Жоэль Диккер - Правда о деле Гарри Квеберта

• Название: Правда о деле Гарри Квеберта
• Автор: Жоэль Диккер
• Жанр: Триллер
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-080816-8

«Правда о деле Гарри Квеберта» вышла в 2012 году и сразу стала бестселлером. Едва появившись на прилавках, книга в одной только Франции разошлась огромным тиражом и была переведена на тридцать языков, а ее автор, двадцатисемилетний швейцарец Жоэль Диккер, получил Гран-при Французской академии за лучший роман и Гонкуровскую премию лицеистов.

Действие этой истории с головокружительным сюжетом и неожиданным концом происходит в США. Молодой успешный романист Маркус Гольдман мается от отсутствия вдохновения и отправляется за помощью к своему учителю, знаменитому писателю Гарри Квеберту. Однако внезапно выясняется, что помощь требуется самому Гарри, обвиненному в убийстве, которое произошло в тихом американском городке 33 года назад. Чтобы спасти Гарри от электрического стула, Маркус берется за собственное расследование и пытается распутать сложнейший клубок лжи, давно похороненных тайн и роковых случайностей. И получает тридцать один совет, как написать бестселлер.

---

Она ждала час. Куда он мог деться? Ей стало скучно, и она решила заглянуть в другие комнаты. Первая дверь вела в кабинет на первом этаже. Там было тесновато, но все удобно обустроено: шкаф, секретер эбенового дерева, книжные полки на стене и широкий деревянный пюпитр, заваленный бумагой и ручками. Так вот где Гарри работает. Она подошла к пюпитру, просто так, взглянуть одним глазком. Она не хотела тайком читать, не хотела обмануть его доверие, ей просто хотелось увидеть, что он целыми днями пишет о ней. Уверенная в своем праве, она взяла из стопки верхнюю страницу и с бьющимся сердцем прочла. Первые строчки зачеркнуты и замазаны черным фломастером, так что ничего нельзя разобрать. Но ниже написано вполне четко:

Я хожу в «Кларкс», только чтобы видеть ее. Я хожу туда, только чтобы быть рядом с ней. Она — все, о чем я всегда мечтал. Она живет во мне. Я одержим. Я не имею права. Мне нельзя. Мне нельзя туда ходить, нельзя даже оставаться в этом злосчастном городе: я должен уехать, бежать, никогда не возвращаться. Я не имею права ее любить, это запрещено. Может, я сошел с ума?

Сияя от счастья, Дженни расцеловала листок и прижала его к груди. Потом закружилась и громко воскликнула: «Гарри, любимый, вы не сошли с ума! Я тоже люблю вас, и вы имеете на меня все права на свете! Не убегайте, мой милый! Я вас так люблю!» В восторге от своего открытия, она поскорей положила листок обратно на пюпитр, чтобы ее не застигли, и сразу вернулась в гостиную. Улеглась на тахту, подняла юбку так, чтобы были видны ляжки, и расстегнула пуговицы, обнажив грудь. Никто никогда не писал ей ничего более прекрасного. Как только он вернется, она отдастся ему. Подарит ему свою девственность.

В эту самую минуту Дэвид Келлерган зашел в «Кларкс», уселся за стойку и заказал, как всегда, большой стакан теплого молока с гранатовым сиропом.

— Вашей дочери сегодня нет, преподобный отец, — сказала Тамара, наливая ему молоко. — Она отпросилась.

— Я знаю, миссис Куинн. Она на море, с друзьями. Уехала на рассвете. Я предлагал ее отвезти, но она отказалась, велела мне отдыхать, оставаться в постели. Такая милая девочка.

— Вы совершенно правы, преподобный. Я ею очень довольна.

Дэвид Келлерган улыбнулся; Тамара на минуту задержала взгляд на низеньком жизнерадостном человечке с добрым лицом и в круглых очках. Лет пятидесяти, худой, с виду скорее хрупкий, он, однако, излучал огромную силу. Говорил всегда спокойно и взвешенно, никогда не повышал голос. Она очень уважала его, впрочем, как и все жители города. Ей нравились его проповеди, несмотря на рубленый выговор южанина. Дочь была похожа на него: нежная, вежливая, услужливая, приветливая. Хорошие люди были Дэвид и Нола Келлерган; настоящие американцы и настоящие христиане. Их очень любили в Авроре.

— Сколько вы уже у нас живете, преподобный отец? — спросила Тамара Куинн. — У меня такое впечатление, что вы здесь были всегда.

— Скоро шесть лет, миссис Куинн. Шесть прекрасных лет.

Преподобный обвел взглядом зал и, как завсегдатай, сразу заметил, что столик номер 17 не занят.

— Смотри-ка, писателя нет? Это нечасто случается, верно?

— Сегодня нет. Знаете, он такой приятный человек.

— Мне он тоже очень симпатичен. Я его здесь и встретил. Он любезно согласился прийти в школу на концерт по случаю окончания учебного года. Мне бы хотелось, чтобы он стал членом нашего прихода. Нам нужны известные личности, чтобы расшевелить этот город.

Тут Тамара вспомнила о дочери и, не удержавшись, с легкой улыбкой поделилась великой новостью:

— Только никому не говорите, преподобный: между ним и моей Дженни что-то намечается.

Дэвид Келлерган улыбнулся и отхлебнул большой глоток молока с гранатовым сиропом.

В Рокленде шесть часов. На террасе кафе Гарри и Нола, одурев от солнца, потягивали фруктовый сок. Нола просила, чтобы Гарри рассказал ей о своей нью-йоркской жизни. Ей хотелось знать все:

— Расскажите мне обо всем, расскажите, что значит быть там звездой.

Он знал, что она представляет себе жизнь, полную коктейлей и пирожных, но что он мог ей сказать? Что он совершенно не тот, кем его вообразили в Авроре? Что в Нью-Йорке он никому не известен? Что первая его книга прошла незамеченной, а сам он до сих пор был ничем не примечательным школьным учителем? Что у него больше почти нет денег, потому что все сбережения он угрохал на аренду Гусиной бухты? Что у него не получается ничего написать? Что он самозванец? Что гордый Гарри Квеберт, известный писатель, живущий в роскошном доме на морском берегу и целыми днями пишущий в кафе, просуществует всего одно лето? По сути, он не мог сказать ей правду: это почти наверняка значило бы ее потерять. И он решил выдумывать, играть до конца роль своей жизни — роль одаренного, уважаемого художника, уставшего от красных дорожек и нью-йоркской суеты и приехавшего в маленький городок Нью-Гэмпшира, чтобы дать необходимую передышку своему гению.

— Вам так повезло, Гарри, — восхищенно воскликнула она, выслушав его рассказ. — У вас такая увлекательная жизнь! Иногда мне хочется взлететь и оказаться далеко отсюда, далеко от Авроры. Знаете, я здесь задыхаюсь. Мои родители — тяжелые люди. Отец хороший, но он церковник, у него свои заморочки. А мать, она так сурова со мной! Можно подумать, она никогда не была молодой. Да еще этот храм по воскресеньям, он мне до чертиков надоел! Не знаю, верю ли я в Бога. А вы верите в Бога, Гарри? Если да, тогда я тоже буду верить.

— Не знаю, Нола. Теперь уже не знаю.

— Мать говорит, мы обязаны верить в Бога, иначе он нас жестоко накажет. Иногда я говорю себе, что, если сомневаешься, лучше честно признаться.

— Вообще-то, — заметил Гарри, — единственный, кто знает, существует Бог или нет, — это сам Бог.

Она рассмеялась. Простодушным, невинным смехом. Потом взяла его за руку и спросила:

— А человек имеет право не любить свою мать?

— Думаю, да. Любовь — это не обязанность.

— Но это есть в десяти заповедях. Возлюби своих родителей. Четвертая или пятая, уже не помню. Между тем первая заповедь — это верить в Бога. Значит, если я не верю в Бога, я не обязана любить свою мать, правда? Она такая суровая. Иногда запирает меня в комнате, говорит, что я распутная. Я не распутная, мне просто хочется быть свободной. Хочется иметь право немножко помечтать. Боже мой, уже шесть часов! Как бы я хотела, чтобы время остановилось. Пора возвращаться, а мы даже не успели потанцевать.

— Мы еще потанцуем, Нола. Мы потанцуем. У нас вся жизнь впереди.

В восемь часов Дженни внезапно проснулась. Ожидая на тахте, она задремала. А теперь солнце уже клонилось к закату, наступил вечер. Она валялась на диване, тяжело дыша, из угла рта свесилась ниточка слюны. Она натянула трусики, спрятала груди, поскорей собрала свою провизию и, сгорая со стыда, уехала из Гусиной бухты.

Несколько минут спустя они приехали в Аврору. Гарри затормозил на маленькой припортовой улочке, чтобы Нола встретилась со своей подругой Нэнси и они вернулись домой вместе. Они немного посидели в машине. Улица была пустынна, день угасал. Нола вытащила из сумки сверток.

— Что это? — спросил Гарри.

— Откройте. Это вам подарок. Я нашла его в том магазинчике в центре города, там, где мы пили сок. Это на память, чтобы вы никогда не забывали этот чудесный день.

Он развернул бумагу. Внутри была голубая железная коробка с надписью: «На память о Рокленде. Мэн».

— Это чтобы складывать туда засохший хлеб, — объяснила Нола. — Чтобы вы дома кормили чаек. Надо кормить чаек, это важно.

— Спасибо. Обещаю, что всегда буду кормить чаек.

— А теперь скажите мне что-нибудь ласковое, милый Гарри. Скажите, что я ваша милая Нола.

— Милая Нола…

Она улыбнулась и потянулась к его лицу, поцеловать. Внезапно он отпрянул.

— Нола, — резко сказал он, — это невозможно.

— А? Но почему?

— Мы с тобой — это слишком сложно.

— Что тут слишком сложного?

— Все, Нола, все. Теперь иди, тебе надо встретиться с подругой, уже поздно. Я… я думаю, нам лучше больше не видеться.

Он поспешно вышел из машины, чтобы открыть ей дверцу. Пусть она побыстрее уходит; так трудно было не сказать ей, как он ее любит.

* * *

— Значит, та коробка с хлебом у вас на кухне — это память о дне, проведенном в Рокленде? — спросил я.

— Ну да, Маркус. Я кормлю чаек, потому что меня просила Нола.

— А что было после Рокленда?

— Это был такой чудесный день, что я испугался. Все было чудесно, но слишком сложно. Тогда я решил, что должен оставить Нолу и переключиться на другую девушку. На девушку, которую я имел право любить. Догадались, на кого?

— На Дженни.

— В яблочко.

— И что?

— Расскажу в другой раз, Маркус. Мы долго разговаривали, я устал.