Станислав Пшибышевский - Заупокойная месса

• Название: Заупокойная месса
• Автор: Станислав Пшибышевский
• Издательство: Аграф
• Жанр: Эротика
• Год: 2002
• ISBN: 5-7784-0192-2

Польский писатель Станислав Пшибышевский (1868–1927) вписан в анналы европейского модернизма как определенный культовый феномен. Успех ему гарантировали высокий интеллектуализм, радикальность мышления, простиравшиеся вплоть до запретных областей, и современность антропологической концепции.

В России начала XX века он был не менее популярен, чем в Польше и Германии, и оказал огромное влияние на русских символистов.

В данное издание вошли избранная лирическая проза, драматургия и статьи популярного польского писателя.

Книга адресована широкому кругу читателей.

---

— Ну, взгляни же! — сказал он дружелюбно после долгого молчания. — Теперь мы можем говорить друг с другом спокойно и разумно. Теперь ты достигла, чего хотела. Да, ты знаешь меня, ты знаешь, до чего стыдлива моя душа. Что касается меня, то ты можешь теперь призвать хоть тысячу человек У меня тоже больше нет никакой потребности быть с тобой наедине. Кроме того, я с величайшей охотой сорвал бы с тебя твою проклятую шляпу. Эти большие поля очень удобны… Ну, Агая, дорогая сестра, разве ты не можешь говорить совершенно разумно со своим братом?

Вдруг взглянула на него.

Ему показалось, что он видит слезы в ее глазах.

— Агая! — произнес он медленно.

Слезы покатились по ее щекам.

— Ты плачешь? — спросил он холодно и спокойно.

— Нет! — грубо ответила она.

— Да, ты плачешь, я ведь вижу! И я сижу и ломаю себе голову, почему ты собственно плачешь. Я не верю твоим слезам. Твоя душа изолгалась. Она только судорожно ищет новых пыток… Ха, ха! ты, может быть, обладаешь способностью плакать когда угодно? Ты хочешь тронуть меня своими слезами?

Она взглянула на него; взгляд, кричавший в мучительной судороге. Но только один момент, одно мгновение видел он, как дикая ненависть мелькнула в ее глазах, разрослась в сверлящий, сосущий свет и бросила жгучее пламя в его душу.

Это длилось целую вечность. Потом свет резко разорвался в его глазах, ее лицо стало жестким, она смотрела перед собой, потом снова пристально посмотрела на него с каким-то стеклянным выражением, и вдруг глухая ненависть прорвалась снова, она откинулась на спинку дивана.

— Ну, слава Богу! Теперь твоя лихорадка прошла, — сказала она с язвительной насмешкой, — теперь ты можешь вернуться к своей жене и рассказать ей все, что ты пережил со своей сестрою.

— Да, я это сделаю.

— Часто бывает у тебя подобная лихорадка? — насмехалась она. — Я хочу сказать: часто ли ты обманываешь свою жену под прикрытием такой лихорадки?

— Очень часто. Здесь, например, у меня есть девушка, еще дитя, у которой я сплю каждую ночь.

Она тихо вскрикнула. Он посмотрел на нее с насмешливой яростью.

— Что, это тебя задело за живое? — злобно усмехнулся он.

— Ты лжешь! — крикнула она подавленно.

— Нет! Зачем мне лгать?

— Так, так… Зачем же ты тогда просишь милостыни у меня?

— Я не прошу милостыни. Разве я просил? Я ничего не знаю об этом… И… и… я прошу у тебя прощения за все, что произошло. Я чувствую себя бесконечно смешным. Собственно, ты напрасно меня так больно пристыдила. Ну, я надеюсь, твоя душа теперь ликует от радости…

Руки ее нервно двигались.

Он сделался еще приветливее.

— У тебя удивительные перчатки. В этом проглядывает что-то извращенное. Это а la Ропс. У тебя вообще одно из тех лиц, которые всегда рисует Ропс. И эта похотливая, дерзкая невинность… Ха, ха, ха… ты умеешь одеваться! Это шелковое платье я очень люблю. Такое сладострастное ощущение в концах пальцев, да, да — твой шелк поднимает сладострастие в моих жилах… Ну, ты, кажется, совсем меня не слушаешь… Да у меня и нет больше ничего интересного. То, что было интересного и пикантного в наших отношениях, то, что пахло сатанизмом и кровосмешением, это ведь прошло. Теперь мы можем вернуться к сомнительным будничным радостям.

Она вдруг долго и пронизывающе смотрела на него.

Глаза ее искрились странной усмешкой.

— У тебя лихорадка, — сказала она медленно. — Лишь теперь я вижу, как ты болен. Твои глаза ввалились, твои глаза горят, как угли, у тебя больное лицо. Ты не в состоянии больше отличать действительность от бреда. Ты слышишь, как трава растет в моей душе. А иногда ты не слышишь целых предложений. Разве это не так?

Он смутился, потом злобно рассмеялся.

— Да, да, я понимаю тебя. Теперь у меня, разумеется, лихорадка, потому что я начинаю говорить разумно. У меня лихорадка, потому что я не разжигаю твоей жаждущей мук фантазии. Я понимаю тебя. Ты тоскуешь по безумным словам моей любви.

— Да!

Это прозвучало, как длинное предложение.

— Да? Да? И ты говоришь это так нагло после того, как растоптала мою душу? Не сказала ли ты за несколько минут до того, что тебе противно мое прикосновение? Нет, нет — моя душа хрупка, я не хочу проституировать себя перед тобою.

Его внезапно охватил экстаз бешенства. Чувствовал, что лицо его подергивается, а лихорадка снова овладела им.

Потребовал вина.

— Ты хочешь выпить со мной, Агая?

— Да. Много-много…

Он старался сохранить спокойствие. Она молила глазами.

Быстро выпил и оперся головой на руки. Вдруг почти забыл о ней. Лихорадка оставила его. Только боль, огненная боль горела в его мозгу.

И снова почувствовал ее очарование. Заметил, что она медленно придвинулась к нему ближе — еще ближе и вдруг сильно прижалась своей ногой к его.

Снова почувствовал в голове короткие, болезненные подергивания, как будто от сильных ударов молотом.

Сидели неподвижно. Она, наклонившись над столом, тяжело и горячо дыша.

— Я лгала! — прошептала она тихо, выпила стакан, наполнила его и выпила снова.

— Пей же! — голос ее дрожал.

Голова его кружилась. Он вдруг все забыл. Чувствовал только, как животная теплота ее членов ползет по нему, чувствовал, что она обвивается вокруг его тела, горячо, безумно, судорожно…

Мозг его кружился. Он начал говорить, тихо, шепотом. Он трепетал всем телом. Руки его неуверенно блуждали.

Ее молящая рука крепко охватила его руку, лихорадочно впилась в его пальцы и до боли царапала их. И вот глаза ее расширились и она взглянула на него: в этом взгляде душа ее истекала кровью от страха и боли отчаяния.

Он молчал.

Оба пришли в себя.

Разговор не клеился. Они равнодушно говорили о безразличных вещах, время от времени долго молчали, и потом это снова приходило: они сами не знали, кто первый начинал.

— А помнишь, Агая, однажды, когда мы купались? Я помогал тебе раздеваться. Ты вдруг начала сопротивляться и так страшно покраснела… Мы, в сущности, не были уже детьми. И я сразу почувствовал такую безграничную любовь к тебе… помнишь? Мы бросились на песок и так дико прижались друг к другу, что оба вскрикнули от боли. Потом я взял тебя на руки и понес в воду. В тебе был такой задор, который только может быть в женщине, которая вдруг почувствовала, что она любима. Я должен был учить тебя плавать, но ты все тонула… О, Боже, теперь, теперь я вижу тебя снова чудной двенадцатилетней Агаей, которая так безрассудно меня любила. Теперь ты смотришь на меня так же хорошо, так задушевно, как всегда смотрела раньше. Ты больше не язвишь, не злобствуешь, и теперь я снова твоя собака, твоя вещь, ты можешь сделать со мной, что хочешь, ты можешь вырвать мою душу из тела, и я даже буду тебе за это благодарен, потому что это ты, ты…

— Не мучь меня, не мучь меня так ужасно! — вдруг послышалась ее мольба.

Он откинулся назад. Голова его горела, язык был сух, и густая, липкая слюна собралась у него во рту.

— Это страшно! — слышал он, сказала она тихо.

Наступал вечер, темнело. Они сидели, близко прижавшись друг к другу.

— Темно, — сказала она.

— Да, темно.

— Видишь сквозь ветви месяц, он весь в крови?

— Молчи! Молчи!

Долго не говорили ни слова.

Еще теснее, еще крепче прижались друг к другу, держались друг за друга, и в их молчании, в их объятии было страдание.

Вдруг она вырвалась.

— Теперь я пойду домой, — сказала она твердо.

Он в бешенстве вскочил.

— Если ты теперь уйдешь, теперь — теперь… то… то… ты меня больше не увидишь.

Безумный страх дрожал в его голосе.

— Агая! Если в тебе есть хоть искра любви, не уходи теперь, я сойду с ума…

— Мы опять забыли о твоей жене — резко засмеялась она.

— Ты ставишь мне в упрек мою жену? Я ее никогда больше не увижу, если ты этого хочешь, я забуду ее, если ты прикажешь…

— Боже, до чего ты болен! — насмехалась она.

— Я не болен. Я люблю тебя. Я… я… Послушай, Агая, не оставляй меня, ты пожалеешь об этом, со мной будет плохо.

Он хныкал, как ребенок.

— Ну, теперь ты становишься сентиментальным. — Она хрипло рассмеялась.

В одно мгновение душа его сжалась. Как будто все застыло в нем, как лед.

Долго смотрел на нее, не говоря ни слова, потом снова сел.

Она рассматривала его с жестоким любопытством.

Молчали очень долго.

— Проводить тебя или ты хочешь пойти домой одна? — сухо спросил он.

— Я пойду одна. Иди и ты: ты серьезно болен.

— Что мне делать, это я сам решу! — он с ненавистью усмехнулся.

Долго смотрела на него.

— Боже, как ты невероятно глуп! — сказала она наконец. — Как вы отвратительны все — вы, мужчины.