Леонид Чикин - Дважды два

• Название: Дважды два
• Автор: Леонид Чикин
• Издательство: Западно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1984

Леонид Чикин, известный широкому читателю как поэт, неоднократно путешествовал с отрядами Сибирского отделения Академии наук СССР по Северу и Дальнему Востоку. Впечатления от этих экспедиций и легли в основу предлагаемых читателю рассказов и повести.

---

По тону, каким Буров разговаривал с незнакомым парнем, по тому, как, независимо взглянув в сторону начальства, этот Званцев продолжал свое дело, Вера тотчас же решила, что он — работник института, может быть, на равных правах с Буровым, а если и ниже его по рангу, то на одну ступеньку.

Геннадий вовсе и не командовал ими тогда, он, наверное, и не умел быть старшим. Просто подходил к очередному тюку или мешку, говорил: «Порядок», подбрасывал ношу на плечо и нес на выход, к машинам. А в кузов груз забрасывали шоферы.

На одних мешках было написано чернилами «Кор», на других «Бур». Вся премудрость погрузки заключалась в том, чтобы не перепутать мешки, чтобы груз Бурова не попал случайно в отряд Корешкова.

Девушки вдвоем; а то и втроем тащили мешки волоком к выходу. Геннадий обгонял их в длинном институтском коридоре со своим грузом, а потом успевал встретить на полдороге.

— Мы сами! — протестовали они.

Он отвечал:

— А я? Стоять буду? Идите в комнату, выбирайте, что полегче, я встречу.

Даже когда пришли, окончив беготню по кабинетам, Буров и Корешков, командовать погрузкой продолжал Геннадий, и девушки обращались только к нему: «Геннадий Иванович, а этот мешок куда?» «Геннадий Иванович, а что здесь написано — «Бур» или «Кор»? «Геннадий Иванович!..» «Геннадий Иванович!..»

Начальство не вмешивалось. Лишь Корешков, увидев, что сиденья Геннадий устраивает у переднего борта, за кабиной, заметил:

— Этот угол не занимай: поставим флягу с водой. В степи не лишней будет.

С высоты кузова Геннадий оглядел девушек.

— Решим так: вы, Катя, сядете с краю, рядом с флягой, с вами — Нина, потом — Вера и я.

Олег Григорьевич вмешался:

— Ты, Геннадий Иванович, брось армейские замашки. Пусть сами решают. Не в строю…

— По-иному нельзя, — ответил он. — Надо, чтобы Катя и я сидели возле бортов. Вдруг дождь пойдет. Нина до брезента не дотянется. Все предусмотрено.

Перед самым отъездом, а выезжали после обеда, явилась Елена Дмитриевна, познакомилась с девушками и, к их удивлению, — с Геннадием. И Вера подумала: наверное, Елена Дмитриевна работает где-то в другом институте.

На ночь остановились в березовом лесу, километрах в ста от города. Когда поставили большую палатку и начали таскать в нее спальники, Вера, уже освоившись, громко спросила:

— А спать в каком порядке прикажете, товарищ начальник?

Геннадий отвечал строго, как и положено начальнику:

— В том же, как в машине сидели. Только Виктор Федорович — с краю, за ним — Елена Дмитриевна. Так, Виктор Федорович?

— Ну, — развел руками Корешков. — Коль ты приказываешь, надо подчиняться. Правда, девочки?

На второй день пути, когда узнали, что Званцев такой же коллектор, как они, девушки изменили отношение к нему: из строго-официальных они превратились в товарищеские. А Вера как-то сразу стала ближе к Геннадию. Да и что тут удивительного? Они сидели в кузове рядом, и разговаривал он чаще с ней; уже на третий день пути она обнаружила, что невольно прислушивается к его разговорам с другими, что ей не нравится, о чем и как он разговаривает с ними, что ей хочется, чтобы он был рядом и разговаривал только с ней.

…Сейчас, лежа в спальнике, ощущая всем телом приятную сухость вкладыша, она вспомнила о дороге, о первых днях работы. И еще вспомнилось ей далекое детство, в котором почти не было ласки. Отца она не знала совсем. А мать, уговорив сестру свою, Верину тетку, побыть год с дочкой, уехала на север и затерялась где-то там в снегах и льдах навсегда. Вера никому не рассказывала об этом — стыдно… Помнит ли она, как мать кормила ее с ложечки? Не мог спросить о чем-нибудь другом! Конечно, Геннадий ни о чем не знает. Но она не могла сдержаться, когда он упомянул о матери. Любого взрослого человека этот вопрос возвращал к милому доброму детству. А что могла ответить она!

Воспитываясь у тетки, женщины строгой, властной и грубоватой, которая держала ее и трех своих дочерей в крепких руках и не позволяла шагу ступить без разрешения, Вера, уйдя после школы в общежитие пединститута, не забыла теткиных наставлений: прежде чем сделать что-то — хорошо подумай; в людях разбирайся сама, советов у меня не спрашивай; с хорошими дружи, с плохими не водись… И еще много советов надавала ей добрая родственница.

Конечно, Вера забыла теткины наставления сразу же, как только закрыла за собой ее дверь. Она хотела жить своим умом. К сверстникам присматривалась внимательно и разбиралась в них сама — в этом Вера была согласна с теткой. Ей назначали свидания — бегала со студентами на танцы и в кино. Но достаточно было недоброго взгляда, намека, неосторожного жеста со стороны ее знакомых — рвала с ними. И не печалилась, не грустила; жизнь еще впереди, найдет такого человека, которого ищет, или он ее найдет. Глупостью казались ей теткины слова: смотри, останешься на весь век одна…

«Таким человеком» показался ей Геннадий. Он не лапал за плечи, едва узнав имя, как иные, не говорил сальных слов, не старался быть лучше, чем на самом деле, и своим отношением к девушкам он почему-то напомнил Вере героев старинных романов. Вначале это сравнение показалось ей смешным, но приглядевшись, увидела, что не рисуется он, не пыжится, не лезет из кожи, чтобы доказать, какой он хороший, просто такой он есть, какой-то особенный, не похожий на других, на тех, с кем она легко знакомилась и так же легко расходилась в институте.

Но все это — радужное настроение, веселый смех, постоянное ожидание чего-то нового — улетучилось, исчезло, забылось, едва прибыли в Макаровское. И не потому, что Вера теперь реже — утром да вечером — видела Геннадия, а потому, что он весь день был рядом с Еленой Дмитриевной, а она, замечала Вера, что-то уж очень настойчиво добивается его расположения. А потом Корешков «променял» ее на Катю. Вера оказалась в одном отряде с Геннадием и поняла: если Елена Дмитриевна и Геннадий работают всегда вместе, кто-то из них просил об этом. Ну и пусть…

Но как бы ни убеждала себя Вера, что Геннадий больше не существует для нее, — он существовал, он был рядом, и не думать о нем было невозможно.

Правда, в тайге с первого часа она все расставила по местам: я сама по себе, он сам по себе. И удивилась, что он вступился за нее на привале, когда подрался с Мишкой. Ну, знает она эти штучки. Это он хотел показать: вот я какой, не позволю, чтобы при мне оскорбляли слабый пол.

Все вышло не так, как думалось, как хотелось. Разве она виновата, что с лошади на спуске свалились тюки? Или — что бумага уплыла. Привязывала она ее, точно! Но Буров, который и на базе был недоволен ее походами в кино, «щеголянием», как он говорил, в купальнике или беззаботным и веселым смехом, когда все заняты делом, в тайге тем более был недоволен ею. Не могла же она за два-три дня измениться.

В Макаровском, взяв Веру в свой отряд, он учил и воспитывал ее с утра до ночи без перерывов на завтрак, обед и ужин. Вернее, не воспитывал — кажется, сама уже знает что к чему, двадцать один год, — а перевоспитывал, лепил из нее человека по своему образу и подобию. Почему Буров решил, что только она, Вера, нуждается в перевоспитании, — непонятно. Ни в поле, ни на базе он не мучил своей «моралью» других. Он тренировался в своих педагогических способностях только на ней. Как будто нечего сказать Елене Дмитриевне! Или — Геннадию! Так уж они все знают и все делают правильно. Но Буров молчит. А вот попробовал бы он указать Геннадию! Да он и сам поучить его может…

А в тайге Вера уставала так, как никогда еще не приходилось в ее короткой жизни. И не потому, что весь день на ногах, к этому привыкают быстро. Она уже входила в ритм безостановочного движения, еще день-два — и не хуже Мишки шла бы по болотинам или по тропе, заросшей травой. Утомляло ее и здесь то же самое: опека Олега Григорьевича, его постоянное жужжание над ухом. Утомляло и раздражало.

А впрочем, все это пустяки. Это — не главное.

В конце концов притерпелись бы его поучения, привыкла бы она к брюзжанию Бурова, махнула бы рукой на все его советы.

Главное, из-за чего и разгорелся сыр-бор, произошло сегодня.

Утро обещало жаркий день. Палатки стояли на большой поляне, поросшей высокой шелковистой травой, и солнце, еще до завтрака выглянувшее из-за высоких кедров, мгновенно накалило тенты палаток.

— Вот помяните мое слово, будет бо-ольшой дождь к вечеру, — сказал Трофим Петрович. — Может, нам сейчас пройтись, а после обеда остановиться? А?

— А что это нам даст? — спросил Олег Григорьевич. — Ничего! Сами устанавливали такой порядок. А дождя бояться — в тайгу не ходить! — Он улыбнулся, оглядев всех, но никто не поддержал его шутку, потом подумал и добавил: — Распорядок с завтрашнего дня будет такой: после завтрака, как только сойдет роса, работаем до двух часов. К этому времени Михаил должен приготовить обед. С двух до трех — обед и сборы. Потом движение до темноты, если понадобится. До намеченной точки…