Елена Морозова - Шарлотта Корде

• Название: Шарлотта Корде
• Автор: Елена Морозова
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-235-03191-3

Жизнеописание Шарлотты Корде — это лишь маленькая часть истории Великой французской революции, где политика, этика, мораль и чувства, сплетенные воедино, получили трагическую развязку. Шарлотта Корде, разделявшая взгляды жирондистов, считала лидера якобинцев Марата главным виновником разгоревшейся гражданской войны. Решив спасти Францию ценой собственной жизни, она проникла в дом к Марату и заколола его ножом. Однако последствия этого поступка оказались совершенно иными, чем те, на которые она рассчитывала, — террор в стране был объявлен государственной политикой. Тем не менее Шарлотта Корде стала символом борьбы с тиранией и образцом гражданского мужества. Но можно ли считать убийство подвигом, даже если это убийство тирана?.. Судьба этой девушки вдохновляла многих драматургов, художников и поэтов, ибо поступок ее вызывал (и по-прежнему вызывает) вечный вопрос: в борьбе добра и зла где граница дозволенного?

---

Сомнительно, что Марату доставляло удовольствие вскрывать живых овец и баранов. Скорее всего, в своем одержимом стремлении выделить нервную или «электрическую» жидкость, которую он считал своего рода связующим звеном между материей и духом, он просто не замечал, что исследуемый им «материал» — живые существа. А когда его упрекали в жестокости, отвечал, что «врач может снискать известность только многочисленными вскрытиями, ибо только так врач познает, как устроен человек». Пишут, что в дом к Марату привозили из больниц даже человеческие трупы, чтобы он мог производить вскрытия. Соседям научные занятия Марата докучали: в жаркие дни «лабораторный материал» привлекал тучи мух. Но Марат не обращал внимания на злопыхателей и упрямо продолжал работу.

Исцеление признанной безнадежной одиннадцатилетней девочки, которой он вернул зрение посредством лечения электричеством, диетами и кровопусканием, заставило заговорить о Марате как о будущем медицинском светиле. Брат короля граф д'Артуа предложил ему стать своим придворным врачом, и Марат согласился. Исцеленная Маратом маркиза де Лобеспин рассталась с супругом, чтобы подарить доктору свою любовь. Как пишут современники, в это время Марат жил в прекрасной квартире, обставленной роскошной мебелью, хорошо одевался, носил парик, претендовал на графский титул и запечатывал письма и записки печаткой с дворянским гербом. Многие из будущих вождей революции в молодости превращали свои фамилии в дворянские: Дантон подписывался д'Антон, Робеспьер и Фукье-Тенвиль приставляли к своим фамилиям частичку «де». Впрочем, дворянский титул Марату давать никто не собирался. В стране, неумолимо двигавшейся к революции, аристократы по-прежнему не упускали случая доказать свое превосходство силой. Кардинал Роган приказал слугам побить палками Вольтера. Недовольный результатами и счетом за лечение своей любовницы, граф Забьело приказал своим слугам поколотить доктора Марата, и тот, побитый и со сломанной шпагой, с трудом вырвался из рук двух дюжих молодцев и убежал. Считая, что профессия врача призвана исцелять недуги, а не причинять их, Марат подал на обидчика жалобу в суд, но действия эта жалоба не возымела.

Несмотря на то, что от пациентов у Марата отбоя не было, он уделял им все меньше времени, сосредоточив свое внимание на физических опытах, полагая, что именно поприще ученого-естествоиспытателя принесет ему всемирную славу, поставив на одну ступень с Ньютоном. Борьбу за признание своих научных трудов и открытий Парижской академией наук Марат вел буквально не на жизнь, а на смерть. Но, несмотря на упорство исследователя, издавшего на собственные деньги восемь томов своих научных сочинений, победа осталась за академией: она не приняла его в свои ряды. Ускользнуло и обещанное место президента Испанской академии наук — по убеждению Марата, из-за интриг парижских академиков. На тот факт, что выдающиеся ученые того времени, среди которых был и Кондорсе, не признали его открытий и опровергли чистоту его опытов, Марат не обратил внимания. Зато запомнил, что вместе с другими членами комиссии Кондорсе назвал его если не шарлатаном, то дилетантом. Впоследствии, когда Кондорсе войдет в состав революционного правительства, Марат станет его злейшим врагом. Не признавая никакой критики, Марат отвечал оппонентам как памфлетист, и эти ответы были более яркими и образными, чем запутанные рассуждения Марата-естествоиспытателя. Доктор Марат обладал темпераментом полемиста, но не терпением ученого.

Желая доказать свою правоту, Марат в течение полугода выступал с публичными лекциями и физическими опытами, причем опыты удавались ему гораздо лучше, чем публичная речь, что в век острословов считалось недостатком. Марат это сознавал и раздражался еще больше. Тем не менее его лекции снискали ему поклонников, среди которых в первую очередь следует назвать его будущего политического оппонента Бриссо, чьи ученые достижения также не были признаны академией. Бриссо восхищался Маратом-естествоиспытателем, безоговорочно поддерживал его борьбу с официальной наукой и считал занятия медициной слишком мелкими для человека такого масштаба, как Марат. Между Бриссо и Маратом завязалась дружеская переписка. Лекции доктора Марата по оптике с восторгом слушал еще один будущий его непримиримый противник — Жан Шарль Мари Барбару. К сожалению, значительная часть «Мемуаров» Барбару была уничтожена во время Террора — владелец рукописи не хотел попасть на гильотину за хранение воспоминаний «контрреволюционера».

Чем больше Марат гнался за славой, тем хуже становилось его материальное положение: отказываясь лечить больных, он тем самым отказывался от гонораров, а за научные труды ему платить никто не собирался. «Равнодушный к гастрономическим изыскам и прочим приятным сторонам жизни, он все свои средства тратил на физические эксперименты, занимаясь ими и днем и ночью; ради удовольствия унизить членов Академии наук он был готов сидеть на хлебе и воде. Его обуревала страсть разрушать и уничтожать репутации знаменитых людей», — вспоминал Бриссо. Самая гуманная профессия оказалась для честолюбивого экспериментатора слишком скромной, а ее главную заповедь «не навреди» он вскоре забудет окончательно. В самозабвенной борьбе за место среди великих Марат словно откликнулся на слова нелюбимого им Д'Аламбера, призывавшего философов жить в целомудрии и нищете.

В это время, видимо, начал складываться будущий облик Марата-кумира: потрепанная грязная одежда, сальные волосы, нездоровый цвет лица, расчесанные от экземы и черные от грязи руки. И только живые карие глаза, смотревшие с подозрением и вопросом, говорили о том, что за неказистой (чтобы не сказать страшноватой) внешностью скрывался живой, острый, энергичный и едкий ум. Пренебрежение к одежде и элементарным правилам гигиены, постепенно входившее у доктора в привычку, стало частью его образа, говоря современным языком, имиджа, причем с приставкой «анти-». Своим обликом Марат бросал вызов не только пудреным парикам и кружевным жабо аристократов, но и революционным соратникам, многие из которых с полным правом могли считаться модниками. Дантон, например, говорил, что патриотизм не мешает ему носить галстук, белую рубашку и мыть руки. А Робеспьер и вовсе отличался приверженностью к старорежимным пудреным парикам и штанам-кюлотам.

Драматург Жорж Дюваль, которому к началу революции исполнилось двенадцать лет, оставил воспоминания о том бурном времени и, в частности, описал свое впечатление от встречи с Маратом, состоявшейся — подчеркнем — до 10 августа 1792 года. Иначе говоря, когда основной задачей революции еще являлась борьба с монархией и сторонники абсолютного монархического принципа противостояли и сторонникам ограничения власти короля, и республиканцам. Вот каким запомнился юному Дювалю революционный кумир, явившийся без приглашения на обед к Дантону: «Росту в нем было четыре фута и восемь или девять дюймов. Шея слегка отклонялась влево, как у Александра Македонского. Ноги кривые, кожа желтая, выщербленное оспой лицо, серые бегающие глаза, покрасневшие веки и почти столь же красные белки глаз, отчего казалось, что зрачки плавают в крови. Когда-то давно в библиотеке церкви Святой Женевьевы можно было увидеть гипсовый слепок с лица Картуша[32]; так вот, Картуш очень походил на Марата; сходство поистине поразительное. Наряд же на нем был вот какой: шляпа "а ла андроман" с большущей трехцветной кокардой; вытершийся до ниток фрак каштанового цвета, казалось, полученный им по завещанию от адвоката Патлена[33]; сине-бело-красные полосатые чулки; башмаки с веревочками вместо пряжек или лент. Его прямые черные волосы, казалось, приклеились к вискам, сзади торчал замотанный шнурком короткий хвостик. За стол он сел, не вымыв руки, кои были черны, как руки слесаря после рабочей недели. Такой же черной была и его рубашка». Если расценивать костюм как социальный маркер, Марат выглядел как самый отпетый представитель преступного парижского дна.

Но если бы доктор Марат только щеголял в нестираной рубашке, он вряд ли бы вызывал столь сильную неприязнь. Отрицательное отношение к внешности Марата явилось следствием его деятельности на поприще журналистики. Слава пришла к Марату в кровавом платье Революции. В таком же алом, кровавом платье Шарлотта Корде взошла на эшафот, обессмертив не только свое имя, но и имя Марата. «Кинжал юной девушки сделал из него мученика», — писал о нем Тьер.

Не будь тираноборческого кинжала мадемуазель Корде, не было бы картины художника Давида, не было бы культа Друга народа, и слава, которой одарила его История, наверняка была бы не столь громкой. «Кто был бы Марат без Шарлотты Корде? Не боясь ошибиться, могу сказать, что Марат прожил бы еще несколько месяцев, во время которых его деятельность стремительно пошла бы на убыль», — писал доктор Жюскьевенски, высоко ценивший достижения Марата-врача. Сжав в руке перо, Марат взял на себя роль возбудителя спокойствия, формирующего общественное мнение в духе крайнего экстремизма, подстегивающего самые низменные инстинкты толпы «ради спасения революции». Дантон называл Марата человеком «вулканическим, упрямым и необщительным», Тэн — «прозорливым и чудовищным безумцем». Но, несмотря на присущую ему прозорливость, у Марата не было рецептов, как сделать народ счастливым. Даже таких прозаических, как у маркиза д'Аржанса, полагавшего, что человек может быть счастлив, «не совершая преступлений; довольствуясь тем местом, куда его поместило небо, и наслаждаясь здоровьем». Возможно, именно болезнь превратила Марата в чудовище. Он сам признавался, что из-за болезни в нем рождались неистовство, буйство и ярость. Когда врач Марата Бурдье находил в очередном номере газеты своего пациента «склонность к красному», он делал ему кровопускание. В текстах Марата кишели патологические сравнения, болезненные метафоры и лихорадочное стремление видеть всех вокруг глупыми, развращенными, больными, а потому не готовыми для наступившей свободы. Он обвинял Марию Антуанетту в подорожании белых лент: «она раздала своим сторонникам столько белых кокард, что белые ленты вздорожали на 3 су за локоть». Убеждал разбить табакерки с изображением Лафайета, чтобы отыскать нити заговора. Серьезно предлагал патриотам отрезать большие пальцы у всех «бывших» и языки у священников. Уже упоминавшийся якобинец Анахарсис Клоотс писал, что Марат «с самого начала революции выказывал намерения самые варварские; он говорил, что следует отсечь 300 тысяч голов, прежде чем будет установлена свобода. Эти отвратительные слова расценивались как пророчество».