Надежда Чертова - Большая земля

• Название: Большая земля
• Автор: Надежда Чертова
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-265-00458-0

«Большая земля» — самостоятельная часть романа «Пролегли в степи дороги».

Действие романа «Большая земля» охватывает сорок лет жизни степной деревни — от русско-японской войны до весны 1943 года. В нем живут и действуют представители нескольких поколений крестьян, в частности семья Логуновых, где «золотым корнем» рода является Авдотья, народная поэтесса, о которой М. Горький сказал: «Надо, чтобы вопленица Авдотья Нужда спела отходную старому миру».

---

У Левона слегка дрогнули нависшие брови. Он обернулся вслед снохе и увидел на ее спине длинную темную косу, которая с каждым шагом женщины шевелилась, как живая. Это окончательно раздражило старика: вольная коса, по его понятиям, полагалась только в девичестве, а баба по закону тотчас же после венца должна чистенько прибрать волосы под повойник.

Левон упруго вскочил с саней, прошел по двору, распахнул тяжелую калитку и остановился, видя и не видя широкую, белую, сонную улицу.

Снохи его беременели каждый год, и он всегда гордился мужской силой сыновей и всей своей многолюдной здоровой семьей. Старшим сынам он сам указал жен. Это были бедные, безгласные, работящие девушки, одна даже перестарок. «Силу в дом беру, а добра своего хватит», — мудро рассуждал старик.

Но младший сын Савелий на год раньше срока, назначенного отцом, самовольно привел в дом девушку с бедного хутора, где жили пришлые огородники, или попросту «капустники». Савелий «окрутился» с Агафьей в райсовете и ничего слушать не хотел о настоящей свадьбе, с попами, пьяными обедами и песнями. Левон, скрипя зубами, стерпел первую сухую свадьбу в своем доме. Однако с этого самого дня в сердце его закралась неодолимая тревога: казалось, в семье, до того покорной его воле, все пошло вкривь да вкось. Младшая сноха быстро забеременела. Но старик уже не говорил Леске: «Мое семя, плодное!» — и не ощущал привычной счастливой гордости за нового внука.

Глянув вдоль улицы светлыми затуманенными глазами, Левон вдруг увидел длинноногого Евлашку, вороватого, непутевого пьяницу, которого в Утевке били и побаивались. Евлашка подошел своей легкой, неуверенной походкой, высвободил из длинного рукава руку и протянул ее старику. Пальцы у него были потные, гибкие, и весь он казался неправдоподобно тонким.

— Баламутят! — глянув куда-то вкось, сказал Евлашка. — Всю деревню кверху ногами поставили. Колхоз!

— Мне не каплет! — досадливо откликнулся старик. — У меня свой колхоз.

Евлашка поморгал красноватыми веками и, достав кисет, начал медленно его разматывать.

— По дворам шастают, — все так же тихо проговорил он. — Народ сбивают. Степан Ремнев, а с ним…

Евлашка затрясся от смеха, и кисет, длинный и грязный, запрыгал в его руках. Рыжеватые, словно выщипанные усы воришки хищно взметнулись кверху, пепельное лицо покрылось морщинами, одни оловянные глаза в красных веках остались неподвижными.

— А с ним Нужда ходит, Авдотья! — уже не смеясь, громкой скороговоркой прибавил он. — Твоя младшая сношенька с Нуждой ухо в ухо идет. А Савелий с Панькой Потаповым шепчется, с кузнецом. Гляди, не подсекло бы тут.

Левон уже с отвращением и даже со страхом посмотрел на темные быстрые, словно резиновые, пальцы Евлашки и не помня себя крикнул:

— Убью!

Евлашка от неожиданности просыпал на снег махорку и усмехнулся прямо в багровое лицо старика.

— Приходи к Дегтю сумерничать. Ноне в полночь, как отзвонят. Добрые люди соберутся. Тебе тоже есть чего спасать!

Левон отступил на шаг и порывисто отмахнулся. Он знал о ночных сборищах у Дегтева. Но был слишком умен и прочен в жизни и поэтому презирал эти тайные «шептанья».

— Против закону идете, — стараясь соблюсти достойное спокойствие, сурово ответил он. — Сам был старостой знаю.

Но тут внезапно вскипела в нем вся многолетняя кровная гордость крепкого и властного хозяина. Мгновенно отошли и тревога, и малодушный страх перед бедой, которая, чудилось, уже стоит у ворот.

Он побледнел и двинулся на Евлашку, сверкая глазами. Голос его теперь зазвенел молодо, сильно, с напором:

— Один постою за крестьянство, без шептальников. Дома мои, да дружба в домах, да хозяйство — у всех на глазах. По-моему, каждый сам себе хозяин: роди сынов, паши землю — и будешь счастлив в этой жизни.

Евлашка выплюнул цигарку, злобно растер ее на снегу и тонко хихикнул:

— Ну да, ну да! Счастливо тебе горевать, дедушка, прощай!

Он легко сорвался с утоптанной дорожки и обошел старика, вихляясь и размахивая длинными рукавами.

— У, сучье семя! — сипло, вдруг потеряв голос, прошептал старик.

Он плотно закрыл калитку и только теперь почувствовал, что весь вспотел, как после бани.

За полдень, когда семья Левона Панкратова собиралась обедать, к воротам подскакал на заиндевелой лошади незнакомый парень в серой шапке и в новом коротеньком полушубке.

Встревоженный Левон встал, накинул шубу и торопливо вышел на крыльцо. Парень, успевший уже открыть калитку, тянул лошадь через высокую закладку. Левон увидел светлые косицы и оттопыренные уши парня, примятые серой шапкой, и скорее догадался, чем узнал в нем младшего сына своего орловского кума Пронькина. Недовольно крякнув, старик стал сходить с крылечка. Парень обернулся. Не захлопнув калитку, он подбежал к старику и, глядя на него по-собачьи, снизу вверх, путано забормотал:

— Дяденька! Дядя Левон! Ты ничего не знаешь? Наша Орловка погорела… Третьеводни постановление написали, вроде в колхоз всех, а вчера…

Парень вытянул шею и, внезапно всхлипнув, зашептал в волосатое ухо Левона:

— Сами пожгли, слышь, дядя?.. Батя, брательник его, еще Никифоровы. Одежу, кладь по родне загодя развезли, коней вывели в степь да нахлестали… А хлебушко, коров, телятишек — своими руками… все равно отберут. Ночью запалили, ну и понесло ветром, улица вся занялась… Угольки одни остались…

Старик, побледнев, широко перекрестился и хрипло спросил:

— Степан где? Семья вся где?

Парень скользнул косым взглядом по калитке, по плетню, смежному с двором Лески.

— Батя в город подался, а я в Утевку завернул.

Только сейчас Левон увидел, что глаза у парня кроваво-красные от ветра и бессонницы.

Дрожа в ужасе и бешенстве, старик толкнул парня жестким плечом, подошел к калитке и плотно прикрыл ее.

— Пошто брата родного объехал? Прокопия-то? — требовательным шепотом спросил он, возвратясь.

Парень скривил обветренные губы:

— Был я у него. Коня не дал завести. «Езжай, — говорит, — с богом. Я, — говорит, — в колхоз зашел и знать вас с батяшей не хочу». Жена тоже завыла.

— Гость! Не просили тебя, не звали, — гневно перебил его Левон. — Коня поставь, полоумный!

Парень жалостно улыбнулся и повел коня к сараю. Левон сердито пошел к дому. Парень нагнал его и цепко потряс за рукав.

— Батя сказал: «Жгите, палите, не жалейте!» — крикнул он вдруг сломанным, кликушеским голосом. — Сгиб хрестьянский род на веки веков! Теперь и убивать не грех!

— Молчи, окаянный, погубишь! — прошипел старик, багровея и задыхаясь.

Он отвернулся и твердо ступил на запорошенное снежком крыльцо. В темных сенях неуклюже повернулся к парню — тот невольно отпрянул — и сказал, грубо нажимая на слова:

— Проглоти язык, сучий хвост! Поешь — и скачи с моего двора. Куму Степану моего слова не будет. Знать ничего не знаю!

За обедом старик пристально и грозно посматривал на сыновей и на гостя. Сыновья его, все трое, были здесь, около него, и он стал уверять себя, что в доме у него все спокойно. Правда, вокруг на глазах рушились одно за другим крепкие хозяйства: ушел в колхоз молодой Прокопий Пронькин, свел со двора корову мрачный Леска, толстая Семихватиха послушно ходила на колхозные собрания. Но про Левона как будто забыли: к нему не заглядывали комиссии, и он не показывался на собраниях. Казалось, эта белая снежная зима была точно такой же, как все зимы его ровной жизни, и, взглядывая на парня, сминавшего жирные блины торопливыми, нечистыми пальцами, старик с ненавистью думал, что это он, только он, сын Пронькина, нарушил мирный покой его двора.

Не умея больше сдержаться, Левон сказал:

— Ну вот, поешь — и в дорогу… с богом! Погодка ноне.

Никто не посмел и слова вставить. Парень поднялся, молча поклонился, потоптался у порога и вышел во двор. Скоро под окнами мягко и сбивчиво протопали копыта лошади. Тогда все, словно сговорившись, встали из-за стола. Старшая сноха, бесшумно ступая ногами в толстых шерстяных чулках, принялась убирать посуду.

Старик пересел к окну, положил тяжелую голову на ладонь и сбоку устало оглядел избу.

Жизнь шла как всегда. Снохи убирались, ребятишки с криком убежали на улицу, в зыбке заплакал младенец. Парень как будто совсем не приезжал, а только приснился. Но сон этот старик никак не мог стряхнуть: оставалось смутное, ноющее ощущение тревоги — не о куме, не о сгоревшей усадьбе, а о своем родном, что лежит у самого сердца.

Сыновья ныне обряжались на работу с особенной медлительностью. Старший два раза надевал и снимал ремень, будто примеривал его, потом усмехнулся и сел на скамью у порога. Средний — широкоплечий молчаливый Нефед — накинул шубу на одно плечо и принялся, словно с удивлением, разглядывать свою мохнатую шапку. Савелий же и не думал одеваться: сидел на постели и нехотя обертывал ногу чистой холстинной портянкой.