Пауль Низон - Мех форели

• Название: Мех форели
• Автор: Пауль Низон
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-7516-0713-5

«Мех форели» — последний роман известною швейцарского писателя Пауля Низона. Его герой Штольп — бездельник и чудак — только что унаследовал квартиру в Париже, но, вместо того, чтобы радоваться своей удаче, то и дело убегает на улицу, где общается с самыми разными людьми. Мало-помалу он совершенно теряет почву под ногами и проваливается в безумие, чтобы, наконец, исчезнуть в воздухе.

---

Иногда я мимоходом забегал к ней в магазин, просто поздороваться, ведь, если не считать братьев из прачечной, она была единственной моей знакомой.

Я хватался за любой предлог, лишь бы уйти из квартиры, иной раз даже ночью. Однажды, уже за полночь, прошел всю торговую улицу с ее мясными, зеленными и фруктовыми магазинами, сырными лавками и булочными, темными об эту пору, спрятанными за опущенными роль-ставнями, искал какое-нибудь открытое заведение. И нашел одно, бар, в названии которого было что-то футбольное — «Футбольный бар»? Вошел. У стойки сидели арабы, за стойкой хозяйничала дебелая мамаша; облуживая посетителей, она обращалась к ним наигранно резким тоном, чем напомнила мне тетушку; настроение тут царило оживленное, семейное, уже слегка разнузданное. Арабы веселились, затевая дурацкие игры с собаками — доберманом и овчаркой, которые днем обретались позади стойки, а теперь вылезли оттуда и нет-нет тыкались мордами мне в ляжку. По верху игрового автомата, скребя коготками и покрикивая, сновала птица — галка, старая и взъерошенная. Арабы поддразнивали ее, и она отчаянно пыталась их клюнуть. Доберману они соорудили из салфетки чепец и, глядя друг на друга и на меня, покатывались со смеху, а хозяйка заводила на музыкальном автомате красивые, мелодичные песни и подпевала низким звучным голосом. Я почувствовал, что здорово проголодался — когда я ел последний раз? — получил свеженький, хрустящий бутерброд с маслом и ветчиной, уплел его, а после кофе выпил еще несколько бокалов красного вина. Вот тогда-то я и заметил эту женщину, точнее, сообразил, что она тут сама по себе, без спутника, подошел и попробовал завести разговор. Мы вместе выпили, а когда бар закрылся, вместе вышли на улицу. Что же дальше?

Женщина предложила выпить напоследок еще по бокальчику, у нее дома. Она вправду не имела в виду ничего другого? Или клеилась ко мне? Я согласился, пошел с ней.

Судя по квартире, не профессионалка, просто одинокая, уже не самая молодая, но вполне привлекательная женщина. Мы достаточно выпили в баре, и оба устали. Посмотрели друг на друга.

Я подхватил ее на руки, эту женщину, о которой ничего не знал. Положил на кровать, поднял ей юбку, выпростал груди из бюстгальтера, обхватил кончиками пальцев соски, начал легонько пощипывать. Она не сопротивлялась, в глазах возникло недоверчивое удивление — самою собой? — и тотчас сменилось отрешенно-сладострастной готовностью. Я стянул с нее трусики, раздвинул срамные губы, почувствовал, как женщина раскрылась мне навстречу… и тогда я проговорил: Скажи мне, скажи прямо сейчас.

Она нехотя очнулась от покорности, которая уже переходила в истому и требовательное желание, и прошептала:

Что я должна сказать? — прошептала еще не испуганно, просто нехотя. Что ты мне нравишься?

Скажи, скажи прямо сейчас, повторил я.

И услышал: Глупыш. А когда уставился на нее как на выдернутую из воды, трепещущую рыбу, она закричала: Мерзавец, негодяй, да как ты смеешь!

Скажи мне, скажи, опять повторил я, но уже без всякого интереса.

Тут она залилась слезами, отчаянно зарыдала, содрогаясь всем телом, припала ко мне. Я не отталкивал ее, обнимал, совершенно холодный сердцем, весь обратившись в слух, совершенно опустошенный, пробормотал: Скажи мне, скажи… И убежал.

На другой день, пробудившись от долгого крепкого сна в тетушкиной постели, я начал было речь такого содержания: Дорогая тетушка, вернее, мадам, должен вам признаться, что я не ваш племянник, а мошенник и вдобавок убийца, родом я из Штольпов… — и разом осекся, потому что вспомнил тот сон, нет, даже не вспомнил, он просто вдруг ожил во мне. Площадь ожила, площадь Согласия, множество людей, не просто толпившихся, но теснившихся вокруг какого-то незримого мне события. Я тоже подошел и, чтобы лучше видеть, заглянуть через головы, принялся подпрыгивать, все выше, выше. И внезапно завис в воздухе, парил, мог даже выбирать направление. Парил над людьми, плыл в сторону Бурбонского дворца, то бишь Национального собрания, над Сеной. Ускользал. Какое наслаждение — парить по воздуху, тревожило меня только одно: сумею ли я спуститься на землю? Или я оторвался от нее навсегда? С тех пор у меня в голове постоянно свербит этот соблазн, порой прямо-таки одержимость прыжком, желанием прыгнуть, потребностью прыгнуть — с моста, с Эйфелевой башни. И я спрашиваю себя: мне хочется прыгнуть, чтобы лететь, пролететь над всем и вся и улететь далеко-далеко? или чтобы насмерть разбиться?

Встав с постели, я сразу же вышел из дома. Было раннее утро, повсюду трудились дворники со своими зелеными метлами, по сточному желобу у тротуара бежала вода. Бежала так весело, прозрачная, искристая, чистая, спеши-торопись. Спеши, пробормотал я, не в силах оторвать взгляд от этой искристой влаги, которая бежала сквозь меня, очищала, размывала. И с образом спешащей воды перед глазами я быстро зашагал прочь. Но куда? Спеши-торопись.

Я поспешил к дому той женщины, с которой познакомился в «Футбольном баре», а потом обошелся так жестоко и недостойно, позвонил в квартиру и, как только после долгого ожидания дверь приоткрылась, слегка поднажал на нее, вошел и сказал:

Пожалуйста, выслушай меня, я должен объяснить. Вчера ночью я вел себя отвратительно, наверно, был пьян, не в себе, перевозбужден, словом, я пришел извиниться. Прости, если можешь.

Она посмотрела на меня недоверчиво, осторожно-отчужденным взглядом, потом проговорила:

Я в самом деле не могла взять в толк, что на тебя нашло. Сперва кидаешься на меня, потом оскорбляешь, как никто и никогда, и все это совершенно непостижимым для меня образом. Что я ему сделала, чего этот псих хотел от меня? — думала я снова и снова. Долго плакала, сама не знаю о чем. Хам. Чем я только заслужила такое? И вот ты опять здесь, а я даже имени твоего не знаю.

Меня зовут Франк, я из Штольпов, в смысле из знаменитого семейства Штольп, ты же наверняка знаешь одноименный цирк, передвижной, сейчас он, увы, уже не существует, но долгое время пользовался широчайшей известностью. Я думал, тебе знакомо это имя. Все Штольпы были потомственными акробатами, хотя фамилия, казалось бы, говорит о другом[2]. Чем они занимались до того, как основали цирк, мне неведомо, я бы, конечно, мог навести справки, но не хочу утомлять нас генеалогическими проблемами. Времени у нас маловато для подобных разысканий, я имею в виду: жизнь коротка, и мой девиз — спеши. Спеши-торопись, постоянно твержу я себе, мне кажется, я создан не столько для размышлений, сколько для движения, возможно, потому и вел себя вчера ночью так оскорбительно, за что еще раз по всей форме прошу прощения. Давай сходим куда-нибудь, а?

Не знаю, что о тебе и думать, ответила женщина. Чутье подсказывает: держись подальше от этого типа. Зря я открыла дверь. Что тебе вообще нужно здесь и от меня? К тому же у меня назначена встреча. С аргентинскими друзьями. Могу взять тебя с собой, если ты обещаешь хорошо себя вести и молчать об обстоятельствах нашего знакомства. Меня зовут Кармен.

В окружении своих друзей Кармен выглядела совершенно по-другому. Была другим человеком, оживленным, остроумным, веселым. Ведь сейчас ее окружали свои, возможно, она тоже по происхождению латиноамериканка. Друзей оказалось четверо, две супружеские пары (коммерсанты? Трудно сказать), одного из мужчин звали Доминго, именно он, если я не ослышался, назвал меня fiancé[3] Кармен, конечно не сразу, а когда мы познакомились чуть поближе. Я, понятно, не стал заострять на этом внимание, но чувствовал себя бодрым и оживленным среди этих эмигрантов с их неведомой мне предысторией, что сквозила в словах и жестах. Мне было хорошо в прокуренном баре, где музыкальный автомат тихонько наигрывал шлягеры, звуки которых возвращали меня в другой бар, с хозяином, одетым в пуловер и вовсе не похожим на хозяина, и напоминали о потерянном там ощущении, весьма печальном, наверно связанном с моей женой, с нашими счастливыми временами, а теперь с утратами, не думать об этом, не думать, меня зовут Франк, я из…

Итак, я был произведен в женихи и соответственно заделался почти что латиноамериканцем, и, когда мы собрались уходить, никому не показалось странным, что Кармен взяла меня под руку. Словно по уговору, мы пошли к ней. И на сей раз любили друг друга. А по дороге домой я думал, что это не просто утоление голода: тот, кто надолго исключен из сексуального круговорота, выпадает из мира. Неутоленное желание ведет к демонизации женского пола. Напротив, взгляд мужчины, который возвращается от женщины, преисполнен альтруизма. Аминь. Вот так я думал на обратном пути.

В тетушкиной квартире я возобновил беседу с покойной родственницей.

Я, сиречь убийца, снова здесь, мадам. От вашей подруги, дамы из магазина конторских машин, от Гислен, так ее зовут, если не ошибаюсь, я узнал, что во время немецкой оккупации вы с риском для жизни участвовали в Сопротивлении, — поистине я могу только удивляться. На этом фоне собственное нытье кажется мне ребячливым, я имею в виду чувство заброшенности, которое меня гнетет.