Исроэл-Иешуа Зингер - Братья Ашкенази. Роман в трех частях

• Название: Братья Ашкенази. Роман в трех частях
• Автор: Исроэл-Иешуа Зингер
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-9953-0186-8, 978-5-7516-1060-9

Роман замечательного еврейского прозаика Исроэла-Иешуа Зингера (1893–1944) прослеживает судьбы двух непохожих друг на друга братьев сквозь войны и перевороты, выпавшие на долю Российской империи начала XX-го века. Два дара — жить и делать деньги, два еврейских характера противостоят друг другу и готовой поглотить их истории. За кем останется последнее слово в этом напряженном противоборстве?

---

Когда приводили политических, полковник Коницкий прятался в боковой комнатке рядом с арестантской и через тайную дверцу рассматривал людей. Пристальным взглядом своих холодных светлых глаз он изучал каждое лицо, ловил каждый жест, каждую гримасу задержанного. До первого допроса, который он проводил лично, полковник велел конвойным грубо обращаться с арестантами, кричать на них, бить их, топать ногами, сыпать угрозами. Среди шума и крика полковник Коницкий внимательно смотрел сквозь дверцу, кто как воспринимает встречу с тюрьмой. Он замечал, у кого слабые нервы, кто вздрагивает каждый раз, когда топают сапогом, кто белеет от ужаса, когда подходят к нему вплотную и смотрят прямо в глаза. Кто тверд рядом с товарищами, но падает духом, когда его отводят в сторону и держат отдельно от всех, а кто кривится от отвращения, когда его раздевают и ощупывают его голое тело руками. Относительно каждого арестованного Коницкий делал пометки в своей записной книжечке, чтобы знать, где искать его слабое место. Это всегда очень помогало ему в работе.

Кроме того, он любил играть с политическими и прикидываться перед ними праведником. Во-первых, он боялся революционеров. С тех пор как он прибыл в Лодзь, многие его сотрудники погибли от их пуль и ножей. Революционеры вынюхивали жандармов, находили их чуть ли не под землей и мстили им за жестокость. Полковник Коницкий не собирался отдавать жизнь за царя. Себя он любил больше. Он оставлял героическую гибель всяким тупоголовым полицейским инспекторам, которые кидались на врага не раздумывая, как солдаты на поле боя.

Во-вторых, у него были свои счеты с генералом Куницыным, который хозяйничал в городе и командовал в нем своими солдатами. Как и любой жандарм, полковник терпеть не мог солдат и их командиров. Солдаты тоже не выносили жандармов. Так что он, полковник Коницкий, охотно изображал перед революционерами благородного человека. Пусть себе солдаты портят свою репутацию, избивая арестованных и издеваясь над ними. У него в жандармерии люди хорошо воспитаны, они знают, как обращаться с противником.

Он устраивал так, чтобы в первые дни после задержания арестанты его не видели. Он сидел, спрятавшись в боковой комнате, и давал агентам указания, что делать. Он приказывал своим людям не цацкаться с арестованными, не жалеть их, сживать со свету, чтобы потом, попав на допрос к нему самому, они встретили доброго полковника, сущего ангела и отца родного. После грубого обращения в арестантской доброжелательность и порядочность Коницкого особенно бросались в глаза. Больше всего полковника интересовали «свеженькие» — те, что были под арестом в первый раз, неопытные рабочие, наслышанные о жестокости следователей.

Немало людей таким образом попалось на его удочку.

Методы Коницкого давали прекрасные результаты. За короткое время с начала службы в Лодзи полковник завел своих агентов повсюду. И в Социал-демократической партии, и у немцев, и в польских террористических фракциях. Кроме того, он перетянул на свою сторону многих рабочих, настроив их против партийных руководителей, и те раскалывали, ослабляли партии. Труднее всего ему пришлось с еврейскими ахдусниками. Конспирация у них была серьезнее, чем в других организациях. Кроме того, еврейские рабочие были образованней и их невозможно было купить за хорошую выпивку, за пару рублей. У полковника Коницкого было несколько агентов среди ахдусников, но все незначительные, простые ребята, которые мало что знали. К тому же он им не доверял, как и большинству дешевых агентов, по большей части врунов и проходимцев. Он хотел завербовать какого-нибудь важного человека, видного, сидящего у ахдусников в комитете.

Но вот с помощью своих людей Коницкому удалось взять сам комитет вместе с типографией, бумагами, прокламациями, тезисами и списками. И он был счастлив и горд.

— Блестяще, — шептал он себе под нос, потирая свои белые мягкие руки. — Теперь они в Петербурге узнают, кто такой Коницкий!

Он уже видел мину, которую скорчат шишки из соответствующего департамента, когда он пошлет им сообщение о своей победе.

В гражданской одежде, в черных очках, чтобы его не узнали, он сидел в боковой комнатке рядом с арестантской и рассматривал попавшую в его руки добычу. Как хищник, играющий с жертвой прежде, чем задушить ее, Коницкий радовался в своем скромном укрытии, глядя светлыми глазами на членов комитета, собранных теперь в арестантской. Он ловил взгляды, движения, выражения лиц и мысленно набрасывал план действий. Особенно пристально он вглядывался в «печатников», двух человек из подпольной типографии, сидевших рядом друг с другом.

Сколько же времени потребовалось, чтобы выйти на них и взять их!

Хотя они выдавали себя за мужа и жену, эти двое из типографии, полковник Коницкий ни минуты не верил, что это правда. Он уже знал эту партийную парочку. Кроме того, они не слишком друг другу подходили. Женщина была молодая и красивая, словно не трудилась в подпольной типографии, а только что приехала с дачи. Щеки у нее были румяные, глаза ясные. И держалась она гордо, когда агенты ее толкали.

— Уберите руки! — гневно кричала она, сверкая глазами.

У полковника Коницкого слюнки текли от вожделения к этой гневной молодой красавице. Небось дочка какого-нибудь фабриканта, ударившаяся в революционную романтику, решил он.

Мужчина, с которым она жила и якобы состояла в браке, состарился раньше времени; он был тощий, заросший, с красными глазами от бессонных ночей, с бледной кожей от жизни без свежего воздуха, усталый и перепуганный. В его глазах читался страх, а еще больше — тревога и собачья преданность этой красивой и свежей женщине, выдававшей себя за его жену.

Он выглядит ее рабом и почитателем, думал об этом испуганном человеке полковник Коницкий. И к тому же порядочным трусом. У него и руки, и ноги дрожат.

Полковник сразу же выбрал его. Конечно, остальные — важные фигуры, но они обычный лакомый кусочек для петербургских шишек. Начальство любит крупную рыбу, ему подавай членов комитета. Однако для самого Коницкого и его методов важнее этот дрожащий, мрачный человек из подпольной типографии. Он кажется полуинтеллигентом, рабочим, втянутым в революцию грамотеями из комитета, причем не столько по причине своей полезности для дела, сколько для того, чтобы в интеллигентской среде борцов за лучший мир завелся настоящий пролетарий, представитель масс. Коницкий знал таких ребят. Они больше не были рабочими, но не были и вполне интеллигентами — этакие недопеченные революционеры, нередко честолюбивые и обиженные, ревнующие к настоящим интеллигентам, вождям. К тому же этот «печатник», похоже, попал под арест впервые, типичный «свеженький». Это видно по его поведению, по его растерянности. Такие, как он, — хороший материал. Коницкий в задумчивости погрыз кончик русого уса и решил взять этого типа в свои руки.

— Отправить его в отдельную камеру, — велел своим людям полковник Коницкий. — И надо с ним порепетировать. Но не бить, только напугать хорошенько.

— Как прикажете, ваше высокоблагородие, — ответили агенты, вытянувшись перед шефом в струнку.

Агенты уже выучили репетиции Коницкого. Они разлучили «печатников» и посадили мужчину отдельно. В соседней камере, за тонкой стенкой, они разыграли допрос. Один агент выступал в роли политического, а другие допрашивали его громкими голосами.

— Говори! — кричали агенты-следователи на своего собрата-«революционера». — Не то мы выколотим из тебя признание!

— Ничего я вам не скажу, царские ищейки, — отвечал «политический». — Я не предам своих товарищей!

— Пороть! — приказывал грозный голос. — По голому телу!

Раздавалось громкое щелканье кнута о скамью, которое было прекрасно слышно сквозь тонкую стенку камеры. Удары сопровождались стонами и криками «избиваемого».

При каждом ударе испуганный арестованный подпрыгивал на месте, словно кнут врезался в его собственное тело. Полковник Коницкий из своего тайного убежища рассматривал этого извивавшегося от страха человека и радовался.

— Теперь дайте ему немного прийти в себя, — сказал полковник своим людям, — а потом сыграйте еще одну экзекуцию. И так несколько раз за ночь, ну, вы знаете! А через несколько дней приводите его ко мне на допрос.

Полковник Коницкий ушел к себе в канцелярию и принялся за новую философскую книгу, выписанную им из Германии. Тем временем агенты продолжали давать спектакли в камере, расположенной рядом с камерой «свеженького». Они искусно готовили нового арестанта к первой встрече с полковником. Через каждый час, как только «свеженький» немного успокаивался и задремывал, агенты разыгрывали допрос. Они «избивали политического», «лили ему на голову холодную воду», «прижигали его тело папиросами». Крики «пытаемого» агента разрывали мертвую ночную тишину.