Р. В. Иванов-Разумник - Творчество и критика

• Название: Творчество и критика
• Автор: Р. В. Иванов-Разумник
• Жанр: Критика

Настоящее ФИО: Разумник Васильевич Иванов. Русский критик, мыслитель. Был близок к левым эсерам, активно поддержал Октябрьскую революцию. В 1918 году оказался «левее Ленина», категорически не приняв Брестский мир. В последующие годы неоднократно подвергался арестам. Известен своей редакторской деятельностью: издания Панаева, Белинского, Ап. Григорьева, Салтыкова-Щедрина и других. В 30-е годы подготовил собрание сочинений Александра Блока.

---

Самонадеян захват поэмы; но Клюев-имеет право на самонадеянность: силач! Техникой стиха его недаром восторгался Андрей Белый; но недаром он и боялся того духа, который сквозит за «жемчугами Востока» стихов Клюева. «Христос ваш маленечко плотян»-говорили немоляки о Христе петербургского религиозно-философского общества; что сказали бы они о Христе Клюева! Это подлинно «плотяный» Христос, хлыстовский Христос; и недаром торжественной песнью плоти является вся первая часть «Четвертого Рима»…

Но это-тема особая и большая; ее можно только поставить и когда-нибудь к ней подойдут вплотную при изучении творчества Клюева. А пока-перехожу к третьей «радости», к драматической поэме С. Есенина «Пугачев».

4.

Сергей Есенин-для меня последний большой поэт, появившийся на рубеже золотого и серебряного века нашей поэзии. Одно время он шел рядом с Клюевым, потом оторвался, попал в «имажинизм»… Но неужели Клюев верит в «имажинизм» Есенина, в его цилиндр и лаковые башмаки? «И хотелось бы сапожки вздеть Алешеньке, да на ём сапожки разлезаются»… И какой тут цилиндр? — скорее уж былинная «шапка в девяносто пуд», которую легко носит подлинный богатырь. Ритмически легкие революционные его поэмы 1917–1918 годов, намеренно тяжеловесный «Пугачев» 1921 года-вот уже не лаковая поэзия! «Не будет лаковым Клюев!» — не будет лаковым и Есенин, хотя пути его резко разошлись с клюевскими. В пути Клюева не верит теперь Есенин, не верит в мужицкий избяной рай с солодягой и «ржаным Синаем»:

Тебе о солнце не пропеть,
В окошко не увидеть рая;
Так мельница, крылом махая,
С земли не может улететь…

И хорошо, что Есенин ушел на свои еще не вскрытые до конца пути-довольно одного Клюева. А лаковые башмаки-вздор, обман: «на ём сапожки разлезаются»…

«Пугачев» Есенина — сильная, крепкая вещь; драматическая поэма - но, конечно, не историческая. В разбойных героев середины XVIII века вложены чувства, мысли, слова «имажиниста» нашего времени, который сам о себе говорит: «такой разбойный-я»… Эта модернизация, эта стилизация-прямая противоположность приему бесчисленных ауслендеров: у них современность жеманится под историчность, здесь же историческое переносится в современность. «Пугачев» Есенина-наш современник, и со всеми своими историческими соратниками живет он в наши дни, среди нас и в нас.

Есенин очень молод, но уже дал многое и обещает еще многое. «Имажинизм»-вздор, мертвый груз, путы на ногах; они нужны разным Шершеневичам, — «Лошадь, как лошадь» все равно не «певчая кобыла» Клюева, а престарелая кляча, помесь символизма с футуризмом; «имажинизм», как допнинг, дает ей подобие жизни. Есенин-особь статья; в его понимании-отцом «имажинизма» был, быть может, Гоголь… Знаю одно: перед нами большой, не завершенный, подлинный поэт; путь его-в начале, и ему предстоят еще многие творческие подвиги.

5.

Вл. Гиппиус, Клюев, Есенин-разные поколения, разные направления. Глубокий символизм, легковесный имажинизм-разве дело в названиях и в теориях творчества? Теория только post factum помогает расценить то подлинное золото творчества, которое дарят нам большие мастера. Без внешнего мастерства нет искусства. «Киркою рудокопный гном согласных хрусты рушит в томы»… Но за «гранньм треском инструментаций», за «хрустом согласных» во всех этих трех поэмах большого мастерства-«святой огонь взвивает блеск», освещая и освящая собою все внешнее-«стилистический прием, языковые идиомы»… Золотой век поэзии всегда освещается этим «святым огнем»; в серебряном-он заменяется искусным, но мертвым фейерверком. В современной русской поэзии уже много таких фейерверков: но так радостно убедиться, что еще ярко горит в ней и «святой огонь» подлинного творчества.

1922.

«Мистерия» или «Буфф»? (О футуризме)

I «Слово-звук и слово-смысл»

«Футуризм»…

Одно из двух: или за ним стоит некая внутренняя правда-и тогда о нем можно говорить и должно говорить; или за ним-пустое место, и тогда надо, обнаружив его, пройти мимо. Многообразные культурные «дыромоляи» не согласятся с этим, — на то их добрая воля.

За футуризмом есть правда внешняя и внутренняя, осознанная им и не осознанная. О последней-потом; сперва лишь несколько слов о первой. А когда мы пройдем и через ту, и через другую-сам собою разрешится вопрос о том, в чем внутренняя сущность футуризма.

Почему слово всегда должно иметь смысл?

Вот первый вопрос, сознательно поставленный футуризмом при своем истоке, так рассердивший одних, так рассмешивший других. Действительно, какая бессмыслица! Уж не превратиться ли нам в наших праотцев каменного века или в грудных младенцев («онтогенезис есть филогенезис»), которым такое физиологическое наслаждение доставляло и доставляет повторение отдельных слогов, отдельных звуков. «Дыр, бул, щур»-благодарю покорно!

Негодование справедливое-и вполне невежественное. Ибо если с этими серьезными лодьми говорить по серьезному, то неужели же они, ссылающиеся на Геккеля, забудут не менее обобщающую триаду Гегеля? От первоначальной упрощенности через усложненность к новой сложнейшей простоте-разве никогда не слыхали они об этом пути развития и мира, и человека, и языка? Какие сложнейшие приставки, суффиксы, определяющие члены, падежные окончания, глагольные формы получают мировые языки после первоначальной элементарности, и как снова отбрасываются все эти богатые и нужные ненужности хотя бы в английском языке, простейшем в своей сложности.

Но оставим в покое и дикарей, и англичан, возьмем просто язык и спросим: как же не видеть неизбежного пути развития слова от простого звука через сложнейший смысл к усложненнейшему в своей простоте звуко-смыслу? Слово было «физиологией», слово стало «логикой», слово становится «эстетикой»-и футуризм заговорил «о новой грядущей красоте самоценного, самовитого Слова»: в этом была и остается его внешняя, так осмеивавшаяся правда.

Красота слова, как красота звука-такое-ли однако новое ощущение? Кто-же не испытывал этого чувства, слушая стихи на незнакомом языке? Но разве поэзия-тот играющий на курантах Усмиритель (из «Кота в сапогах» Тика), который возбуждает восторг всякой пошлостью, лишь бы слушающие отбивали такт?.. Дело не в ритме, дело не в рифме, но в самом слове, в самом звуке. Красота или безобразие самого звука пленяют-и оттого иногда живут века и тысячелетия. Недаром Гауптман в «Потонувшем Колоколе» вспомнил о колючем крике аристофановских «Лягушек»: «брекекекс коакс-коакс»… И если припомнился Аристофан, то уж не футуризм ли и его знаменитый птичий язык:

??????????????????
????????????????
?????????????????????
???????????????????????.
????????????????.
???????????????????????… (???????, 227)

Чем же этот птичий язык хуже «заумного языка» футуристов?

Не стоит слишком долго останавливаться на этом-на внешней правде футуризма, на признании художественной самоценности слова-звука. Прежде смеялись и негодовали, теперь недоумевают, потом поймут. Поймут, что можно говорить о красоте самого звука слова, что голос человеческий по меньшей мере равноправен и с флейтой, и со скрипкой… и с турецким барабаном, только безмерно богаче всех их вместе взятых. И если мужику Никите (из «Печали полей» Сергеева-Ценского), который «не знал никаких подходящих и легких слов», читающая публика милостиво разрешает петь:

Э-э-э-эх да эх ты-ы-ы!
И-и-и-эх да дда-а…. —

то отчего бы ей не позволить и футуристу Хлебникову, тоже не знающему подходящих и легких слов, пропеть свое пресловутое:

Бобэоби-пелись губы.
Вээоми-пелись взоры,
Пиээо-пелись брови,
Лиээей-пелся облик,
Гзи-гзи-гзэо-пелась цепь.
Так на холсте каких-то соответствий
Вне протяжения жило Лицо.

Так усложненнейшим и истонченнейшнм путем приходит язык к кажущейся простоте звука, приходит от физиологии к эстетике, от слова-разума к звуку-чувству, от слово-логики к слово-эстетике, от слово-смысла к слово-звуку. И в утверждении этого права-внешняя правда футуризма.

Но еще раз: никакого переворота, никакого открытия Америки в этом нет; скорее здесь лишь «колумбово яйцо», основательно забытое и вновь крепко поставленное на очередь футуризмом. Ибо никогда подлинная поэзия, построенная на слово-смысле, не обходила мимо прав связанного с ней слово-звука. Но говорю уже о новейшей русской поэзии, которая и в стихах и в прозе дала-и до сих пор дает-высочайшие достижения мастерского сочетания звука и смысла: романы Андрея Белого «Петербург» и все последующие когда-нибудь еще будут изучаться со стороны звуковой, слоговой, буквенной техники; стихи А. Блока. В. Брюсова, Ф. Сологуба и других будут подлежать такому же изучению. Но разве еще у Пушкина не было сознательных поисков и непревзойденных достижений;-у того самого Пушкина, которого Футуристы приказывали нам «сбросить с парохода современности»?..