Морис Ренар - Доктор Лерн, полубог

• Название: Доктор Лерн, полубог
• Автор: Морис Ренар
• Издательство: Salamandra P.V.V.
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2014

Роман классика французской фантастической и научно-фантастической литературы Мориса Ренара (1875–1939) «Доктор Лерн, полубог» — история обыкновенного буржуа, поневоле вовлеченного в чудовищные эксперименты безумного профессора… и в эротический омут. В этой книге, посвященной Г. Уэллсу, Ренар — по выражению одного из критиков — «начинает там, где «Остров доктора Моро» заканчивается».

Русский перевод романа М. Ренара «Доктор Лерн, полубог» (1908) был впервые издан М. Г. Корнфельдом в Петербурге в 1912 году в серии «Библиотека «Синего журнала»». Книга публикуется по этому изданию в новой орфографии, с исправлением опечаток, некоторых устаревших особенностей правописания и пунктуации и ряда устаревших оборотов. Известная переводческая небрежность также потребовала определенной редактуры текста, которую мы постарались свести к минимуму. Часть фразы «Несмотря на то, что эта операция…» (с. 101), выпущенная по оплошности наборщика в оригинальном издании, восстановлена по смыслу

Настоящая публикация преследует исключительно культурно-образовательные цели и не предназначена для какого-либо коммерческого воспроизведения и распространения, извлечения прибыли и т. п.

---

Надо признаться, это меня сильно заинтриговало; до такой степени, что я стал сам себя спрашивать, не вернусь ли я в Фонвале к грезам своего детства? Но, пораздумав немного, я понял, что голод, усталость и бессонница, да еще при помощи лунного света, могут вызвать и не такой обман зрения.

Впрочем, я пожалел, что это не был феномен. Ужас перед чудесным прошел, но любовь к нему осталась.

Я всегда увлекался чудесным. Когда был ребенком, видел его повсюду; возмужав, находил удовольствие предполагать во всем, неподдающемся объяснению, чудесное, охотно считая сверхъестественным какое-нибудь следствие непонятной причины.

А все же, среди всего того, что направлено для уничтожения иллюзии чудес, надо поставить на первом плане нашу собственную склонность к разрешению веры в чудеса. Говорить самому себе: может быть, это чудо, но ведь это только предположение; для того, чтобы насладиться им вполне, я хочу рассмотреть его поближе, знать наверное… Приближаешься, истина становится яснее и чудо исчезает. И я похож в этом отношении на моих ближних. Перед тайной, наибольшим соблазном которой является окутывающий ее покров, я, рискуя самыми горькими разочарованиями, мечтаю только о том, чтобы сорвать его.

…Нет, решительно, это животное было необыкновенной породы…

…Мое любопытство было возбуждено его бродяжничеством по непонятному лабиринту; все казалось окруженным таинственностью.

Но от усталости я еле держался на ногах и скоро задремал, приготовляясь на следующий день сделаться сыщиком и придумывая тонкие методы исследования, которое не возбудило бы ничьего подозрения.

Я проснулся на заре и сейчас же увидел, что моему плену пришел конец. Невдалеке от меня, в чаще деревьев, шли люди, разговаривая друг с другом. Они проходили туда и обратно, как тот олень, разбираясь, по-видимому, в запутанных дорожках лабиринта. Был момент, когда они, не выходя из кустарников, прошли на расстоянии нескольких метров от автомобиля, но я не понял их разговора. Мне показалось, что они разговаривают по-немецки.

Наконец, они дошли до того места, на котором вчера появилось животное; я увидел трех человек, внимательно исследовавших почву, точно они искали чей-то след. Там, где олень повернул обратно, один из них издал какое-то восклицание и показал спутникам, что надо идти назад. Но тут они меня увидели, и я подошел к ним:

— Господа, — сказал я, стараясь улыбнуться полюбезнее, — не будете ли вы добры показать мне дорогу в Фон-валь; я заблудился…

Все трое смотрели на меня недоверчиво и угрюмо, не отвечая.

Эта троица не производила впечатления обыкновенных людей.

У первого на коротковатом массивном туловище была посажена круглая голова, с совершенно плоским, тоже круглым лицом, на диске которого торчал тонкий, длинный и острый нос и делал это лицо похожим на солнечные часы.

Второй, представительный, как военный, все время покручивал свои усы, которые он носил по манере германского императора. Отличительной чертой его был громадный подбородок, который выдавался вперед, как корабельный нос.

Третий был высокого роста старик, в золотых очках, с седою, вьющеюся шевелюрой и запущенной бородой. Он ел вишни так же шумно, как можно есть требуху.

Это были, несомненно, немцы, должно быть, три прозектора бывшего анатомического института.

Старик выплюнул в мою сторону косточки, а в сторону товарищей одну из тех немецких фраз, в которых, вместе со словами, разряжается еще картечь других бесчисленных звуков. Они обменялись несколькими замечаниями, как залпами, затем, показав мне своим разговором недурное подражание шуму водопада — это они держали совет между собой, — повернулись ко мне спиной и ушли, оставив меня обалдевшим от их грубости.

Но, ведь надо же выбраться отсюда! Эта поездка становилась час от часу все глупее. Что это все обозначало? Что это за комедия? В конце концов, надо мной просто издевались. — Я был в бешенстве. Предполагаемая тайна, которую я собирался раскрыть, теперь, при свете дня, казалась мне детской фантазией, навеянной темнотой и волнением. Ах, уехать бы! Сейчас! Не медля ни одной минуты!

В ярости, не думая о том, что я делаю, я соединил контакт, чего достаточно, чтобы пустить в ход машину, и восьмидесятисильный мотор загудел под крышкой, как рой пчел в улье. Я схватился за ручку, чтобы двинуться в путь, когда услышал за своей спиной взрыв хохота. Я оглянулся.

Ко мне подходил, заломив кепи набекрень, в синей блузе, с мешком, наполненном письмами, веселый и торжествующий почтальон.

— Ха, ха! Я ведь кричал вам вчера вечером, что вы ошиблись дорогой! — сказал он мне, растягивая слова.

Я узнал крестьянина, кричавшего мне что-то в Грей-л’Аббей, но не ответил, потому что был очень злобно настроен.

— Да вы едете-то в Фонваль? — спросил он снова.

Я разразился против Фонваля, не помню уж каким, языческим проклятием, в котором шла речь об отправке всей местности, со всеми жителями, ко всем чертям.

— Потому что, если вы туда едете, то я вам покажу дорогу. Я несу туда почту. Только поторопитесь, ведь сегодня двойная почта, потому что сегодня понедельник, а по воскресеньям я не прихожу.

Говоря это, он вытащил письма из мешка и стал разбирать их.

— Покажи-ка мне это письмо, — сказал я ему быстро. — Да, это — в желтом конверте.

Он недоверчиво взглянул на меня и показал его издали.

Да, это было мое письмо! То самое, в котором я сообщал о своем приезде, и оно-то, вместо того, чтобы дойти днем раньше меня, пришло на целую ночь позже.

Это злоключение объясняло поведение дяди и прогнало мое плохое настроение.

— Садитесь ко мне, — сказал я. — Вы покажете мне дорогу… а кроме того, мы побеседуем.

Мы тронулись в путь. Наступало утро нового дня.

Густой туман мало-помалу рассеивался, точно солнцу, после того, как оно осветило сумерки, нужно было их еще прогнать, как будто эти исчезающие испарения были запоздалой тенью тумана, какой-то тенью ночи на поверхности дня, удаляющимся призраком исчезнувшего привидения.

В ОБЩЕСТВЕ СФИНКСОВ

Автомобиль медленно ехал по извилистым аллеям лабиринта. Изредка, на перекрестке нескольких дорог, почтальон сам колебался, на какую указать.

— С какого времени прямая дорога заменена этим лабиринтом? — спросил я.

— Это устроили четыре года тому назад, приблизительно через год после того, как г. Лерн окончательно поселился в замке.

— Вы не знаете, с какою целью это сделано?.. Вы можете говорить совершенно откровенно, я — племянник профессора.

— Ну… потому… впрочем, он большой оригинал.

— Что же он делает такого необычайного?

— Ах, Боже мой, да ничего особенного… Да его почти никогда и не видно! Это-то и страннее всего. Раньше, когда еще не было этой запутанной штуки, его часто можно было встретить: он прогуливался по полям, ну, а после этой постройки, теперь… дай Бог, чтобы он хоть раз в месяц показался, и то, когда приезжает в Грей, чтобы сесть в поезд.

В сущности, все странности поведения моего дядюшки начались одновременно: постройка лабиринта совпала с изменением в тоне писем. Значит, в это время что-нибудь сильно повлияло на него.

— А его сожители? — возобновил я разговор. — Немцы?

— Ну, эти, сударь, это какие-то невидимки. Да, кроме того, представьте себе, что я, которому приходится бывать в Фонвале шесть раз в неделю, я уж и не помню того времени, когда в последний раз видел парк, хоть краешком глаза. За письмами к воротам приходит сам Лерн. Вот какая перемена! Вы знавали старого Жана? Ну так вот: он бросил службу и уехал, его жена тоже. Поверьте, что все это так, сударь как я вам рассказываю: нет больше ни кучера, ни экономки… ни даже лошади.

— И все это началось четыре года тому назад, не так ли?

— Да, сударь, так.

— Скажи, голубчик, ведь здесь много дичи, не правда ли?

— Ну, знаете, не скажу. Пара зайцев, несколько кроликов… Но зато слишком много лисиц.

— Как, неужели нет косуль, оленей?

— Ничего подобного!

Меня охватило странное чувство радости.

— Вот мы и приехали, сударь.

И действительно, за последним поворотом оказалась прямая аллея, кончик которой Лерн сохранил. Два ряда лип вытянулись по краям ее, и из глубины аллеи ворота Фонваля как бы подвигались нам навстречу. Перед воротами аллея расширялась в полукруглую площадку, а за воротами крыша замка выделялась синим пятном на зеленом фоне деревьев.

Ворота, соединявшие утесы стены, сильно постаревшие, были по-прежнему покрыты черепичной кровелькой; изъеденное червями дерево местами крошилось; но звонок нисколько не изменился. Звук его, радостный, светлый и отдаленный, так живо напомнил мне мое детство, что я чуть не заплакал.

Нам пришлось подождать несколько минут.

Наконец, раздался стук сабо.