Александр Амфитеатров - Грезы и тени

• Название: Грезы и тени
• Автор: Александр Амфитеатров
• Жанр: Русская классическая проза

АМФИТЕАТРОВ Александр Валентинович [1862–1923] — фельетонист и беллетрист. Газетная вырезка, обрывок случайно услышанной беседы, скандал в московских аристократических кругах вдохновляют его, служа материалом для фельетонов, подчас весьма острых. Один из таковых, "Господа Обмановы", т. е. Романовы, вызвал ссылку А. в Минусинск [1902]. Фельетонный характер окрашивает все творчество А. Он пишет стихи, драмы, критические статьи и романы — об артисте Далматове и о протопопе Аввакуме, о Нероне ("Зверь из бездны"), о быте и нравах конца XIX в. (романы "Восьмидесятники" и "Девятидесятники"), о женском вопросе и проституции ("Виктория Павловна" и "Марья Лусьева") — всегда многословные и почти всегда поверхностные. А. привлекает общественная хроника с широким захватом эпохи. У него же находим произведения из эпохи крепостного права ("Княжна"), из жизни театра ("Сумерки божков"), на оккультные темы (роман "Жарцвет"). "Бегом через жизнь" — так характеризует творчество А. один из критиков. Большинство книг А. - свод старых и новых фельетонов. Бульварные приемы А. способствовали широкой популярности его, особенно в мелкобуржуазных слоях. Портретность фигур придает его сочинениям интерес любопытных общественно-исторических документов.

---

— Проснись, сестра! Твое царство возвратилось.

Радостно зазвенѣли золотыя струны его лиры, и онъ запѣлъ гимнъ, отъ котораго потряслись скалы, зашатались деревья въ ущельи и, какъ испуганныя очи, замигали звѣзды на небѣ. Онъ пѣлъ, a вокругъ него съ крикомъ неслись въ пляскѣ его прекрасныя спутницы. Мужи въ бѣлыхъ одеждахъ и вооруженныя дѣвы подхватили гимнъ. Схватившись за руки, они оплели жертвенникъ цѣлымъ рядомъ хороводовъ. У Флореаса кружилась голова отъ мельканія пляски, звенѣло въ ушахъ отъ пѣнія, вопля и грома лиры. Онъ позабылъ всѣ молитвы, какія зналъ, рука его не хотѣла подняться для крестнаго знаменія.

— Проснись, сестра! — звалъ юноша.

— Встань, царица! проснись, богиня! — вторила толпа…

Вооруженныя дѣвы выхватывали изъ колчановъ стрѣлы и проводили ими глубокія борозды на своихъ бѣлоснѣжныхъ челахъ. Кровь струями текла по ихъ ланитамъ, они собирали ее въ горсть и бросали капли въ жертвенный огонь…

Пламя раздвоилось, какъ широко распахнувшійся пологъ; надъ жертвенникомъ встало облако бѣлаго пара. Когда же оно порѣдѣло и тусклымъ свиткомъ уплыло изъ храма къ дальнимъ горамъ, на жертвенникѣ, между двухъ стѣнъ огня, осталась женщина, мертвенно-блѣдная, съ закрытыми глазами. Она была одѣта въ такую же короткую тунику, какъ и всѣ дѣвы храма, такъ же имѣла лукъ въ рукахъ и колчанъ за плечами, но была прекраснѣе всѣхъ; строгимъ холодомъ вѣяло отъ ея неподвижнаго лица. Мольбы, крики, пѣсни и пляски росли, какъ буря на морѣ, пламя сверкало, напрягая всю свою мощь, чтобы согрѣть и разбудить мертвую красавицу. Синія жилки, точно по мрамору, побѣжали подъ ея тонкою кожей; грудь дрогнула; губы покраснѣли и зашевелились… и, — съ глубокимъ вздохомъ, будто сбросивъ съ плечъ тяжесть надгробнаго памятника, — она пробудилась отъ сна. Оглушительный вопль привѣтствовалъ ее… Всѣ упали ницъ; даже юноша съ золотою лирою склонилъ свою прекрасную голову. Огонь на жертвенникѣ угасъ самъ собою, a надъ челомъ красавицы вспыхнулъ яркій полумѣсяцъ. Онъ росъ и заострялъ свои рога, и въ свѣтѣ его купалось тѣло богини, точно въ расплавленномъ серебрѣ. Она водила по толпѣ огромными черными глазами, мрачными, какъ сама ночь, подъ бархатнымъ пухомъ длинныхъ рѣсницъ. Взглядъ ея встрѣтился съ взглядомъ Флореаса, и оружейникъ почувствовалъ, что она смотритъ ему прямо въ душу, и что не преклониться предъ нею и не обожать ея можетъ развѣ лишь тотъ, y кого вовсе не гнутся колѣна, y кого въ сердцѣ не осталось ни искры тепла, a въ жилахъ — ни капли крови. Кто-то далъ ему въ руки стрѣлу, и онъ, въ восторженномъ упоеніи, сдѣлалъ то же, что раньше дѣлали всѣ вокругъ: глубоко изранилъ ея остріемъ свой лобъ и, когда заструилась кровь, собралъ капли въ горсть и бросилъ къ ногамъ богини съ громкимъ воплемъ:

— Радуйся, царица!

И, въ отвѣтъ его воплю, среди внезапно воцарившейся тишины, раздался мощный голосъ, глухо и торжественно вѣщавшій медлительную рѣчь:

— Здравствуй, мой свѣтлый богъ и братъ, царь лиры и солнца! Здравствуйте, мои вѣрные спутницы и слуги! Здравствуй и ты, чужой юноша, будь желаннымъ гостемъ между нами. Семь вѣковъ прошло, какъ закатилось солнце боговъ, и я, владычица ночей, умерла, покинутая людьми, нашедшими себѣ новыхъ боговъ въ новой вѣрѣ. Здѣсь былъ мой храмъ — здѣсь стала моя могила. Вымерли мои слуги, прахомъ разсыпались мои алтари, сорными травами заросли мои храмы, жилище змѣй и скорпіоновъ; мои кумиры стали забавою людей чужой вѣры. Жертвенный огонь не возгорался на моей могилѣ, я не обоняла сладкаго дыма всесожженій. Я спала въ землѣ, какъ спятъ человѣческіе трупы, какъ спите всѣ вы, мои спутницы и слуги; я — мертвая богиня побѣжденной вѣры, царица призраковъ и мертвецовъ! Юноша разбудилъ меня. Онъ пришелъ на таинственный зовъ, онъ оживилъ мой храмъ и согрѣлъ огнемъ мой жертвенникъ. Клянусь отцомъ моимъ, спящимъ на вершинѣ Олимпа, — великъ его подвигъ и велика будетъ его награда. Николай Флореасъ! хочешь ли ты забыть міръ живыхъ и здѣсь въ пустынѣ стать полубогомъ среди забытыхъ боговъ? Хочешь ли ты свободно коротать съ нами веселыя и торжественныя ночи и въ вихряхъ носиться надъ землею, отъ льдинъ великаго моря блаженныхъ Гипербореевъ къ слонамъ и чернымъ пигмеямъ лѣсистой Африки? Хочешь ли ты назвать своимъ братомъ бога звуковъ и свѣта? Скажи: хочу! — отрекись отъ своего міра, и я отдамъ тебѣ свою любовь, которой не зналъ еще никто изъ боговъ и смертныхъ.

И небо, и земля молчали, и вѣтеръ не дышалъ, когда Флореасъ тихо отвѣтилъ:

— Хочу. Я твой рабъ, и жизнь моя принадлежитъ тебѣ.

Пламенемъ вспыхнули очи богини, радостно дрогнули ея ноздри, громкій крикъ, похожій на охотничій призывъ, вырвался изъ ея груди. Она сошла съ жертвенника и, прямая и трепещущая, какъ стрѣла, только что сорвавшаяся съ тетивы, приблизилась къ Флореасу. Теплыя уста съ дыханіемъ, пропитаннымъ ароматомъ животворящей амброзіи коснулись его губъ; теплая рука обвила его шею и закрыла ему глаза. Флореасъ слышалъ, какъ богиня отдѣлила его отъ земли… какъ они медленно и плавно поднялись въ воздухъ, сырой и прохладный… Съ шумомъ, пѣснями и смѣхомъ, взвилась за ними вся толпа, наполнявшая храмъ; ея движеніе рождало въ воздухѣ волны, какъ въ морѣ… Богиня сняла руку съ глазъ Флореаса; онъ увидалъ себя на страшной высотѣ; огни храма меркли глубоко внизу. Закрывъ глаза, онъ почти безъ чувствъ склонился на плечо богини, пропитанное свѣтомъ осѣнявшаго ее полумѣсяца… Какъ сквозь сонъ, слышалъ онъ охотничьи крики и свистъ вихря, помчавшаго воздушный поѣздъ въ безвѣстную даль. Волосы богини, подхваченные вѣтромъ, хлестали его по лицу.

— Не бойся! — слышалъ ея голосъ Флореасъ, — не бойся, супругъ мой. Тотъ, кого держу я въ своихъ объятіяхъ, не долженъ ничего бояться. Онъ сильнѣе природы, она его слуга…

Они мчались надъ широкими рѣками въ плоскихъ берегахъ, надъ темными городами съ стрѣлкообразными колокольнями, надъ тихо шепчущими маисовыми полями, изрѣзанными сѣтью мутныхъ каналовъ, надъ болотами, окутанными въ густую пелену опасныхъ тумановъ, направляясь на далекій сѣверъ къ неприступной стѣнѣ суровыхъ Альповъ. Снѣжная метель захватила поѣздъ, потащила его по узкимъ ущельямъ къ сверкающимъ льдинамъ глетчера и долго крутила по снѣжнымъ полямъ охоту богини. Стадо сернъ пронеслось такъ далеко, что Флореасу оно показалось стадомъ какихъ-то рогатыхъ мышей. Но богиня бросила стрѣлу, и стадо рухнуло въ внезапно открывшуюся предъ нимъ бездну.

— Галло — э! добыча! добыча! — закричала богиня. И хохотомъ, и воплями отвѣчала ей дикая охота. Гремѣли рога, выли псы, звенѣла арфа прекраснаго, свѣтлаго бога. Они спускались къ тихимъ озерамъ, чтобы поражать проворныхъ выдръ, когда онѣ выныривали изъ-подъ воды, держа въ зубахъ карпа или щуку. Богиня опрокидывала постройки умныхъ бобровъ и, когда звѣрки темными пятнами ускользали въ разныя стороны, сыпала въ нихъ убійственныя стрѣлы. Потянулись лѣсистыя равнины Германіи. Лиственное море шумѣло и волновалось отъ вѣянія волшебнаго полета. Ноги Флореаса скользили по вершинамъ столѣтнихъ дубовъ. Мохнатые зубры, вѣтворогіе лоси, лани съ кроткими глазами, привлеченныя блескомъ полумѣсяца на челѣ великой охотницы, выбѣгали на лѣсныя прогалины и метались, оглашая ночную тишь мычаніемъ и блеяніемъ. Имъ отвѣчали въ кустарникахъ голодные волки, испуганные медвѣди жалобно рыкали въ глубокихъ берлогахъ. Но стрѣлы богини падали, какъ дождь, и, когда поѣздъ дикой охоты улеталъ, ревъ и вой животныхъ смѣнялся зловѣщею тишиною кладбища. Запахъ крови поднимался отъ лѣса. Богиня жадно впивала его, раздувая ноздри, привычныя къ жертвеннымъ ароматамъ. Глаза ея сверкали, какъ y тигрицы, впускающей когти въ оленя. Она казалась двуногимъ звѣремъ, но звѣремъ сверхъестественнымъ, въ которомъ соединялись и самое возвышенное, и самое ужасное существа животнаго міра: звѣрь — самый хищный и самый красивый, самый кровожадный и самый величественный, самый жестокій и самый обаятельный. Предъ нею надо было трепетать, но нельзя было не восторгаться ею и не поработиться ей всей душой. Подъ обаяніемъ ея взгляда, Флореасъ кричалъ такъ же, какъ она, вмѣстѣ съ нею разсыпалъ смертоносныя стрѣлы, съ тѣмъ же наслажденіемъ впивалъ одуряющій запахъ потоковъ крови, обозначавшихъ ихъ страшный путь по сѣвернымъ лѣсамъ. Они мчались надъ Рейномъ, великою рѣкою чудесъ.

Флореасъ видѣлъ, какъ въ его волнахъ сверкали золотые клады, хранимые лебедиными дѣвами, слышалъ, какъ грохотали водопады, какъ въ мѣдныхъ замкахъ храпѣли ихъ глупые властелины, свирѣпые великаны. Изъ щелей въ береговыхъ скалахъ выползали рудокопы-гномы и дивились дикой охотѣ, задирая головы до тѣхъ поръ, пока красныя шапочки сваливались съ макушекъ. Ушей Флореаса коснулся грозный шумъ морского прибоя. Морскіе валы рвались въ устье, побѣждая силу теченія рѣки великана. На сотни миль кругомъ кипѣло сѣдыми валами сѣверное море — угрюмое, холодное, съ бурою водою подъ бѣлесоватымъ небомъ, море — врагъ, море — чудовище. Востокъ блѣднѣлъ, звѣзды меркли и уходили за водную равнину.