Игорь Русый - Время надежд (Книга 1)

• Название: Время надежд (Книга 1)
• Автор: Игорь Русый
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

- Любопытно, - засмеялся Густав. - Я просто не слыхал о таких эмидемиях. Веселая картинка, если массы людей сходят с ума.

- Да... Но сами они этого не понимают, - отозвался старый Зиг, насыпая в кофейную мельницу зерна - Они уверены, что лишь им доступна истина. В этом различие. Хотя и в клинике за многолетнюю практику я не встречал больного психозом, осознающего болезнь. Ах, Густав, как я рад тебя видеть! Все-таки скажи: очень болит плечо?

- - И не чувствую. Давай-ка сюда мельницу. Молоть зерна всегда было моей обязанностью.

Пока варился кофе, отец спрашивал его о боях, о том, как заслужил медали. Он показал и свою медаль, отыскав ее в ящике. На серебряном литье была дата:

"1916 год".

- А никогда не рассказывал мне, что воевал, - удивился Густав Попробуй знать своих родителей .

- Как видишь, я и в этом кое-что смыслю Тогда мы хотели кончить с войнами. Дети учатся видеть мир У тех, кто породил их, затем относятся к делам родителей с усмешкой. Хотят по-своему переделать все.

Расставляя маленькие фарфоровые чашки, отец внимательно поглядел на него.

- Мы не виделись полтора года, - сказал он так, будто вдруг усомнился, что некогда сморщенный розоватый комочек превратился в этого унтер-офицера с горделиво-красивым лицом. - Сахару тебе, конечно, две ложки?

- Можно три.

- Я очень боялся за тебя, - снова начал отец.

- Война, - проговорил сын, отхлебывая ароматный крепкий напиток. - Но мы скоро разделаемся, будь уверен. Ошибка не повторится: великая Германия - уже факт.

- Национал-социалистский идеал, - уточнил отец.

- Всякий идеал не просто деятельность сознания, - заметил Густав. - Он вытекает из реальных фактов, которые накапливаются и требуют изменений существующего порядка.

Старый Зиг тяжело поднялся.

- Но кем определяется реальность? Богов делают ведь служители. Я повидал концлагерь...

- Ты?

- Да, мой мальчик. Как эксперт. Даже трудно все это объяснить.

- Понятно, - усмехнулся Густав. - Там ананасами не кормят. Это враги нации, отец. Еще в законах Ману на заре цивилизации самое жестокое наказание было за критику властелина. Язык протыкали раскаленным гвоздем и бросали в яму со змеями.

- А теперь это называется "разумной утилизацией материала". Да, да! И заключенные все могут делать сами, пока их тоже не переработают. Один коллега пытался рассчитать цикличность...

- Да он просто шутил, - усмехнулся Густав.

- На основе психологической формулы: если другим хуже, значит, мне еще хорошо, - как бы не слыша его, говорил отец. - Но, Густав, это же моя формула.

Я открыл ее как переходный синдром от здорового к больному мышлению...

- Ты сгущаешь краски, - проговорил Густав.

- Ведь наше сознание - только реакция мозга на полученную информацию. И мы не осознаем самой реакции, поэтому трудно угадать, к чему она приведет.

За тысячелетия были созданы основы культуры. Но если разрушить это... Знания, даже глубокие специальные знания - еще не культура!

- Чем же тогда определяется культура? - спросил Густав.

- Мерой добра, которое творит человек.

- Но то, что для одних добро, для других может быть злом.

Старый Зиг вскинул голову, будто увидев непреодолимую преграду.

- Я лишь врач. Моя область - психогенные реакции. Фанатизм - это не убежденность, а болезнь, еще мало изученная. Ее порождает стремление уйти от нерешенных проблем. Люди забывают, что не только мозг управляет поведением, но и поведение дает отпечатки на сознание, которые необратимы.

Густав удивленно смотрел на отца - эти мысли противоречили реальности войны. Дряблые щеки отца тряслись, локти раздвинулись, точно подрезанные крылья у птицы, не способной взлететь.

- Да... Извини, мой мальчик. Как нелепо тебя встретил после разлуки... Мне трудно сдерживаться.

- Нервы? - спросил Густав.

- Все вместе... И нервы, - кивнул отец. - Уже пора идти в госпиталь. Я быстро вернусь.

- А я посмотрю Берлин, - сказал Густав.

XVIII

- Густав?.. Мой бог!

- Добрый вечер, Паула.

- Ты один? - голос у нее был тихий, но вместе с тем напряженно-растерянный.

- Да. - Густав разглядывал ее тонкое, нервно-подвижное смуглое лицо, как бы окутанное дымкой светлых волос. Никогда и не думал он, что Паула может стать такой элегантной. Голубовато-серый костюм с фиолетовыми жилками плотно облегал худощавую, высокую фигуру Паулы, точно продолжая линии длинной шеи и подчеркивая высокий бюст.

Веранда дома Крюгеров была обращена к озеру.

И за плечами Паулы темнела гладь воды, окруженная соснами.

- Как неожиданно... А я хотела уйти. На Глинике [Озеро под Берлином.] будет интересно, - проговорила она. - Что с твоей рукой?

- Это пустяк.

- Конечно, Рихард передал записку. Он шлет письма через день и советует, как вести хозяйство.

- Рихард убит.

Брови Паулы дрогнули, а улыбка, точно она ее медленно проглатывала, сходила с губ. В призрачном вечернем свете шея и лицо ее, казалось, начали леденеть, источать холодок. И зеленоватые глаза тоже стали прозрачно-холодными.

- Так не шутят, Густав.

Густав молчал... Паула опустилась в шезлонг, медленно достала сигарету из расшитой бисером сумочки Теперь он видел ее длинные ноги, где чуть выше левой коленки была хорошо знакомая родинка. Густав отчетливо вспомнил, как познакомился с ней...

Он уплыл далеко от берега на этом озере и заметит голову. Девушка захлебывалась. Когда он подплыл, она схватилась за его шею. Густав растер ей сведенную судорогой ногу.

"Ого! - проговорил он тогда. - И с такими ножками вы решили утонуть?"

Мокрой ладонью незнакомка вдруг больно хлестнула его по щеке. Густав разозлился, поплыл от нее к берегу Она плыла рядом. Так же рядом легла на пустынном пляже. Густав долго молчал, и она сама заговорила:

"Меня зовут Паула... А вы не из породы каменных людей?"

"Знаете ли, - ответил Густав, - у меня свойство хамелеона. Если рядом что-то холодное, то и я делаюсь камнем". И опять заработал пощечину. "Черт возьми! - крикнул он. - Это вам не пройдет". Обхватив девушку, он старался поцеловать ее. Она вырывалась, колотила его по спине и сама нашла его губы...

Теперь Паула отчужденно, холодно смотрела на него.

- Как это было с Рихардом, тебя интересует? - спросил Густав.

- Он что-нибудь узнал? Узнал, что я и ты...

- Нет, - сказал Густав и одновременно подумал:

"Вон что ее беспокоит - мещанская добродетель".

- Бедный Рихард!

- Что же делать? - проговорил Густав. - Будущего не угадаешь... Ты выбрала Рихарда...

- Выбрала?! Но разве ты удерживал меня? - Она щелкнула зажигалкой-пистолетиком, и глаза ее стали розовато-злыми, а в уголках под веками блеснули слезы.

- Рихард любил тебя, - сказал Густав. - А он был моим другом...

"Я вру, и она знает, что вру, - неожиданно подумал он. - Свою расчетливость люди непременно хотят прикрыть великодушием или какими-то неизбежными обстоятельствами ".

Злясь уже на себя, он с неприкрытой жестокостью начал говорить о том, как танк раздавил ступни ног Рихарда, а потом русский солдат еще воткнул ему штык в горло. Густаву хотелось, чтобы она завыла от ужаса, чтобы поняла, как ему чудом довелось уцелеть.

- Не надо, Густав... Хватит, - шептала она, заслоняя глаза ладонью. - О чем Рихард говорил перед этим?

- О коровах... Говорил, надо часть коров осенью продать, и это зимой даст выгоду на кормах, - усмехнулся Густав. - И еще говорил, что хорошо тебя знает.

Ему даже не приходило в голову беспокоиться о верности жены...

- Если тебе хочется показать, каким умеешь быть грубым, то я это знаю, - сказала Паула тихо и так, что Густав осекся. - Рихард был со мной счастлив. Если человеку дают счастье, неважно ведь, что за этим: искренность или обман. Это значит много только для женщины, когда она любит. Нам всегда приходится думать и о будущем...

- Хм, - пробормотал Густав.

Лицо этой новой для него Паулы как бы заранее воспрещало дерзить. Да и знал ли вообще он Паулу?

Знал когда-то лишь тело и находился в присущем для многих заблуждении, что постиг все. Их роли явно переменились: тогда он смеялся над ее грубыми манерами, а сейчас она с холодной вежливостью отчитала его.

Он испытал вдруг горечь невозвратимого. А опыт всегда толкает человека к размышлению.

- На фронте смерть - обычное дело, - сказал Густав. - Вместо Рихарда мог быть я. Правда, каждый уверен, что именно его не зацепит - без этой уверенности трудно воевать. И мы там грубеем. Не так-то легко говорить мне о Рихарде. Но это случилось. Прошедшего нельзя изменить. Оно лишь накладывает отпечаток на нас, делает нас умнее или глупее, а жизнь продолжается.

Паула ответила кивком, деловито морща лоб и раздувая тонкие ноздри. Затем она встала.

- Я не из слабонервных, Густав... Но все как-то сразу. И я уже вдова...

- Какие сигареты у тебя? - спросил он.

- Что?

- Сигареты?

- А-а... Это "Райх"... Пожалуйста, кури.

- Нет, спасибо. Я ведь не курю.