Вениамин Рудов - Последний зов

• Название: Последний зов
• Автор: Вениамин Рудов
• Жанр: История

---

Новиков стоял навытяжку, не отводя взгляда от Кузнецова.

Старший лейтенант Иванов порывался что-то сказать. Покраснев от волнения, он несколько раз вскидывал руку к козырьку зеленой фуражки, прося разрешения объясниться, но Кузнецов всякий раз отстранял его, не пробуя выслушать. Единственный раз он, обернувшись к нему, сердито сказал:

- С вами потом разберусь... И вообще, отправляйтесь-ка, Иванов, мне провожатых не нужно. И вы, лейтенант, занимайтесь своими делами.

Командиры ушли. При Кузнецове остался один Голяков.

- Не знаю, - честно признался Новиков. - Когда в нас выстрелили, я об этом не думал.

- Плохо. Очень плохо, когда командир поддается эмоциям, - похоже, для себя тихо сказал Кузнецов. - Вы не подумали, Новиков, что фашисты, возможно, специально вас вызывали на вооруженную провокацию? Вам такое не пришло в голову?

- Не пришло.

Близко от лица Кузнецова, жужжа, пролетел майский жук.

- Жаль, вы неплохой младший командир. Кому, как не вам, задумываться над своими поступками. Что прикажете делать, младший сержант? По закону вас нужно отдать под суд.

Стало так тихо, что можно было услышать едва слышный шелест листвы в безветренном воздухе.

Новиков вскинул голову:

- Только я вот что скажу, товарищ майор. Я вот что скажу... Если бы мне снова пришлось... так ползать на своей земле... так унижаться, лишь бы немцев не рассердить, то стрелял бы... Стрелял снова. Не одиночным. Очередью...

Из-под ног майора выметнулась серая ящерица и скрылась в траве за колодцем. Кузнецов проводил ее взглядом и неизвестно чему размеренно покачал головой. Может быть, осуждал сказанное младшим сержантом. Или дивился ловкости ящерицы.

Голяков выходил из себя - сжимал и разжимал кулаки. Старшего лейтенанта уже давно подмывало что-то сказать, но он не решался помешать разговору начальника, выжидал, пока тот сам обратит на него внимание.

Кузнецов наконец к нему обернулся:

- Торопитесь?

- Никак нет, товарищ майор. Я полагал, что вы прикажете подать сигнал вызова немецкого погранпредставителя.

- Зачем? - Кузнецов снял фуражку - ему было жарко.

- По горячим следам, так сказать. Со вчерашнего дня третье нарушение воздушного пространства. - Произнеся эти слова вполголоса, скороговоркой, Голяков прищелкнул каблуками сапог. - Прикажете распорядиться?

На чердаке конюшни стонали голуби. Кузнецов поднял голову кверху. На лбу его блестели горошины пота.

- Три нарушения?

- Так точно. С учетом сегодняшнего. Всего в наше воздушное пространство вторглось за два дня восемь немецких самолетов.

- Тринадцать, товарищ Голяков. Два залета на восьмой.

- Тем более... - Голяков осекся, видно, спохватившись, что переборщил, вроде бы поучал начальника погранотряда, как ему поступать.

- Что тем более?

- Надо заявить протест.

Майор надел фуражку.

- Бесполезно, Голяков. У них все согласовано. И нарушения воздушного пространства, и обстрелы наших нарядов, и все другие провокации. Не будем протестовать. Мартышкин труд, протесты. Мы слишком доверчивы, Голяков. Вы меня понимаете?

- Никак нет. - В глазах старшего лейтенанта отражалось недоумение. Видно, от кого-кого, а от начальника погранотряда он такого не ожидал. - Вы же сами требовали... - Он снова осекся, не осмелившись закончить мысль, а еще с минуту смотрел на майора, пряча смятение и еле справляясь с собой.

- Не будем протестовать, - повторил Кузнецов и сощелкнул с рукава гимнастерки рыжего муравья. - Младший сержант Новиков! - вдруг сказал он громко, чеканя слова.

- Я!

- За бдительное несение службы по охране государственной границы и умелые действия в боевом столкновении с нарушителями от лица службы объявляю вам благодарность! - Не ожидая ответного "Служу Советскому Союзу", упреждая всякие ненужные слова, Кузнецов козырнул. - Вопросы потом, товарищи бойцы.

Плечи старшего лейтенанта опустились, как у смертельно уставшего человека, и когда начальник отряда заговорил, непосредственно адресуясь к нему, он не сразу распрямил спину, непонимающе поднял глаза.

- Слушаю, товарищ майор. - Он привычно щелкнул каблуками сапог, и упрямое, злое выражение промелькнуло в его серых, глубоко сидящих глазах.

- Личному составу полчаса на обед. Затем собрать всех в Красном уголке. Вы меня поняли?

Голяков повторил распоряжение слово в слово, откозыряв, ушел не свойственной ему вихляющей походкой - будто у него ломило ноги. Бутафорски выглядели перекрещенные по спине желтые портупеи и болтающаяся вдоль тела шашка со сверкающим на солнце эфесом. Пройдя немного, он, как бы чувствуя на себе взгляд Кузнецова, выпрямил спину, прихватил шашку рукой и остаток пути до поворота к комендатуре прошел четким шагом отлично натренированного строевика.

Кузнецов в самом деле провожал его взглядом, и когда Голяков скрылся за поворотом, отвернулся и сказал Новикову:

- Приведите себя в порядок, обедайте. И снова за дело. У нас мало времени. Ничтожно мало.

8

"...Не поднялась рука предать Новикова суду военного

трибунала. В той строгой обстановке, в какой мы жили, не каждый бы

смог держаться, как младший сержант. Ведь его поступок был вызван

чувством оскорбленной гордости. Не своей лично, нет. Я расцениваю

это значительно объемнее... Это одно из проявлений любви к

Отечеству - не на словах, а на деле...

Долго я оставался на 15-й заставе, не знаю почему, но просто

взять и уехать не мог. Было чувство, что покидаю этих людей

навсегда..."

(Свидетельство А.Кузнецова)

В Красном уголке было душно. Со двора в открытые окна волнами вливался тягучий зной. Новиков глаз не сводил с распаренного лица Кузнецова. Майор говорил короткими фразами, резко взмахивал кулаком, будто вколачивал в головы слушателей каждое свое слово.

- Этой ночью возможно резкое изменение обстановки. Изменение к худшему. Мы к этому должны быть готовы. Все данные говорят за то, что фашисты спровоцируют вооруженный конфликт... Требую от вас высокой бдительности и стойкости. Верю: ни один пограничник не дрогнет. Все, как один, станем заслоном.

Майор еще отдельно поговорил с командирами и все не спешил к своей дребезжащей полуторке.

Что мог Кузнецов? Молча посетовать на собственное бессилие, когда Иванов, отважившись, спросил, как быть с семьями, и он, скрепя сердце, жестко ответил, что на этот счет командование округа указаний не дало. Их и в округе не имели, указаний об эвакуации семей командиров границы.

Но Кузнецов знал непреложно: личный состав отряда до последнего дыхания несет ответственность за охраняемый участок границы, и если придется здесь всем полечь, они - начиная с него и кончая писарями - тут и лягут костьми.

Он оставался, не уезжал, и люди в его присутствии ощущали скованность. Кузнецов это видел, порывался сказать, чтобы на него не обращали внимания, и не мог, как не был в состоянии заставить себя сесть в кабину своей полуторки и умчаться на очередную заставу, где были такие же люди и складывалась такая же угрожающая обстановка, повлиять на которую он мог разве что еще более жестким приказом - насмерть стоять, если к тому повернут наступающие события.

Все, что творилось внутри него, оставалось при нем, он умело скрывал свое состояние, как всегда спокойно, соответственно положению, решительно вмешивался в то, что требовало его вмешательства.

- Станковые и ручные пулеметы - на позицию, - приказал Голякову. Передайте мое указание на все заставы.

- Передано, - доложил Голяков, удивляясь забывчивости майора, продублировавшего собственное распоряжение, отданное значительно раньше.

- С наступлением темноты наряды выслать численностью не менее трех человек при ручном пулемете. На угрожаемых участках наряды возглавлять командирам.

- Ясно. Но вы...

- После двадцати двух занять оборонительный рубеж. Вам все ясно?

- Так точно. Я хотел...

- Об изменении обстановки немедленно докладывать. Вопросы?

- Вопросов нет. Ваши распоряжения уже переданы всем командирам подразделений, товарищ майор. Вы раньше...

Голяков не договорил.

Кузнецов, устыдясь, вспомнил, что и эти свои указания без нужды повторяет, будто бы сомневаясь, усвоены ли они подчиненными.

Давно пришла пора отправляться на другие заставы, там дел было не меньше и обстановка не легче, но он, словно предчувствуя, что расстается с этими людьми навсегда, потому что данной ему властью и в силу обстоятельств оставляет их на верную гибель, - не мог заставить себя просто сесть в кабину полуторки и уехать. Напускная сухость, с какой он разговаривал с Голяковым, конечно, была нарочитой, личиной, за которой он прятал душевную боль и благодарность ко всем этим людям. Не было нужды утверждаться в правильности решений - все и так видно.

На Голякова он сначала всерьез рассердился за чрезмерное его усердие и кажущуюся черствость, долго не мог ему простить Новикова, у майора не укладывалось в голове, как у Голякова поднялась рука написать в отряд донесение, в котором Новиков выставлялся едва ли ни военным преступником. Так переживал поначалу майор Кузнецов. Но он привык возвращаться к любому вопросу по нескольку раз, каждый раз осмысливая суть дела, и, прежде чем принять окончательное решение, хладнокровно разобраться в случившемся.