Андрей Остальский - Синдром Л

• Название: Синдром Л
• Автор: Андрей Остальский
• Жанр: Остросюжетные любовные романы
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-6655

Шпионская сага с крутыми поворотами сюжета? Любовно-психологическая драма? Фантастический роман? Каждое из этих определений подойдет к «Синдрому Л» Андрея Остальского. Но даже все они вместе не передадут главного: перед нами роман-страсть, роман-боль, роман-предупреждение.

---

Вот тогда-то я и решилась. И сказала: «Конечно, буду, неужели ты сомневаешься?»

6

Вдруг Нинка посерьезнела. Смотрит колюче, неодобрительно. Говорит:

— Слушай, я все-таки не пойму… Что ты мне тут рассказываешь? Как ты со своим Рустамом этим… Ты так на нем помешалась, что готова была в своих стрелять, что ли?

Я уселась напротив. Прямо в глаза Нинке смотрю. Говорю:

— Не знаю, если честно… Вообще-то собиралась стрелять… Вроде готова была… Но если бы до дела дошло… не факт… может, и не смогла бы в последний момент. Надеюсь, что не смогла бы… Рука бы дрогнула. Но точно сказать не могу. Уж больно была одержима в тот момент, околдована.

Тут Нинка взяла совсем уже какой-то снисходительный тон. Говорит:

— Эх, объяснила бы я тебе, что с тобой было, подруга… Но не сейчас, позже. Ты сначала расскажи до конца, чем сердце-то успокоилось?

«Что она себе позволяет?» — подумала я. Но виду не подала, что рассердилась. Говорю:

— Концовка в этой истории — как в фильме ужасов.

Выпила залпом еще полную рюмку муската, набрала в легкие побольше воздуха и продолжила:

— После моего освобождения мы несколько дней прожили на той же даче. Освобождение, вообще-то, условное было, прямо скажем: поскольку целыми днями сидела я в комнате Рустама. Боялась с Вагоном столкнуться. Да и с остальными не знала, как себя вести. И стыдно, и боязно, и непонятно…

Какой-то другой мир, другая, не моя вселенная, в ней все чужое, все зыбкое. У местных-то все четко, без теней, а ты не можешь больше отличить добра от зла, хорошее от плохого. И неловко перед ними, и хочется бежать, да нельзя… Мне вообще-то и одного Рустама хватало, к нему приспосабливаться — еще та задачка. Он сам по себе был целой вселенной.

Так смотрел он иногда… странно. Похотливо? Да. Но не только. Как-то удивленно-осуждающе… Я иногда спрашивала: «Что-нибудь не так? Неправильно себя веду? Научи!»

Он в ответ только плечами пожимает. Но однажды смилостивился. Говорит: «Понимаешь, наши женщины не так… смотрят». Я говорю: «Как — не так?» «Не так… дерзко… Ты смотришь дерзко…»

Я говорю: «А мне казалось, что на тебя я смотрю нежно…» — «Может быть, — отвечает Рустам. — Но это дерзкая нежность». Потом подумал, подумал и разъяснил: «Понимаешь, какая штука… Может, это и правильно — для тебя. Может, ты — какое-то совсем другое животное… Но мне это странно, надо привыкнуть».

«Вот так штука! — думаю. — Оказывается, ему тоже надо привыкать и приспосабливаться».

Но от этого было не намного легче. Он на все с недоумением смотрел. И на то, как одеваюсь. И — особенно — как раздеваюсь. И умываюсь как. И ем. Так его вроде и подмывает покачать головой. Он сдерживался. Но иногда прорывало.

«Как легко ты стягиваешь с себя этот… как он у вас называется? Топ, что ли? Прямо при мне… И не стесняешься нисколько…» — «А тебя это шокирует?» — спрашиваю. «Да нет…»

Но я же вижу — шокирует! Я ему говорю: «Но послушай! Ты же уже все мое тело наизусть выучил. Каждый сантиметр. Чего же теперь-то стесняться?» А он только головой в ответ качает.

Ну, или даже то его поражало, что я могла запросто, не задумываясь, сказать: «Мне в туалет надо». От этого его тоже слегка коробило. Ну и так далее. Удивляло и то, что я не бросалась обувь с него снимать. Ждала, наоборот, любезностей всяких с его стороны. Не в постели, не перед актом любви — что было бы для него нормально, — а посреди, что называется, быта. И вообще, глаз не отвожу, голову не опускаю. А я, может, и рада бы опускать и отводить, но то, что вбито в детстве, не так просто изменить. Не притвориться другой, а стать. Сложно. «Подожди немного, — говорила я, — наверно, я смогу со временем немного подвинуться в сторону психологии восточной женщины. А ты — в обратную сторону, к моему взгляду сдвинешься. Вот там, посередине, мы и встретимся». Я смеялась. Но Рустам грустно качал головой:

— А… все равно, Шурочка… Не меняйся, не надо, ты мне мила такой, какая есть. Только не удивляйся, если я удивляюсь иногда. Чуть-чуть.

У него был такой легкий-легкий акцент, очень милый и забавный. Вот это «чуть-чуть» так оригинально получалось. При этом русским он владел в совершенстве, чувствовал малейшие нюансы. Видно было, что и Достоевского читал, и Гоголя, и Чехова с Трифоновым, и из Пушкина много чего наизусть знает. Чтобы вот так-то разговаривать. Только это «чуть-чуть» слегка выдавало.

А по ночам мы занимались любовью до изнеможения, а потом шли в подвал, где у них был тир, такой ненастоящий, импровизированный, но главное — плотно обитый войлоком, снаружи почти ничего не было слышно. Так, хлопки глухие, отдаленные.

У тебя, Шурочка, говорил он, удивительный талант: стрелять. Ты могла бы стать чемпионкой мира, точно тебе говорю. Может, еще станешь. Я смеялась, говорила: «Не хочу чемпионкой». Но стрелять и попадать в цель мне очень нравилось, признаюсь. Вот ведь какое дело: никогда самого себя до конца не знаешь, нет-нет да получишь сюрприз. Несколько видов оружия я освоила: и «калашникова» и «узи», и американскую винтовку «М-16». Но лучше всего почему-то у меня получалось стрелять из «парабеллума». Не знаешь, что это такое? И я понятия не имела. А теперь «парабеллум» этот мне точно брат, точно родственник. Тяжеленная штука такая, между прочим. Сугубо мужское оружие считается. Но у меня, ты же знаешь, руки всегда были очень сильные.

И вот прошло бог его знает сколько дней этой удивительной, ни на что не похожей жизни, этого дикого сумасшедшего счастья, и Рустам мне говорит: «Завтра у нас боевая операция. Пойдешь с нами?»

Вот тут я опешила. Хороший такой глагол «опешить», не находишь? Трудно его чем-то заменить. Так вот, опешила я. Сердце екнуло нехорошо. Рустам смотрит в упор, прищурясь. Ждет ответа. Вроде как испытание. А я думаю: вот для чего он меня стрелять учил. И теперь ему надо меня показать стреляющей в своих, чтобы остальные поверили. И чтобы Вагон заткнулся. Логично… А кто мне эти свои? Если бы это были бабушки какие-нибудь коломенские или орловские, например… Или подруги школьные. Тогда другое дело. Тогда точно не стала бы стрелять. А если это солдаты или полиция… То дело другое. То есть тоже неприятно, конечно. Но все-таки не так, как в безоружное население. И ради свободы Чечни и нашей любви бессмертной можно и выстрелить пару раз. И потом, даст бог, не попаду я в цель. Это уже совсем другой вопрос, про меткость. Меткой я быть не подписывалась, несмотря ни на какие обнаруженные у меня таланты. Да я этот «парабеллум» с трудом поднять могу, не то что попасть из него в кого-нибудь.

Такие мысли или их недооформленные обрывки пронеслись в бедной моей голове очень быстро, буквально за полсекунды, а потом, после совсем короткой паузы, я кивнула.

Но кивок Рустама не устроил. «Скажи четко: пойдешь или нет? — По тону чувствовалось, что он слегка раздражен. — Имей в виду: никто тебя не заставляет…»

Я приподнялась на цыпочки, так, чтобы смотреть ему прямо в глаза, и сказала: «Конечно, пойду. Как ты мог сомневаться?»

Да-да, в жизни моей тогда самое важное было — доказать мою любовь Рустаму. А все остальное — так, постольку-поскольку.

Хотя, разумеется, мне не понравилось, когда выяснилось, что мне не мой любимый «парабеллум» на операцию выдадут, а автомат Калашникова. И предупредили: вполне вероятен ближний бой. Стрелять придется очередями, веером, с близкого расстояния… Уж никак не отделаешься пальбой в «молоко». Тут вопрос будет стоять: или ты, или тебя. Отступать мне было некуда. Но вот что поразительно: спала ночью просто великолепно, без всяких сновидений, волнений и вздохов. Даже не знаю, чем это объяснить.

В три ночи меня разбудил Рустам, сунул в руки автомат и пару запасных дисков, не говоря ни слова, развернулся и пошел. Я засеменила за ним.

В темном дворе суетились люди. Кое-кто вырядился в жуткие боевые костюмы, на манер ниндзя, с лицами, закрытыми маской. Никого не узнавала — кроме слегка прихрамывавшего типа, худого и низкорослого. Это был, конечно, Вагон Уродов. Даже походка у него была мерзкая! Кроме того, он так от меня шарахнулся, что сам обратил на себя внимание. Чего испугался? Что я его из «калашникова» полью? Был у меня соблазн его попугать посильнее, дуло на него навести… Но в последний момент остановила себя: черт ведь его знает, возьмет еще и сам пальнет с перепугу-то.

В общем, решила я Вагона напрочь игнорировать. А что, лучшая месть, разве нет?

Вот до сих пор закрываю глаза и вижу, как было дело.

По двору метались тени, сливаясь с темными силуэтами машин… Там у них «газики» или что-то в этом роде было приготовлено. Заурчали двигатели, стали «газики» вываливаться за ворота. Потянулась по шоссе кавалькада из восьми машин. Ехали бойцы мрачные, молча. Свернули на Кольцевую, потом на Киевское шоссе и поехали прочь от города. Мороз по коже от того, что никто ничего не говорит. Только курят все. Огоньки сигарет светятся в темноте. Когда прикуривают, особенно жутко; зажигалки выхватывают подсвеченные снизу сизые очертания лиц, которые кажутся нечеловеческими… Точно призраки, нежить ночная, вурдалаки… Бр-р! И я — одна из них… Щелк, щелк… одна зажигалка, другая… одно недорисованное серое лицо, другое… Мерно гудят моторы, катятся машины… Едем убивать. А может, и умирать.