Станислав Пшибышевский - Заупокойная месса

• Название: Заупокойная месса
• Автор: Станислав Пшибышевский
• Издательство: Аграф
• Жанр: Эротика
• Год: 2002
• ISBN: 5-7784-0192-2

Польский писатель Станислав Пшибышевский (1868–1927) вписан в анналы европейского модернизма как определенный культовый феномен. Успех ему гарантировали высокий интеллектуализм, радикальность мышления, простиравшиеся вплоть до запретных областей, и современность антропологической концепции.

В России начала XX века он был не менее популярен, чем в Польше и Германии, и оказал огромное влияние на русских символистов.

В данное издание вошли избранная лирическая проза, драматургия и статьи популярного польского писателя.

Книга адресована широкому кругу читателей.

---

Бесконечный ряд голов — одной и той же головы — со всеми выражениями в вечно новой смене и изменениях: бесконечная гамма печали от первого трепета смутного томления до глубочайшей пучины безумного отчаяния, вся необъятная песнь любви, от первого вздрагивания сердца, переполняющего жилы кровью, через весь огонь любви, через все неведущее, жадное желание, вплоть до самого ада страсти, вечно голодной, ничем ненасыщаемой — весь бурный поток безумного эротизма, от первого зарождения сладострастной мысли, которая, подобно ядовитому пауку, оплетает мозг — вплоть до того мрачного, кричащего, стонущего от муки хаоса, где душа теряет себя самое, разбивается и распадается в осколки.

И вдруг: все эти головы начали отделяться от стены и ожили, они принимали образ и формы — руки сладострастные, похотливо-протянутые, пьяные, кричащие руки простирались к нему, нагие фигуры женщин выступали из стен, спускались к нему, окружали его потоком жадных тел, сулящих глубокое, как пропасть, наслаждение — адский хохот, рыданья, стон, визг неслись по зале, ударялись о тысячи углов — этой странной залы — стонущие объятия охватили его, бросали его вверх и вниз, он задыхался в этой безумной истерии тела, в бешено-гневном оргазме порвавшей цепи страстности ада. Вокруг него жуткая оргия сплетенных членов, не могущих оторваться друг от друга в кричащих спазмах отвратительного соединения, ужасающие картины противоестественного разврата развернулись перед его глазами — бешенствовал кровавый шабаш крови и спермы.

В одно мгновение все исчезло.

Он увидел ее, распятую на кресте во всей красоте обнажения, вокруг ее рук вились золотые змеи, ее ноги обвивали золотые змеи, и бедра ее охватил широкий золотой пояс с пряжкой на животе; драгоценный цветок лотоса, сверкающий самыми редкостными драгоценными камнями. Она смотрела на него полузакрытыми глазами — из-за длинных ресниц ее выползали похотливые змеи манящего, ласкающего шепота, она сладострастно раскачивалась на кресте, тело ее вздрагивало, ее груди протягивались навстречу ему, горячо и впивающе звучал ее голос:

— Помнишь ли ты, как отец мой влек меня к престолу твоему, нагую, полную стыда и страха?

— Думаешь ли ты еще о том, как, сидя на престоле, дрожащий, алчущий наслаждения, ты простирал свои руки ко мне?

— Я была чиста, как цветок лотоса, родивший бога, — ты разбил святую лампаду души моей, ты разлил огонь, закованный в жилах моих, душу мою ты растлил ядом желания и дикими грезами наслаждения, чтобы потом распять меня.

Голос ее пронзительно звенел от задыхающейся страстности:

— Помнишь ли ты, когда евнухи твои загнали золотые гвозди в белые цветы лилий рук моих — кровь брызнула горячими лучами, я насмехалась над тобой, я плевала проклятье в лицо твое, я кусала душу твою ядом моей мести…

— Приди, приди, бедный раб крови, загнанной тобой в бешенство безумия, приди в объятия мои, неизведанные тобою, — приди в ад и блуд, которые ты расковал во мне — ты распял меня и валяешься в пыли предо мною…

— Приползи ближе — еще ближе. Лижи ноги мои, чтобы они судорожно сжались в горячечном огне твоих уст — о — еще сильнее, еще горячее…

Он приполз к ней…

Ужасающий крик О, Астарта, Астарта, матерь ада и разврата.

Но в тот же миг его чело обдало дыхание бесконечно чистое, святое и целомудренное, дыхание тихих лилейных рук..

Он боялся открыть глаза — он боялся, что это снова сон — на этот раз святой сон Вечного…

Бесследно исчезло дьявольское наважденье и ужас, он чувствовал, как рука ее прошла по его челу, как она время от времени тихими и целомудренными устами закрывала ему глаза, и шелк ее волос с ласкающей благодатью струился на его руки.

Он чувствовал ее руку в своей, он видел две звезды ее глаз, светящие в его душу неведомым блаженством…

Да это она, она, мертвенно тихая, целомудренная, святая — это та, однажды подарившая ему цветы…

Было уже поздно, полдень, когда он, смертельно усталый, в лихорадке, с трудом поднялся с кровати…

— Отчего она избегает меня, бежит от меня? — думал он с отчаянием.

Мысли его перепутались, тысячи намерений, тысячи решений сплетались в его мозгу, и тысячи молний скользили по его душе, пока он, наконец, измученный, не упал в кресло.

Он не мог ничего понять.

Он перебирал всю свою муку, свое бешенство, свое безумие, все, что он выстрадал с того времени, как она подарила ему цветы.

Высоко вздымалась в нем боль страданья и дикая ненависть.

— На кресте я велю распять тебя, на кресте, — повторил он с безумной улыбкой.

Он закрыл глаза и наслаждался смертельным страхом своей рабыни:

В огромном дворце, где-то в Саисе или Экбатане.

Вокруг стояли воины его, в тяжелых серебряных латах и золотых шлемах — чешуя их панцирей сверкала ослепительным блеском, и глаза их блистали кровожадною алчностью диких хищных зверей.

Трижды прозвучали трубы: в подворье вовлекли евнухи бедную рабыню.

Она обезумела от страха смерти, уста ее залила кровь, она, задыхаясь, падала вперед, падала навзничь, черные рабы схватили ее за руки и потащили ее через накаленные солнцем плиты к подножью креста…

Король закрыл глаза и дал знак.

Они бросили ее высоко на крест из черного дерева, палач охватил ее руки, один из рабов крепко держал ее за бедра, и послышался стук молота…

Но в то же мгновение король заревел, как дикий зверь.

Он сорвал ее с креста, взял на руки, как ребенка, на платье его струилась кровь из ран ее, он лобызал раны и пил кровь, — рабов, дерзнувших дотронуться до нее, он приказал четвертовать, он создал из нее божество и велел приносить ей жертвы…

Да, да — она была его богом, и весь мир должен пасть на колена, поклоняясь ей…

— О Боже, — как он любил свою рабыню, он — ее смиренный раб.

И зачем ему так мучиться?

Он решил теперь вдруг вырвать ее из своего сердца — никогда больше не думать о ней, выбросить цветы и красную ленту, так мучительно напоминавшую ему о ней…

Но когда наступили сумерки, он побежал к дому, в котором она исчезла вчера, и ждал…

Наконец он увидел. Она выходила из ворот — она оглянулась кругом, но его не заметила.

Он тихо пошел за ней.

Не спугнуть бы ее — не исчезла бы она вдруг с его глаз. Он еле дерзал дышать.

Она шла быстро, будто чувствовала, что кто-то крадется тихо позади ее — все быстрее — в сумеречных аллеях жаркоцветных акаций пылал белый свет ее платья, как блуждающий огонь меж тростников на темном болоте…

Теперь он был убежден, что потеряет ее из виду, быстро подошел к ней, еле сознавая, что делает.

Она остановилась в глубочайшем испуге и безмолвно глядела на него.

— Я боялся потерять вас из виду, — сказал он наконец, — вы так быстро шли…

Он тяжело дышал и смолк.

Они медленно шли рядом.

Он приходил в себя.

— Я не знаю, как я дерзнул остановить вас, но в тот момент, когда я заградил вам путь, я не знал, что делается со мною…

Он молчал некоторое время, потом заговорил быстро, коротко, отрывисто, торопливо и убедительно, как будто он хотел стряхнуть с своего сердца тяжелое бремя:

— Вы не знаете, как я искал вас. Целые дни я блуждал по всем улицам, по всем церквам, по парку, в аллеях, чтобы только уловить ваш взгляд — один лишь взгляд, нет, лишь его отдаленнейший блеск, сокровеннейшее ваше дыхание. — Я не знал вас, никогда раньше я не видал вас, я знал лишь одно: что вас я найду между миллионами женщин. Та, что подарила мне цветы и вложила в душу мою свет своих очей, может быть лишь такою, как вы.

Она шла все быстрее, и он молил и шептал горячо:

— О, как я люблю тебя, ты, моя божественная рабыня. Ты — родина моя и моя песнь, ты все, что во мне глубоко и чисто… Я ношу тебя в себе, как святое солнце — в бездну моей души ты светишь, как отблеск могучей звезды в буре океанов — твои глаза, как две туберозы, и каждую ночь ты обвиваешь меня гибкими ветвями ивы членов своих…

Она остановилась дрожа и низко опустила голову.

— Как часто я держал тебя в объятиях, как часто я с бесконечной любовью ласкал лицо твое, целовал глаза твои, высоко бросал тебя на грудь мою и пил из уст твоих божественную радость…

Он схватил ее за руку. Она дрожала, как сердце, только что вырванное из груди.

— Скажи же мне одно слово, одно только слово. Я знаю, что та любишь меня, что ты должна любить меня: кто дарит такие цветы, тот должен любить.

— Ты знала, что ты сама даришь мне себя, когда ты отдала мне эта цветы.

Он снова замолк, смотрел на нее, полный мольбы и страха.

Она не отвечала, отняла руку и тихо пошла дальше.

— Скажи лишь одно слово, — молил он. — Если ты не хочешь, я никогда больше не заговорю с тобой, позволь лишь издали следовать за тобой, лишь изредка ловить твой взгляд, дай насладиться твоим образом, музыкой твоих шагов, бесконечной гармонией твоих движений. Позволь мне это, та не знаешь, как я мучаюсь, какие безумные сны погружают меня в сумасшествие — скажи лишь одно слово, скажи хоть, что я должен уйти от тебя…