Светлана Павлова - Гонка за счастьем

• Название: Гонка за счастьем
• Автор: Светлана Павлова
• Издательство: Слово
• Жанр: Разное
• Год: 2004
• ISBN: 5-85050-839-2

Герои романа Светланы Павловой — наши современники, яркие, творческие люди: талантливый композитор и дирижер Загорский, его жена Калерия, оставившая свою карьеру и посвятившая жизнь мужу, став его музой и импресарио; их дочь Белла, директор московского издательства. Непросто складываются их судьбы — тут и столкновения с государственной машиной, подминающей под себя все неординарное и талантливое, и творческие неудачи, и внезапно вторгшаяся в спокойную и стабильную жизнь любовь, и порой недостойные поступки, которые совершают отнюдь не безгрешные герои писательницы…

---

Он сидел за столом с фон Караяном и главным организатором фестиваля — финским композитором Маркку Нихти. Увидев ее, эти двое тут же встали из-за стола и, приветственно помахав руками, вышли из ресторана.

«Удрали от меня, заговорщики… Черт возьми, его уже полностью захлестнуло и несет… Тоже мне — герой, идущий наперекор, на мою голову… впервые обошелся сам, без моей помощи — сумел объясниться на своем чудовищном английском!»

Она злилась на него, не понимая, что ее больше раздражает в этой истории — нависшая угроза или его неизвестно откуда взявшееся тупое упрямство.

— Извини, не зашел за тобой… встретил в вестибюле Караяна и Нихти, они шли завтракать и потащили меня с собой. Маркку весь светился — Герберт успел сказать ему о сюрпризе.

— И чему он так возрадовался?

— А тому, что советский композитор открыто продемонстрирует связь с современной западной традицией, развивая ее своеобразием русского звучания… ну, и тому, что заодно и продирижирует собственным сочинением!

— Но ты же знаешь, что это — не бирюльки, и для тебя не тайна, как у нас…

— Пойми, Лера, этим сейчас живет весь остальной музыкальный мир, и я не хочу начисто выпадать из времени!

Калерия замолчала, не закончив фразу. Только теперь до нее дошло — она уже проиграла, опоздав с переубеждениями, он на самом деле вполне обошелся без нее — нашел высоких покровителей, поддержку и, как ему кажется, беспроигрышную лазейку. Все это и придало ему неуместной храбрости.

Но в своем затмении он выпустил из вида пару простеньких истин — безумству иных храбрых песни поются одно мгновенье, а все его авторитетные покровители имеют значение только исключительно на этой территории… При переезде через границу иллюзии развеются напрочь…

Ну, что ж, всему свое время — проигрывать лучше весело, и свои поражения тоже нужно уметь признавать… В ее правоте он, к сожалению, скоро убедится сам, ждать недолго… Может, самомнение и вера в собственные силы и возможности откроют ему глаза на некоторые реальные вещи — все не совсем так, как представляется. Наверное, иногда полезно получить по башке, чтобы научиться ценить уже достигнутое… Не за горами времечко, когда он сможет привести только одну подходящую цитату — «Что имеем — не храним, потерявши — плачем». Жаль, конечно, себя — рыдать-то он придет на ее плечо, и выкручиваться придется именно ей.

Она решила больше не раздражать его и не злиться самой, а постараться не напрягать его, забирая энергию на споры, — ему предстояло еще репетировать, а вечером дважды выходить перед публикой. Все, что она сделала, было уже не ультимативным, а примирительным актом — допила кофе, игриво взъерошила его волосы и, с веселым видом встав из-за стола, сказала:

— Ну, ладно, не будем заранее притягивать неприятности, поминая черта всуе, может, ничего и не случится — авось, пронесет! Где наша не пропадала!

— Спасибо тебе. Было ужасное чувство, что впервые ты — против меня.

— Не я — против тебя, а ты — против них, что чревато. Ладно, замнем и, по принципу и подобию нашей организующей и направляющей, начнем немедленно надеяться и верить в свое неизбежное светлое завтра и в не менее светлое будущее всего прогрессивного человечества…

Они уже весело рассмеялись, и он с благодарностью поцеловал ее. Напряжение было снято, но это была просто хорошая мина, а внутри она продолжала ощущать и неприятный тяжелый осадок, и предчувствие чего-то дурного…

* * *

Его концерт для фортепиано и камерного оркестра, написанный специально для фестиваля и вошедший в официальную программу, был заранее прослушан и одобрен в Союзе композиторов. Технически блестяще выполненное, сочинение начиналось со страстного вступления солирующего фортепиано, призывно ведущего за собой струнные, которые в контрасте с ним создавали изломанный, с разной степенью длиннот, волнообразный фон. Пианистка играла именно так, как он хотел, — нервно, надрывно, и финал, хотя и мажорный, заставлял думать о каком-то исступленном конце. Он посвятил концерт памяти Бориса Пастернака, творчество которого боготворил, но об этом знали только они, а чтобы лишний раз не нарываться, официальное название, одобренное цензурой, было вполне невинным — «Пробуждение».

Концерт был принят прекрасно, его бисировали, но полный триумф, с которым была принята «Мерцающая», не шел ни в какое сравнение с ним, да и, по ее мнению, вовсе не соответствовал и качеству самой симфонии — на успех, по всей видимости, сработали солидарность и некий ореол таинственности, чуть ли не заговора музыкантов против тоталитаризма.

На банкете прозвучало больше всего речей и тостов в его честь, а изрядно подвыпивший, растроганный Нихти назвал его ни больше и ни меньше — надеждой русской советской музыки. Хорошо хоть не единственной.

Она нервничала, понимая, что такое признание западных музыкантов будет немедленно донесено тем, кому надо, — талант вообще простить трудно, — ну, а те, кому надо, для того и существуют, чтобы, в свою очередь, донести на самый верх. Сворная иерархия была отлажена давно и прекрасно работала — никаких сбоев никогда не давала.

Он, в отличие от нее, был просто счастлив, пил со всеми поздравлявшими и к концу банкета хорошо набрался. В эту ночь вздохов она не услышала — спал, как младенец.

Утром их проводили в Москву. Приехав домой, они пообщались с дочкой и, когда она, довольная, отправилась в детскую со своими новыми платьями, джинсами и игрушками, завалились спать — Калерия едва держалась на ногах после третьей бессонной ночи.

Она проснулась первой и сразу пошла в кабинет — посмотреть почту. Сначала взяла «Правду» и на первой полосе сразу нашла то, что ожидала увидеть, — статья называлась «Перевертыш». Заметив мелькнувшую фамилию, она в панике схватила другие газеты — и «Известия», и «Литгазета», и «Советская культура», и даже «Труд» поместили о нем статьи, состязаясь в уничтожающих названиях.

Она налила себе крепкого кофе и села читать. Обвинения были жуткие, бредовые, в духе небезызвестных кампаний тридцать шестого и сорок восьмого годов — конструктивное раболепие, поддельный язык, упрощенческий примитивизм, почему-то — клеточный аморализм… Она читала дальше, подчеркивая новые определения соревнующихся писак — пессимизм, бездуховность, экспрессионистски-болезненная преувеличенность, субъективные рефлексии, интонационная отвлеченность и бездушие и, конечно же, до кучи, дежурные — пресмыкание и низкопоклонничество перед Западом.

«Правда» установочно ставила вопрос ребром — о целесообразности пребывания автора опуса в рядах Союза композиторов и о запрещении дальнейших поездок Загорского за границу. Тут же припоминался и его давний грех — нечленство в партии. «Известия» также выражали сомнение в его способности достойно представлять страну за рубежом. «Советская культура» была недовольна отрывом от масс и потерей чувства реальности. «Труд» негодовал бесхитростно — анархия, зарвался, развлекается на народные денежки, как хочет, да еще и плюет в колодец, из которого пьет.

И единодушие, и тон, и объем разгромных статей давали понять — все это не случайно, не просто критика, но начало планомерной кампании, продуманной травли. Кому же они так помешали, когда и где перешли дорожку?

Заглянув в спальню, она увидела, что Сергей продолжает безмятежно спать, и ей стало жаль будить его — пусть побудет триумфатором несколько лишних минут. Прятать газеты она не будет, да скоро, конечно, затрезвонит телефон и придется давать объяснения.

Калерия успела перечитать статьи еще раз, когда услышала бодрое пение, доносящееся из кабинета, и поняла, что муж проснулся и спустился вниз. В прекрасном настроении, под впечатлением недавнего успеха, он с раскрытыми объятиями вошел в кухню, напевая свой последний романс на стихи Поля Верлена в переводе Пастернака:

И в сердце растрава.
И дождик с утра.
Откуда бы, право.
Такая хандра?

После этих строк вступление уже не требовалось, и она, разжав его объятие, без обиняков сказала:

— Почитай и поймешь, откуда.

Зазвонил телефон. «Началось», — с тоской подумала она и сняла трубку. Это был отец. Не здороваясь, он загремел:

— Что он там у тебя устроил?! Во что вляпался?! А ты что варежку разинула? Первый день, что ли, на свете живешь?

Она, заикаясь, объяснила, что ничего особенного не случилось, он просто сверх программы сыграл свою старую вещь, единственную в этой манере, он больше ничего подобного не писал и писать не собирается… Она сейчас же позвонит дяде, все объяснит и попросит его помочь…

— Ты что, с ума сошла? И не думай звонить, здесь он тебе не только не помощник, но и наоборот…