Евгений Чириков - Зверь из бездны

• Название: Зверь из бездны
• Автор: Евгений Чириков
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-9246-0013-0

Первое научно подготовленное издание одного из замечательных писателей русского Серебряного века. Почти все произведения, включенные в сборник, с момента их первоначальной прижизненной публикации никогда более не воспроизводились.

Роман «Зверь из бездны» печатается в России впервые.

---

Владимир пошел за братом. На внутреннем дворике он сбросил с себя грязную рвань, окатился из ведра водою, надел чистое белье брата, мягкие туфли, татарский халат… Ух, как хорошо и приятно! Точно жить сначала начал. Тело горело, напитанное, напоенное и омытое, блаженствовало в своей полной удовлетворенности после долгого аскетического пренебрежения, в котором неизменно до сей поры пребывало. Душа тоже размякла. Показалось, что «счастье возможно и близко»[418].

Перетащили из зальца кожаный диван в комнату Бориса и, погасив огонь, улеглись. Боже, какое блаженство! Мягко и эластично. Чистая подушка, прохладная несмятая еще простыня, от которой попахивает не то мылом, не то синькой, не то морем. Точно в царствие Небесное попал наконец, из ада с его муками. Из грешника в праведники вышел!.. Даже смеяться захотелось. Сладостная истома разлилась по телу. Улыбка на губах. Глаза закрылись. Уши ловили баюкающий шум морского прибоя. В синем окне горели звезды над занавеской, и тикали карманные часы Бориса на столике. Ну, вот и кончено!.. Дома!..

— Боря! Ты не спишь?

— Нет.

— Я тебе радость принес… И забыл совсем…

— А что такое?

— От Вероники…

Борис сел в постели.

— От Вероники?.. Она… Ты где же с ней… Как так?

— Она пробивается сюда, к тебе… Она тебя любит, брат, очень.

— Ну!

Владимир подошел к брату:

— Дай руку!

— В чем дело?

Владимир снял с руки кольцо и надел на палец брата:

— От нее! Там внутри есть надпись и дата… Хорошая она, изумительная.

— Работает у красных?

— Да. Вероятно, бежит сюда при первом удобном случае.

Борис снял кольцо, положил на столик, где тикали часы, снова улегся и задумчиво произнес:

— Я, брат, решил опять на фронт. Рука у меня уже действует…

— Разве дело только в руке? В том, чтобы быть способным убивать?

— Любить разучился…

— Ну а как же с Вероникой?

— Дела давно минувших дней, преданье старины глубокой[419]…

— Эх, ты! Такой клад тебе в руки дается, а ты… А она верит в вашу любовь и, кажется, только этим и живет…

— Романтика, брат!.. Помнишь «пьяную бабу» в Выселках?

Владимир не сразу ответил. Смутился, растерялся, и ему сделалось стыдно говорить об этом в белом домике, около Лады и ребенка.

— Гадость! Не вспоминать, а забыть надо…

— Я не люблю себя обманывать. Какой есть…

Было так хорошо на душе, так чисто, и вдруг это напоминание о бабе! Точно сразу в грязь упал. Владимир замолчал. Что-то враждебное шевельнулось в его душе к брату, так цинично разбившему его блаженное самочувствие — чистой душевной и телесной пристани около Лады и их ребенка, где он только что бросил якорь своего спасения… Больше не говорили. Притворились спящими, но оба не спали, и каждый думал о своем. Владимир думал о брате: изменился, сделался грубым циником, а был студентом — таким идеалистом. Куда все делось? Конечно, годы звериной жизни вообще опоганили души человеческие, но он, Владимир, не потерял еще способности в мерзости видеть только мерзость, а Борис… С какой циничной бессовестностью он говорит о «пьяной бабе», соединившей их в половом озверении, их, двух родных братьев! Ведь, это такая гадость, при воспоминании о которой делаешься противен самому себе…

А Борис думал о своей связи с Ладой и о том, что же дальше? Скрыть? Признаться? Уступить свое место и право потому только, что Владимир — «законный», а он — «незаконный»? А что теперь значит это самое слово «закон»? Любит ли он Ладу? А черт знает! Но смотреть, как они будут справлять «медовый месяц», — слуга покорный! Роль довольно обидная и мучительная… А в сущности ему все равно: уйдет на фронт и этим закончится вся эта трагикомедия. Она ведь только воображает, что любит своего «Володечку», а в сущности — это разбитые черепки. Иначе откуда ее бешеные порывы страсти, делающие ее жалкой рабой его желаний?

Опять вспомнил пьяную бабу на Выселках: одна на двух. Цинично ухмыльнулся и мысленно спросил темноту: там было можно, а в данном случае — преступление против нравственности? Почему? «Quod licet Iovi, non licet bovi?»[420]… А что если сейчас пойти туда, к ней, и нырнуть, как раньше, под одеяло? Что ж, закричит на помощь Владимира? Первого владельца своих прелестей?.. Борис сел на постели и прислушался… «Звериное» уже проснулось в нем. Риск взбредшего в голову предприятия опьянял душу и тело сильным ощущением, разжигая звериную похоть… Разложившаяся душа не могла противиться власти тела. Опасность только заостряла все ощущения и притягивала к себе. Вот то же случалось на фронте: рискнуть жизнью и захватить пулемет, забраться переряженным в расположение неприятеля с риском быть узнанным и повешенным за шпионство, выскочить из окопа и постоять под свистящими пулями, не сгибаясь и напевая… Обыкновенное не производило никаких ощущений, и душа жаждала ярких, сильных и острых переживаний. Борис закурил папироску; поддерживая огонек зажженной спички, он осветил лицо брата: спит или нет?

Владимир раскрыл глаза:

— Ты что?

— Не спишь?

— Не спал две ночи и все-таки не могу… Очень уж все странно это… Не могу примириться с тем, что можно спать и не бояться, что тебя схватят и расстреляют…

Они тихо разговаривали, попыхивая в темноте огоньками папирос, когда за дверью послышался слабый женский голос:

— Володечка! Поди ко мне…

Смолкли, прислушались. Опять зовет. Владимир опоясался одеялом и пошел. Борис спустил ноги с постели и затаил дух. Ушли! К ней в комнату… Заперлись.

Осторожно шагая босыми ногами, Борис растворил свою дверь, стал впитывать ушами молчаливую темноту. Чудился шепот, тихие слезы, поцелуи и вздохи. «Звериное» закрутилось в теле и в душе. Самая низменная животная ревность, оскорбленная гордость отверженного самца, жажда залить все ядовитым цинизмом…

— Торжествующая добродетель! — произнес Борис громко, так, чтобы услыхала Лада, и захохотал…

V

Это была кошмарная ночь несчастных людей, вообразивших на несколько часов себя счастливыми. Поруганная заплеванная любовь билась, как птица в клетке, изо всех сил стремясь вырваться из гнусной действительности хотя бы путем самообмана. Собрав все свои силы, эта любовь била крыльями. Темнота ночи — они погасили даже слабый огонек ночной лампочки, — казалось, прикрыла все «настоящее» непроницаемой завесой тайны. Были Лада и Володечка тех дней, когда они, только что поженившись, чистые и лучезарные в своей чистоте, праздновали свое соединение в этом самом беленьком домике и даже в этой самой комнатке, в которой тогда, чудилось, поселилось само человеческое счастье… Ничего не случилось, не опоганивали любви, не изменяли друг другу, не было страшной разлуки, похожей на черную бездну мерзостей. Будто эта ночь — продолжение былого, ничем не омраченного счастья… Призраки прошлого точно сожгли всю наносную грязь подлого времени. Время исчезло. Нет его! Есть только прежние Лада и Володечка… да вот этот, похожий на ангела, ребенок, подарок Господа, живое кольцо, спаявшее их навсегда, до смерти…

Только когда солнышко всплыло над вершиной гор и искоса заглянуло, точно одним глазом, в занавешенное окошко, скользнув лучами по косяку, — они опомнились от всех обманов черной ночи, встретились глазами, поняли, что есть «настоящее», и оба испугались. Лада тревожно взглянула на запертую дверь и, закрыв истомленный взор, прошептала:

— Теперь уйди! Скорей…

И Владимир вспомнил, что там, за дверью, — брат, что Борис не спал, когда он уходил сюда, вспомнил, что он все-таки «волк», судьба которого загадочна, и потому надо прятаться от людей. Быстро вскочил, обвился одеялом и, отбросив крючок двери, боязливо прислушался. Точно не муж, а вор или преступный любовник, которому необходимо скрывать связь с Ладой. Скользнув по ее лицу, он словно испугался или изумился: Лада, но не та! Измученное лицо, впавшие крепко сомкнутые глаза, сжатые губы и словно нахмуренное думами чело. Точно чужое лицо. Разбежались от света все призраки старого, помогавшие обманывать себя. Владимир уже начал осторожно приоткрывать дверь, чтобы выйти, как вдруг позади его раздалось рыдание в подушку. Что случилось? Заплакала и девочка в кроватке, стоявшей в ногах матери. Это свет солнышка прогнал призраки, помогавшие Ладе забыть действительность, и она опомнилась от всех самообманов. Владимир растерялся, метнулся к девочке, но та испугалась.

— Уйди же, ради Бога! — сквозь рыдания повторила Лада, не поднимая лица. Владимир вышел и столкнулся с бабушкой, которая, заслыша плач ребенка, пошла в Ладину комнату:

— Вы что тут?.. Испугали! Как не стыдно…

Владимир почувствовал еще более себя «волком» или вором, что-то пробормотал и торопливо скрылся за другой дверью. Борис одевался. На лицо его, измятом бессонной ночью и «звериными» муками, блуждала странная, злая улыбочка.