяло до окончания расследования выступать с какими-либо сообщениями, чтобы не оказаться в положении чудака, занимающегося поиском духов и привидений. Столь же неосмотрительным было предлагать научным институтам и обществам организовывать специальные экспедиции для выяснения этого вопроса.

---

Марый не удивилась моим познаниям местных обычаев.

— Это все так, да тут другое… Как бы не зауросили.

Что под этим подразумевала моя собеседница, я не мог понять и решил спросить по-якутски:

— Уросить — ден тугуй? (Уросить — это что?)

— Ну, понимаешь, испугаются. Тогда ребятишки будут больные. Худо.

— Так чего же пугаться?

— Бродит там какой-то, свистит. Года два там уже не рыбачим. У меня вот несколько юкол унес.

— Когда же это было?

— А вот два года назад. Страсть боялась. Какое-то чудище рядом. Заколет. Хороший человек разве будет воровать, свистеть. Он прямо в тордох идет. А вязать оленя зачем? Может, силу кажет. Вдруг да детей унесет. Ума лишить может, — продолжала Марый.

— Кто же это?

— Говорят, сендушный — «худой» чукча.

Из дальнейшего рассказа моей собеседницы следовало, что дикий не только свистел, но и бросал камни. Один из мужчин видел, как он убегал — «чисто летел». Непрошенного пришельца боялись, но за подмогой не послали. Ехать далеко. Потом пришелец исчез. Все выглядело так, как рассказывали о чучуне в низовьях Лены и Яны.

Итак, получилось, что «худой» чукча, или чучуна (этого названия она не знала), побеспокоил семью бабушки Марый совсем недавно.

После Индигирской экспедиции вопрос о том, кто такой чучуна, для меня был решен, и в низовьях Колымы я уже никого о диких людях не расспрашивал. Появление «дикого чукчи» в районе Чукочьей, где кочуют оленеводы, да еще два года назад, не вязалось с моими представлениями о нем, сложившимися после бесед с русскоустинцами.

— Вот приедет, может, с лодкой Истыпан, его спроси, — закончила Марый, — в него в прошлом году такой чукча камень бросил.

Через шесть дней лодка была доставлена. Мы перегнали оленей и переправились на другой берег Чукочьей. Расставаясь с приезжими оленеводами, я спросил их, что они знают о диких людях. Ответ поразил меня. «Да, появляются время от времени летом какие-то дикие, свистят, кидают камни. Наши оленеводы стреляют в них, чтобы отпугнуть. Прошлый год вот около стада Истыпана какой-то такой человек бродил». В реальности диких или странных людей никто не сомневался, но появление их не связывали с поисками пастбищ.

— Дикие они, может, и чукчи, только не такие, как наши.

В пути с Чукочьей на Колыму я несколько раз обращался к оленеводам с просьбой рассказать о диких людях. Из ответов следовало, что такие действительно появляются и почему-то пугают простых смертных. Один из моих собеседников припомнил случай о том, что русские колымчане застрелили какого-то дикого.

Но больше всего меня удивил рассказ чукчи по прозвищу Академик. На реке Коньковой, где мы должны были пересесть на лошадей, звено коневодов возглавлял высокий чукча с седыми волосами, обрамлявшими большую лысину. На нем была меховая кухлянка и высокие резиновые сапоги. Из беседы с ним выяснилось, что он много раз был проводником в разных экспедициях, отсюда и его прозвище.

Перед отъездом я спросил в шутку хозяина, не примут ли нас на Колыме за диких чукчей, так как мы основательно за дорогу пообносились.

Но Академик вполне серьезно ответил:

— Нет, дикие чукчи всегда подходят скрытно, свистят и бросают камни.

— Погоди, разве ты не чукча? — спросил я.

— Чукча, — ответил он.

— Разве дикие чукчи — это не обычные чукчи, подбирающиеся к русским селениям?

— Нет, — сказал Академик. — Я сам видел диких, совсем необычные чукчи. В меня кидал камни, свистел. Я ему кричал по-чукотски: «Чего шумишь, у меня тут казенный груз — охраняю». А он кидает. Какой это чукча? Дикарь. Стрелял в воздух. Несколько раз так было.

— Кто же это — дух, черт?

— Не знаю, только есть такие.

Не верить его словам у меня не было оснований.

Итак, получалось, что какие-то люди-одиночки в чукотской одежде в начале 50-х годов нашего века иногда подходили летом не только к рыбалкам русских и якутов, но и к стойбищам калымских оленеводов — эвенов, юкагиров, зачем-то свистели и кидали камни. Более того, они беспокоили и колымских чукчей.

Мое предположение о том, что чучуна, или дикие чукчи, — оленеводы, разведывавшие пастбища и проникавшие с Чукотского полуострова в Якутию, после бесед с колымскими эвенами, юкагирами и чукчами потеряло всякий смысл.

После завершения маршрута мне пришлось срочно выехать в Якутск. Дела отвлекли меня от этой темы, и в течение ряда лет я ею не занимался,

ГЛАВА 7. На краю ойкумены

После завершения этнографического обследования северных районов Якутии началась обработка собранных материалов. Экспедиционные изыскания пришлось на время прекратить. Я переключился на работу в архивах. Время шло. Постепенно мои научные интересы сосредоточились на народах крайнего северо-востока Сибири. И вот после нескольких выездов на Охотское побережье, Камчатку мне представилась возможность побывать на Чукотке, познакомиться с бытом морских зверобоев — эскимосов и чукчей.

Для того чтобы попасть на Чукотку, не нужно было тратить годы. Мы летели вдоль Северного морского пути. Были задержки из-за непогоды. Но что значат два-три дня, когда летишь на край земли.

В чукотско-эскимосском поселке Нунямо оказалась всего лишь одна яранга, обложенная дерном и крытая моржовыми шкурами. В ней уже не жили. В поселке были выстроены дома. Население пользовалось электричеством. В клубе по вечерам показывали кино. Промысловый сезон был в разгаре. Охотники добывали моржей, китов. В море они выходили на моторных вельботах. Байдары (каркасные лодки, обтянутые моржовыми шкурами) исчезли.

Но традиции давали о себе знать. Зимой население надевало меховые кухлянки, меховые штаны и сапоги, а летом на промысле — матерчатую одежду, но сшитую также по привычным, проверенным жизненным опытом образцам. На охоту промышленники выезжали на собаках. В поселках колхозы использовали автомашины, тракторы. Новое переплелось с традициями прошлого. Меня интересовало, как в этих условиях изменились обычаи, обряды и представления морских охотников.

Учителя местных школ — чукчи, эскимосы деятельно помогали мне. Сначала мы долго разбирались в праздничных церемониях морских зверобоев. Еще недавно первого убитого в сезоне моржа или кита встречали всем поселком, как почетного гостя. Его «угощали» пищей береговых людей — олениной, зелеными листьями, «поили» — лили на него пресную воду. Считалось, что зверь добровольно пожаловал в гости к людям. Осенью души убитых зверей торжественно провожали в море. Там они должны были вновь обрасти мясом, приобрести свой прежний облик — возродиться и рассказать своим сородичам о гостеприимных хозяевах. Праздники береговых жителей восходили к древним охотничьим колдовским обрядам.

На меня произвел впечатление обряд, устраивавшийся в честь первого добытого на лежбище моржа. Зверя расспрашивали, когда подойдут к берегу его сородичи, на какой срок они думают задержаться, какие причины воспрепятствовали их появлению в предыдущем году, если моржи не заходили в эти места, и т. д. Конечно, звери молчали. Для того чтобы заставить зверя говорить, его голову обвязывали ремнем и прикрепляли к длинной жерди. Упираясь одним концом жерди в землю, вопрошавший приподнимал голову зверя. Если голова, по его мнению, поднималась легко, то это означало положительный ответ на заданный вопрос, а если трудно — отрицательный. Мир животных представлялся коренным обитателям крайнего северо-востока Сибири подобным миру людей. Как и людям, животным приписывалась способность мыслить, говорить, радоваться и печалиться.

Разумеется, молодые люди да и многие пожилые ко всему этому стали относиться в наши дни как к забавам, сказкам. В 30-х годах промысловые обряды перестали соблюдаться. Но воспоминания о них были свежи. В новых условиях не только праздники, но и многие архаические и экзотические обычаи ушли в прошлое. Так, например, чукчанки и эскимоски перестали татуировать свои лица. Однако у многих пожилых женщин на носу, щеках и подбородке видны были синие полосы — следы татуировки. В прошлом 7—12-летним девочкам наносили на лицо татуировку. Это считалось красивым. Татуировка должна была также способствовать счастливой семейной жизни, деторождению.

Особой церемонией обставлялось наречение именем. Его обычно давала бабушка или кто-нибудь из пожилых родственниц новорожденного. Но она не придумывала имени. Во многих семьях сохранялось поверье, что в новорожденном возрождается к жизни душа какого-либо недавно умершего родича. Бабушка должна была лишь узнать, кого именно. Для того чтобы это выяснить, устраивалось особое гадание. Постепенно раскрывался мир представлений морских зверобоев. Я успел уже ознакомиться со свадебными и семейными обрядами, когда мне пришлось услышать о странных правилах, обычаях, связанных с морской охотой.