Исроэл-Иешуа Зингер - Братья Ашкенази. Роман в трех частях

• Название: Братья Ашкенази. Роман в трех частях
• Автор: Исроэл-Иешуа Зингер
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-9953-0186-8, 978-5-7516-1060-9

Роман замечательного еврейского прозаика Исроэла-Иешуа Зингера (1893–1944) прослеживает судьбы двух непохожих друг на друга братьев сквозь войны и перевороты, выпавшие на долю Российской империи начала XX-го века. Два дара — жить и делать деньги, два еврейских характера противостоят друг другу и готовой поглотить их истории. За кем останется последнее слово в этом напряженном противоборстве?

---

Реб Хаим снова побледнел. Он видел перед собой нового Симху-Меера, чужого, спокойного, безжалостного и целеустремленного, желавшего схватить, придушить, высосать последнюю каплю крови.

— Ты меня подловил? — спросил реб Хаим.

— Я вложил в тестя деньги, — небрежно сказал Симха-Меер. — И я хочу получить свое.

— Ну а если я тебе не отдам? — спросил реб Хаим. — Если я тебе не отдам, что ты мне сделаешь?

— Тесть знает, что делают с векселями.

— Хочешь меня уничтожить? Ты же знаешь, что я не могу сейчас заплатить. Ты хочешь погубить собственного тестя?

— Торговля — это не богадельня, — ответил ему Симха-Меер.

Теперь реб Хаиму не оставалось ничего другого, как кричать.

— Грабитель! — завопил он. — Разбойник с большой дороги!

Прибежала, заламывая руки, Прива. За ней вбежала Диночка с младенцем на руках. Даже кухарка Годес прибежала с мокрой миской. Реб Хаим продолжал бушевать.

— Режь! — кричал он Симхе-Мееру, распахивая на груди свой бархатный жилет. — Бери нож и режь!..

Ему стало дурно. Бархатный жилет в крапинку душил его. Три женщины — Прива, Диночка и кухарка Годес — подхватили грузного мужчину под руки и увели его на кушетку.

— Люди, — кричали они, — что здесь происходит? Господи на небе!

Симха-Меер сгреб со стола бумаги и быстро вышел из дома. Он пошел не в ткацкую мастерскую, а в хасидскую молельню, на церемонию проводов субботы, к молодым хасидам, у которых он долгое время не бывал.

До рассвета он просидел с живущими на содержании молодыми хасидами, распевал с ними хасидские напевы, рассказывал притчи из святых книг, сыпал поговорками. Он не торопился этой ночью домой, к своей Диночке.

Началась новая неделя, и вместе с ней — суды Торы между тестем и зятем, беготня, суета, напряжение. Реб Хаим теперь целыми днями бегал в поисках справедливости, управы на зятя, приобретенного им за тысячи рублей для своей единственной дочери. Прежде всего он пошел к свату.

Реб Авром-Герш по своему обыкновению положил носовой платок на том Геморы в знак того, что он не прекращает изучение святой книги, а лишь прерывает его, и молча слушал кричащего и суетящегося свата, пока тот не выговорился полностью.

— Кто вам велел делать его своим компаньоном? — сказал реб Авром-Герш. — Я хотел, чтобы он сидел и изучал Тору. Без моего ведома вы оторвали его от Геморы и втянули в коммерческие дела. Теперь расхлебывайте кашу, которую сами заварили. Я этого молодого человека знать не хочу.

Реб Хаим стал стучать по столу, кричать «Караул!», но сват его не слушал. Он снял носовой платок с Геморы и вернулся к своему уроку.

Видя, что здесь он ничего не добьется, реб Хаим побежал в молельню александерских хасидов искать справедливости в том кругу, к которому принадлежал его зять. Но никто не хотел связываться. Он отправился в Александер, к самому ребе Симхи-Меера. Но Александерский ребе повернул дело так, что он, мол, в денежные споры не вмешивается. Он, мол, отвечает только за соблюдение заповедей.

— Вызови его на суд Торы к раввинам, — посоветовал реб Хаиму Александерский ребе. — У евреев есть суд Торы. А я в денежные дела не вникаю.

Реб Хаим послушался и послал к зятю синагогального служку, чтобы тот позвал его к раввинам. Симха-Меер пришел, но не дал раввинам задурить себе голову, как не позволял взять верх над собой меламедам, когда он был мальчишкой и учил Гемору. Теперь он и раввинов запутал, сбил их с толку своим криком, и они увязли в его рассуждениях и доводах. Он сыпал поговорками, купеческими шуточками, цитировал «Хойшен мишпот»[106] и поднял такой шум и трескотню, что раввины растерялись.

Как они ни пытались добиться от него толка, он лишь запутывал их еще больше, заговаривал им зубы, уверял, что представит суду новые бумаги и новые свидетельства.

Он, как никто другой, был подготовлен к раввинским судам Торы, точнее, к лодзинским ее судам, где Тора и ее законы не имели решающего значения и всегда побеждал тот, кто оборотистее.

Месяцами он таскал тестя по судам, изматывал его, перекрикивал, пока реб Хаим не устал, пока у него не иссякли силы и он не согласился на условия Симхи-Меера. Зять все прибрал к рукам, так что у тестя в его собственной ткацкой мастерской ничего не осталось, кроме деревянных ручных станков, не имевших особой ценности. Все остальное принадлежало Симхе-Мееру. Теперь ткацкой мастерской управлял он. А тесть должен был годами выплачивать долги и превратился в мелкого компаньона с маленьким содержанием, которое зять выделил ему на жизнь.

Реб Хаим ругал зятя, смешивал его с грязью, но Симха-Меер молчал. Смолчал он и когда теща, эта заносчивая аристократка, выплеснула ему в лицо стакан чая, как простая еврейка. Он вытер полотенцем лицо и залитый чаем лапсердак. Он знал, что все эти ругательства, проклятия, оскорбления и пощечины — просто ничтожное оружие неудачников. След от пощечины проходит, а капитал остается.

Единственным человеком, отношение которого его беспокоило, была его жена Диночка. Он знал, что тесть и теща очерняют его в глазах жены, обливают его помоями. Он хотел уехать, покинуть дом тестя до срока, жить отдельно, хотя по условиям брачного договора ему причиталось пять лет содержания. Ему в этом доме пол ноги жег, даже служанка Годес смотрела на него с ненавистью, подавала ему еду с такой злобой, что звенели тарелки и стаканы. Однако тесть с тещей не хотели отпускать Диночку из родительского дома.

— Так я и доверила ее этому разбойнику, — говорила Прива и прижимала дочь к своей груди, как младенца. — Ничего, мы еще в состоянии содержать зятя, хотя такого зятя… Словом, раньше, чем окончатся пять лет, я свою дочку не отпущу.

Симха-Меер ждал, чтобы Диночка вмешалась. В конце концов, он старается и работает не только для себя, но и для нее, для их общего дома. И она, его жена, должна его поддерживать. Она уже не маленькая девочка, чтобы держаться за материнский фартук. Жена всегда заодно с мужем. Что бы ни было, она должна быть вместе с ним. Так написано в Торе: оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене, и будут они как одно тело. Она должна следовать за ним. Вот ведь и его отец хотел навязать ему свою волю, однако он ему этого не позволил, потому что после свадьбы каждый сам по себе, а торговля — это не богадельня.

Но по поводу семейных распрей Диночка не сказала ни слова. Она не вмешивалась, только, как всегда, молчала, занималась ребенком и книжками. Симха-Меер страдал. Он пытался говорить с ней о том, что надо идти своей дорогой, блюсти свою выгоду. Она не отвечала, только бросала на него подозрительные взгляды. Даже ребенка ему не давала, когда он хотел взять его на руки.

— Ему пора спать, — говорила она. — Не перебивай ему сон.

Симха-Меер хотел убедить ее, ослабить ненависть, которую насаждала к нему теща. Он не страдал недостатком красноречия. Он всегда мог доказать, что своей душой он обязан Богу. И разве он виноват в том, что ее отец живет без счету и путается в делах? Он, Симха-Меер, у него просто так денег не брал. У него на все векселя, векселя с его, тестя, подписью. Однако Диночка не захотела слушать мужа.

— Дай мне почитать, — перебила она его, как только он попытался с ней заговорить.

У Симхи-Меера даже сердце защемило. Он думал, что она будет его упрашивать, умолять, защищать своих родителей. Хотя он и боялся этого, не доверяя самому себе, опасаясь, что, если она начнет его уговаривать, он даст слабину и уступит в том, в чем ему не следует уступать; он в то же время ждал, чтобы она с ним заговорила. Он жаждал ее любви, с каждым днем все больше. Чем дальше она была от него, тем сильнее он хотел ее покорить. Он ловил каждое ее слово, сходил с ума от каждого ее женственного движения. Даже платья Диночки зажигали в нем кровь. Не раз днем, после обеда, он при всей своей занятости крутился вокруг нее, молчаливый и взволнованный. Все для того, чтобы она зашла с ним в его комнату и он заключил ее в объятия. Он выискивал всякие мальчишеские поводы; что у него нет носового платка, что у него оторвалась пуговица — лишь бы выманить ее из большой столовой залы и завлечь в свою комнату. Он видел, что она старательно уворачивается от его приставаний, уходит от его надуманных детских уловок, и это унижало его мужское достоинство. Но у него не было сил уйти из дома, хлопнув дверью. Как кобель, бегающий весной вокруг запертого двора, где сидит сука, растерянный и встревоженный Симха-Меер продолжал крутиться вокруг собственной жены, прекрасной и недоступной, так по-женски холодно и отстраненно державшейся с тем, кого она не любила.

Симха-Меер ждал, ждал каждый день, каждую минуту, чтобы она заговорила с ним о родителях, попросила за них, сдалась. Временами он решал быть жестким, неуступчивым, потому что пришло его время, он на коне, судьба ее родителей в его руках, и теперь он покажет, каков он, Симха-Меер! Пусть она не думает, что он мальчишка. Ничего, теперь она расплатится за все унижения, которым она его подвергла, она будет валяться у него в ногах и умолять за своих родителей! Однако в то же время он думал, что уступит. Он был уверен, что своим великодушием он полностью победит и подчинит жену. Он только должен показать ей широту своей души, ослабить хватку вокруг ее родителей, отпустить их, как отпускают пойманных за крылья птичек. Он уже видел радость, которая воцарилась бы в доме от его благородного жеста. Он уже ощущал в своей крови сладость любви той, которую он так жаждал покорить и по прелестям которой сходил с ума.