Йозеф Рот - Дороги еврейских скитаний

• Название: Дороги еврейских скитаний
• Автор: Йозеф Рот
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Публицистика
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-7516-0913-9, 978-5-9953-0114-1

В 1926 году Йозеф Рот написал книгу, которая удивительно свежо звучит и сегодня. Проблемы местечковых евреев, некогда уехавших в Западную Европу и Америку, давно уже стали общими проблемами миллионов эмигрантов — евреев и неевреев. А отношение западных европейцев к восточным соседям почти не изменилось. «Автор тешит себя наивной надеждой, что у него найдутся читатели, перед которыми ему не придется защищать евреев европейского Востока; читатели, которые склонят голову перед страданием, величием человеческой души, да и перед грязью, вечной спутницей горя», — пишет Рот в предисловии.

Теперь и у нашего читателя появилась возможность оправдать надежду классика — «Дороги еврейских скитаний» наконец выходят в России.

---

Получается, что, отвергая порочные нравы и обычаи европейцев, сами евреи не в силах от них отказаться. Они точно такие же европейцы. Верховный комиссар Палестины — англичанин[10]. Наверно, более англичанин, чем иудей. Евреи — объект приложения, невольные исполнители европейской политики. Их используют в собственных, не всегда благовидных целях. Им едва ли удастся стать нацией с новым, неевропейским лицом. Каинову печать европейства не смоешь. Конечно, лучше самим быть нацией, чем терпеть насилие и жестокость. Но это всего лишь печальная необходимость. И до чего же гордится еврей, давно сложивший оружие, возможностью доказать, что тоже приспособлен к муштре и шагистике!

Но ведь не ради же «наций» и «отечеств» создан наш мир — наций и отечеств, которые даже если и вправду стремились бы лишь к сохранению их культурной самобытности, все равно не вправе принести в жертву ни одной человеческой жизни. А ведь на поверку нации и отечества хотят куда большего (или меньшего?): жертвы приносятся ради материальной корысти. Для защиты тылов создаются «фронты». И единственным утешением в их вековечном горе было для евреев не иметь такого отечества. Если возможен справедливый исторический суд, то евреям зачтется, что они сохранили здравый рассудок и обошлись без «отчизны» в ту пору, когда весь мир помешался на почве патриотизма.

Итак, они лишены отчизны, но всякая страна, где они живут и платят налоги, требует от них патриотизма, героических смертей за родину и упрекает за нежелание умирать. В таком положении сионизм и вправду становится единственным выходом: если уж быть патриотом, то по крайней мере, своей страны.

Но пока евреи живут в чужих странах, им приходится жить, а порой, к несчастью, и умирать за эти страны. И есть такие евреи, которые вовсе не прочь жить и умереть за страну. Ассимилированные евреи, принявшие все представления местного населения об «отечестве», «долге», «героической смерти» и «военном займе». Ставшие западными евреями. Западными европейцами.

Кто такой «западный еврей»? Тот, у кого есть доказательства, что его предкам выпал счастливый билет, и ни в Средние века, ни когда-либо позже им ни разу не приходилось бежать из Западной Европы, из той же Германии, от погромов? Получается, что еврей из Бреслау, бывшего долгое время польским городом под названием Вроцлав, более «западный», чем еврей из города Кракова, и поныне принадлежащего Польше? Тот ли еврей считается «западным», чей отец уже не помнит, как выглядят Познань и Лемберг? Прежде чем оказаться в Польше и России, почти все евреи были «западными». А прежде чем частично стать западными, решительно все евреи были «восточными». У половины евреев, говорящих сегодня о Восточной Европе с презрением и пренебрежением, деды — уроженцы Тарнополя. Если же они не оттуда, значит, счастливый случай избавил некогда их предков от необходимости бежать в этот самый Тарнополь. В толчее погрома так легко было попасть на восток, где еще не начали бить!.. Поэтому несправедливо говорить, будто восточноевропейский еврей, оказавшийся в Германии в 1914 году, хуже понимал, зачем нужны военный заем и призывная комиссия, чем еврей, чьи предки успели за последние триста лет познакомиться и с рекрутским присутствием, и с податным ведомством. Чем глупей эмигрант, тем быстрей он подписывался на военный заем. Много евреев, восточноевропейских евреев, их сыновей и внуков погибло в войну, сражаясь на стороне всевозможных европейских стран. Я говорю это не в оправдание этим евреям. Напротив: в упрек.

Они умирали, мучились, заболевали тифом, отправляли на фронт «духовных пастырей», хотя умереть еврей может и без раввина, а в патриотических проповедях он нуждался тогда еще меньше, чем его христианский однополчанин. Они впитали в себя все безобразия, все грехи Запада. Словом, ассимилировались. Они молятся уже не в синагогах и не в молельнях, а в скучных «темплях»[11], где богослужение так же механистично, как в какой-нибудь благополучной лютеранской кирке. Они становятся «евреями из темпля», гладко бритыми благонамеренными господами в сюртуках и цилиндрах, которые оборачивают свой молитвенник в газету, надеясь на то, что по передовице еврейской газеты их узнают не так быстро, как по молитвеннику. В новых еврейских храмах играет орган, а на канторе и проповеднике — головные уборы, делающие обоих похожими на христианских священнослужителей. И любой протестант, случайно забредший в новый еврейский храм, вынужден будет признать, что разница между жидом и христианином не так уж и велика и что если б не еврейская конкуренция, то можно было бы даже, пожалуй, перестать быть антисемитом. Деды еще отчаянно воевали с Иеговой, бились головами о глухие стены тесной молельни, взывали о наказании за грехи и умоляли простить. Внуки стали западными людьми. Для поднятия духа им необходим орган, их Бог — это нечто вроде безличной природной стихии, их молитва — готовая формула. И как же они горды! Они лейтенанты в запасе, их Бог начальствует над придворным священником, значит, Он тот самый Бог, чьей милостью правят цари.

Вот что значит овладеть западной культурой. Овладев этой самой культурой, можно спокойно презирать своего сородича, чистого неиспорченного дикаря, который явился с восточных окраин с большим запасом человечности и божественности, чем обретают в теологических семинариях Западной Европы все, вместе взятые, проповедники. Пусть бы только у этого сородича хватило силы не поддаться ассимиляции.

А на следующих страницах я хочу рассказать о том, как живется ему и ему подобным на родине и на чужбине.

Еврейский городок

Городок лежит в чистом поле, не очерченный ни холмами, ни лесом, ни речкой. Он незаметно перетекает в равнину. Он начинается и кончается маленькими лачужками. Затем их сменяют дома. Намечаются улицы. Одна ведет с юга на север, другая с востока на запад. Там, где они встречаются, лежит базарная площадь. А на самом конце той улицы, которая с юга на север, — железнодорожная станция. Пассажирский поезд приходит сюда раз в сутки. И раз в сутки отбывает. Но на станции целый день толкутся какие-то люди. Дело в том, что они торговцы. И товарные поезда их тоже очень интересуют. Еще они носят к железной дороге срочные письма, потому что почтовые ящики открывают только раз в день. Пешком до станции добираться минут пятнадцать. Если дождь, то не обойтись без повозки: дорога кое-как присыпана щебнем и залита водой. Бедные собираются в складчину и нанимают извозчика — кому-то придется стоять, зато места хватит на шестерых. Богатый сидит один и платит за прогон больше, чем шестеро бедных. Для сообщения в городке имеются восемь дрожек. Шесть из них одноконные. Двуконные приберегают на случай приезда сюда благородных гостей. Все восемь возниц — евреи. Это благочестивые евреи с длинными бородами — правда, одежды у них короче, чем у их единоверцев. В короткой тужурке лошадью править сподручней. В шабат извозчики не выезжают. В шабат на станции делать нечего. В городке восемнадцать тысяч душ населения, пятнадцать тысяч из них — евреи. На три тысячи христиан приходится около сотни купцов и торговцев, сотня чиновников, один нотариус, уездный врач и восемь полицейских служителей. Всего полицейских десять. Но двое, как ни странно, тоже евреи. Чем заняты прочие христиане, я затрудняюсь сказать. Из пятнадцати тысяч евреев восемь тысяч живут торговлей. Это лавочники — мелкие, средние и покрупнее. Остальные семь тысяч — это мелкие мастеровые, рабочие, водоносы, книжники, служители культа, синагогальные служки, учителя, писцы, переписчики Торы, ткачи талесов[12], врачи, адвокаты, чиновники, попрошайки и робкие бедняки, живущие на щедроты филантропов; могильщики, моэли[13] и каменотесы, высекающие надписи на надгробиях.

В городе две церкви, одна синагога и около сорока небольших молелен. Евреи молятся трижды в день. Им пришлось бы по шести раз в день проделывать путь в синагогу и обратно — домой или в лавку, если б не эти молельни, где, кстати, не только молятся, но и овладевают еврейской ученостью. Иные книжники с пяти утра до полуночи просиживают в молельне, как какой-нибудь европейский ученый в библиотеке. Только в шабат и в праздники приходят они домой поесть. Те из них, у кого нет состояния или благотворителей, живут милостями общины и богоугодными заработками: произносят во время службы молитвы, учат детишек, по большим праздникам трубят в шофар[14]. Об их семьях, хозяйстве и детях пекутся женщины — летом они торгуют кукурузой, а зимой «нафтой»[15], продают маринованные огурцы, фасоль и коврижки.

Торговцы и прочие евреи, занятые земными делами, молятся наскоро, заодно успевая обсудить новости, потолковать о политике в мире большом и малом. В молельне они дымят папиросами и трубками, набитыми худым табаком. Они ведут себя здесь, как в клубе. Они не в гости к Господу Богу пришли, они здесь у себя дома. Не с парадным визитом, трижды в день собираются они за Его богатыми или бедными священными столами. В молитве они выражают Ему свое возмущение, вопиют к небу, жалуются на Его суровость, затевают именем Бога судебную тяжбу с Богом — и кончают признанием, что согрешили, что наказаны по заслугам и что желают исправиться. Ни у одного народа нет таких отношений с Богом, как у еврейского. Это древний народ, он давно Его знает! Он познал Его великую милость и холодную справедливость, он много грешил, горько каялся, и он знает, что его могут наказать, но не могут покинуть.