Василий Розанов - Среди обманутых и обманувшихся

• Название: Среди обманутых и обманувшихся
• Автор: Василий Розанов
• Жанр: Религия

русский религиозный философ, литературный критик и публицист

---

«Осуждая прелюбодеяние и блуд, бл. Августин в то же время не осуждает (да ведь они, однако, умирают? умерли? от другого тона об них!) детей, рожденных от этих преступных связей: „filii (sunt) boni adulteriorum“, потому что „семя человека, от какого бы человека оно ни исходило, есть создание Божие“ (De bono conjug., с. 16, § 18, М., t. VI, col. 386; de nupt. et concup., I, 1, M., t. X, col. 413). Но и извинить „зло прелюбодейных и блудных связей“ „благом рождения детей“, по взгляду Августина, несправедливо. Оправдывать подобные связи и усматривать в них нравственные качества — это все равно что принимать благотворения от заведомых воров, прославлять милосердие тиранов, захвативших власть незаконным способом (De bono conjug., с. 14, § 16, Migne, t. VI, col. 384–385).

* * *

Кто же эти „тираны“, замучившие девственников, кто эти „заведомые воры“, так осужденные бл. Августином, который сам провел исключительно бурную молодость?.. Вот — бедная, сумасшедшая девушка, накануне эшафота за детоубийство. Да почему она убила? Сама ли? Или была только исполнительницею чужого мановения, и именно мановения, уже содержащегося в этом гневном слове „maman“ о сироте: „Она — воровка! Она — мучитель, тиран, разоритель закона!“ И вот „разоренные“ и „истираненные“ повлекут ее завтра на эшафот, а сегодня она, сумасшедшая от страха и горя, поет из тюрьмы, осуждая себя, — и слушайте, как осуждая! Разве вы умеете так судить себя:

Как развратница-мать
Извела меня,
Как разбойник-отец
Съел свое дитя,
А малютка-сестра,
Схоронивши в тени,
Ото всех сберегла
В ямке кости мои;
А потом стала птичкою я.
Ну, лети же ты, птичка моя!

Это она поет как бы жалобу своего ребенка; а вот — о себе (к Фаусту):

Нет, надобно жить тебе, милый.
Тебе расскажу я про наши могилы,
А ты позаботься о том.
Дай лучшее место для матери: рядом
Пускай она будет там с братом.
Поодаль могилу ты выроешь мне,
Но только не очень далеко.

Сколько скромности и вместе — любви! Знаю, „отцы“ сейчас закричат: „А, так она же сама сознается, что недостойна лежать рядом с телом матери! Ибо та — чиста, а она — блудница! Мы только на этом и настаиваем, и у покойница сама за нас и непогрешимое наше мнение“. Да, но пусть сама она о себе и судит, пусть сама себе и определила бы место: есть разница между мученицею, восходящею на костер, и преступником, которого тащат на эшафот. Вы именно приготовили эшафот тысячелетним своим тоном, и не вам говорить: „Преступник согласен с судиями и одобряет приговор тем, что сам идет на эшафот, без наших физических подталкиваний“. Но оставим старую „письменность“ и прислушаемся к словам (сравнительно) почти современного поэта:

С ребенком моим на груди одиноко
Мы ляжем в немой тишине.
Кому же охота лечь рядом со мною?
Бывало все счастье: быть вместе с тобою,
Льнуть к милого груди, его целовать;
Но этого счастья уж мне не видать!

„Тиранка“, „воровка“… „Усматривать в ней нравственные качества — все равно что принимать благотворения от заведомых воров“… Подумал ли, подумал ли г. Л. Писарев, до какой точности его голос совпадает (буква в букву!) с голосом „злого духа“, осуждающего девушку:

О, Гретхен!
Где голова твоя? Какое
Сокрыто в сердце преступленье?
Ты не пришла ль молиться
За душу матери несчастной,
Которую твоя вина
В могилу уложила?
Чьей кровью твой порог обрызган?
Не чувствуешь ли ты
Под сердцем трепет и движенье,
Которые тебя приводят в содроганье
Предчувствием ужасным?

И потом опять, вторично:

Гнев Божий над тобою

и т. д. Выразим все словами Гретхен:

О, задыхаюсь я!
Теснят колонны, словно
Весь свод церковный
Валится на меня…
На воздух!

Скромный казанский профессор до очевидности совпадает с „злым духом“ — и вот отчего, от какой настоящей причины, повсюду в Европе, сперва робко и разрозненно, а затем все громче и все слитнее поднимается лозунг: „Вон из этой нечисти!“ — такой кроткой с виду, такой кровавой внутри! — и столь неисследимо хитрой, что не только бедной Гретхен, но и помудрее ее головам не приходило на ум, откуда это в „Европе все бесовщиной пахнет“?

Прочитав все ссылки и всю ученость Л. Писарева, мне хочется процитировать ему в ответ насмешливый стишок Пушкина:

Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре.
Сколько их! Куда их гонят?
Что так жалобно поют?
Там верстою небывалой
Он торчал передо мной;
Там сверкнул он искрой малой
И пропал во тьме пустой…

Я говорю — что смел в своей теме; и вместе робок — в отношении к ее мистицизму. Имея такой бесспорный документ на руках, как задушенный (в унынии) собственною матерью ее ребенок, — могу ли я сомневаться, что борюсь против какого-то демонизма в истории? Но, увы, „демоны“ все запаслись такими орудиями, что и схватить их — прямо угодишь в преисподнюю.

Мчатся бесы рой за роем
В беспредельной вышине…

Вот это-то и страшно, что забрались они в беспредельную вышину и „духом уст своих“ (тоже — не физически, не прямо, а косвенно, в своем роде „тоном“ и „духом“ учения) „убивают праведных“, — как сказано в Апокалипсисе о том, кто „наречет себя Богом“ и велит себе поклониться: „духом убивает праведных“…

Стихи о „бесах“ я цитировал и в „Тревожной ночи“, напечатанной года два назад в „Северных цветах“. О. Михаил о ней прочитал целую лекцию в Соляном Городке — и не догадался, почему и в каком смысле мне все приходит на ум это стихотворение Пушкина. А не догадавшись о стихах, — и о всей „Тревожной ночи“ он не догадался.

„Тайна беззакония уже начала действовать“, — сказал еще Апостол. „Тайна беззакония“ лежит в том, что люди неодолимо начали чувствовать соблазнение: „Отныне вы станете яко бози“.

Послушаем еще Мефистофеля из Казани. „Все поводы к брачному расторжению, выставляемые защитниками развода, сводятся собственно к низменно-чувственным побуждениям. Говорят, что не сошлись характерами![1] Но, когда заключался брак, солидарность характеров была же налицо?..“

Где же, скажите, у Мины был ум? Из любви согласилась
Мина за Вальтера выйти! Да… из любви, но к нему ли?
Нет, друзья, не к нему; к отцу, к матери — им в угожденье!

Мотив, из тысячи среди других, не пришедший в ленивую голову Л. Писарева. А ведь „угождение родителям“ — из числа „духовных заповедей“, — и посмотрите, как пухленькая рука пастора или ксендза треплет бледненькую щечку девочки, когда она, подавляя в себе „беса гордости и похоти“, ищет не по сердцу жениха, а безропотно соглашается выйти замуж за того, кто „батюшке с матушкой“ пришелся по вкусу. Мы приводим стихи столетней давности („Красный карбункул“ — в переводе Жуковского), чтобы показать, до какой степени разна мера любви к человеку: 1) у духовного судьи, ну хоть у того же Л. Писарева, у коего, и ему подобных, лежат в фактическом заведывании все исторические судьбы семьи и брака, и 2) у обыкновенного человека, поэта, гражданина; дабы из сравнения читатель мог беспристрастно увидеть, какие великие обещания для семьи содержатся в мысли и тенденции освободиться от аскетических Шейлоков и в желании, чтобы судили впредь о ней поэты и философы. Слушайте, слушайте — и следите за разницей голосов: как подробен осмотр обстоятельств поэтом и как проникновенен, нежен, человеколюбив его тон:

Слушайте ж! За день до свадьбы Мина с печалью заснула:
Вот, ей страшный, пророческий сон к полночи приснился:
Видит, будто куда-то одна идет по дороге;
Черный монах на дороге стоит и читает молитву.
„Честный отец, подари мне святой образок; я невеста!
Вынь мне: что вынешь — тому и со мной неминуемо сбыться“.
Долго, долго качал головою чернец; из мошонки
Горсть образочков достал он. „Сама выбирай“, — говорит ей.
Вот она вынула… что ж ей, подумайте, вынулось? Карта!
„Туз бубновый, не так ли? Плохо: ведь красный карбункул
Значит он… доля недобрая!“ — „Правда!“ — Мина сказала.
„Мой совет, — говорит ей чернец, — попытаться в другой раз!
Что? Семерка крестовая?“ — „Правда!“ — сказала, вздохнувши,
Мина. „Господь защити и помилуй тебя! Вынь, дружочек,
В третий раз; может быть, — лучше удастся! Что там? Червонный
Туз?.. Кровавое сердце!“ — „Ах, правда!“ — Мина сказала,
Карту из рук уронивши. „Послушай, отведай еще раз!
Что? Не туз ли винновый?“ — „Смотри, я не знаю!“ — „Он, точно!
Ах, невеста! черный заступ, заступ могильный!
Горе, горе! молися, дружок! он тебя закопает“.
Вот что, друзья, накануне свадьбы приснилося Мине.
Что ж, помогло предвещанье? Все ж Мина за Вальтера вышла.
Мина подумала, Мина сказала: „Как Богу угодно!
Семь крестов, да кровавое сердце! а после… что ж после?
Воля Господня! пусть черный мой заступ меня закопает!“
…Сначала было ей сносно; хоть Вальтер и часто
Пил и играл, и святыней ругался, и бедную мучил.
Но, случалось, что, тронутый горем ее и слезами,
Он утихал — и вот что однажды сказал он ей: „Слушай!
Я от игры откажусь и карты проклятые брошу!..
Но отстать от вина — и во сне не проси: не отстану!
Плачь и крушися, как хочешь; хоть с горя умри: не поможешь!“

Но и от карт он только пообещал отстать в белую минуту, — которую сейчас же захлестнули минуты черные. Знаю, знаю, что скажут духовные судьи: „Во всем Мина виновата: значит, был же в нем просвет, и, как жена, обязана она была доброе или возможное доброе зерно растить в нем ласкою и увещанием до ветвистого колоса — на то она и жена, т. е. помощница мужа; а что он любил выпить, да и поиграть в картишки любил же — то ведь слаб человек, мы и живем в грехопадении“. Отвечу: да, верно, и растила она; неужели же не растила?! Но ведь не на всяком же камне вырастает пшеница, ведь и лучшее зерно гибнет на большой дороге или упав среди бурьяна? Да и почему это одна только жена „обязана“ успеть в воспитательных заботах о муже, а, напр., такие ученые люди, как Л. Писарев, проф. Бронзов и Барсов, вовсе не „всегда“ успевают с „вверенными“ им питомцами духовных учебных заведений? Только и можно ответить на это: „Она — одёр! вывезет! А мы — господа, и вывезем то, что нам угодно и насколько угодно“.