Юлия Чернявская - Психология национальной нетерпимости

• Название: Психология национальной нетерпимости
• Автор: Юлия Чернявская
• Издательство: Харвест
• Жанр: Культурология
• Год: 1998
• ISBN: 985-433-265-9

Страны СНГ и Балтии изнемогают от конфликтов этнического характера Абхазия и Приднестровье, Карабах и Чечня, Таджикистан и Фергана, Латвия и Тува… «Армянский вопрос», «еврейский вопрос», «немецкий вопрос» «Пришлые» и «коренные», «граждане» и «неграждане»…

Проблема национальной нетерпимости существовала и в годы коммунистического режима, однако всячески замалчивалась и скрывалась. Отечественная наука эту проблему не изучала. В те годы дозволялось писать только о дружбе народов и пролетарском интернационализме.

Поэтому предлагаемая хрестоматия более чем актуальна. Представленные в ней фрагменты работ известных психологов, этнологов, публицистов позволяют читателям выработать ясное, всестороннее, научно обоснованное представление о сути и причинах межнациональной вражды.

---

Сколько прошло со времен переписки, а она не теряет своей актуальности. Напротив, сегодня скажи «переписка» — и сразу ясно, какая. Много за это время случилось хорошего, такого, что и поверить трудно, но много хорошего не случилось, такого, во что уже начали верить, а вместо этого — случилось немало плохого и кое-что произошло воистину страшное. Главное событие — резня армян. Оказалось, что в нашей пуританской стране, в нашей нормированной жизни — возможно и это. Только чуть ослабь тиски нормировки, только чуть резче прояви непроявленное, только чуть, самую малость — подтолкни и направь…

И если прав Виктор Астафьев и страдания народа — это возмездие, то пусть он нам теперь и ответит, прибавим к вопросу Эйдельмана и наш, чем перед Богом и людьми провинились армяне — первый в мире христианский народ, во все неисчислимые века своей истории только и делавший, что защищавшийся?

Сумгаит показал… Да простят меня великодушно армяне за то, что об этой кровоточащей трагедии я упоминаю вскользь, мимоходом, и даже как бы в служебных целях, в разговоре о совсем другом, о своем… Видит Бог, я на это смотрю не так. Но, во-первых, это — отдельная тема, и надеюсь, я когда-нибудь к ней вернусь. Во-вторых, о своем — не о другом, о том же. Здесь как раз, я думаю, важно увидеть, что погромная психология везде одинакова, и дети разных народов, ее исповедующие, оказываются на момент близнецами-братьями.

Сумгаит показал, что все уже было, все бывает, и все еще может быть. И еще — в который раз, уже и не счесть, но никто никогда ничему не научится, — что от страшных слов до страшных дел расстояние гораздо меньшее, чем хотелось бы думать…

Что последует, какие-такие «события» — за очередным письмом Виктора Астафьева? Нет, уже не Эйдельману — в газету «Правда», чтоб никто не мог сказать: «Не хотел публикации»…

Письмо, строго говоря, коллективное, и Астафьев, быть может, только подписывал, — но ведь не под дулом же пистолета! Да и текст, хоть и тупо канцелярский по стилю, но по теме и пафосу — вполне подходящий.

«Нас поражает четко обозначенная в ряде органов печати тенденция опорочить, перечеркнуть многонациональную советскую художественную культуру, особенно русскую…»

Это что? А это — вот оно что: «У всякого национального возрождения, тем более у русского, должны быть противники и враги». Браво, Астафьев! Браво, Астафьев, и браво, Василий Белов, и Герой Социалистического Труда Валентин Распутин, тоже ведь не под угрозой смерти вставший в ряд с Михаилом Алексеевым и Петром Проскуриным — другими большими героями того же труда…

Бог с ними со всеми. Вопрос, как всегда, что делать?

Можно долго и подробно, и очень остроумно высмеивать каждый антисемитский выпад, явный и скрытый, печатный и устный. И радоваться, что правда на твоей стороне, а на их стороне — лишь темная злоба и голая сила. И чем больше у них будет силы и злобы, тем у нас будет больше шуток, сарказма и юмора. И боюсь, нам придется помереть со смеху, и боюсь, в самом буквальном смысле. Что такое журнально-газетная полемика или даже такая же, скажем, война? Ерунда, фантом. Страшно вовсе не это, страшно другое. Когда каждый автобус и каждый вагон метро, и любой уличный тротуар станут источником ненависти и личной опасности. Когда в двух очередях обнаружив по одному юдофобу, ты будешь в третьей подозревать уже всех, а когда обойдется, и чуть успокоишься — как раз и нарвешься в четвертой… И ты станешь бояться выходить на улицу, потому что в каждом прохожем будешь видеть убийцу — если не тела твоего, то души, бессмертной, бесценной, единственной личности… А со временем, что ж, быть может, и тела. Сумгаит показал.

Что делать? Не знаю. Знает лишь тот, кто точно знает, что надо уехать. Таким остается только завидовать. Их позиция всегда хорошо обоснована, и для них вопрос на сегодня снят. А еще знает тот, кто думает, будто знает. Кто уверен, что можно жить себе и жить, не обращая внимания, нормальной жизнью русского интеллигента, ну там еврея по происхождению, мало ли какие у кого были предки, здесь в России ни с кем и не разберешься толком, у кого татары, у кого буряты, у кого немцы, у кого евреи… Жить и жить, никогда, ни в какой ситуации, ни даже наедине с самим собой не чувствуя, не признавая себя евреем. А если в автобусе или в очереди… Ответить: «Да сам ты — какой ты русский? Научись сперва говорить грамотно!» — Ну и что-нибудь там еще остроумное, так, чтоб тут же все и померли со смеху. А если окружающие тебя не поддержат и придется тебе помирать в одиночестве — выйти и пересесть в другой автобус, не на этом же свет клином сошелся. А когда это будет во всех автобусах или хотя бы в каждом третьем… Да не будет этого, не может быть!

Может! И вспомним, уже бывало в сороковые-пятидесятые. А сейчас-то зла накопилось поболе. Будет так: автобус, два активных подонка, пять пассивных подонков, двадцать пять любопытствующих и еще пять — нормальных людей, которые содрогнутся, но не решатся…

Нет, такая позиция — зависти не вызывает. Она мне понятна и даже во многом близка, но в ней есть неестественность, и принужденность, и — ненадежность.

Я всегда возмущался, когда в зарубежных списках всяких там почетных и знаменитых евреев встречал имя Бориса Пастернака. Ну какой он еврей? Нельзя же, как в советском отделе кадров, ориентироваться на запись в паспорте. Он сам евреем себя не чувствовал и даже не раз активно отталкивался от явно его раздражавшей еврейской общности, от всем надоевшей особости и культа страданий. Русский писатель, русский человек, по всему, по образу мыслей, по складу характера… Ну там кровь… но где она, эта кровь? Но вот приходят ученые-филологи, специалисты по крови, и общими усилиями показывают: да вот же, вот она!. Леонид Осипович — вообще сионист (постыдный характер этого слова как бы ясен заведомо), а Борис Леонидович — наоборот, но если копнуть поглубже, вогнать подальше, да там еще слегка провернуть, то и выяснится…

И однако, среди многих врожденных еврейских пороков, обличаемых нашими патриотами, среди тяжких пороков, большей частью придуманных, есть один действительно существующий, свойственный если не Пастернаку, то все же, смею утверждать, большинству евреев, живущих в России и преданных русской культуре. Я имею в виду извечную еврейскую двойственность, которая после 48 года, и особенно после 67-го, приобретает характер двойного подданства. Да, русский язык и только он, культура, история, наконец география; русский быт, проклинаемый и любимый, въевшийся в поры кожи, в сетчатку глаз… Но и постоянное знание, а верней, даже чувство, что где-то там, за горами-морями, есть один такой островок земли, неиностранное государство, — предмет сочувствия, стыда, сожаления, осуждения, гордости, страха, надежды — но всегда, независимо от окраски, — особого, пристрастного отношения.

Да, господа патриоты, это есть, это есть. И можно сюда накрутить сионистский заговор, и жидо-масонскую черную силу, и Антихриста, и мировое господство — все это очень удобно и просто. А можно и так сказать: да что ж тут дурного? Да во всем свободном мире ведь так и живут! Человек существует в одной культуре, сохраняя притом интерес к другой или даже воспринимая их обе как равноправные… И даже порой имеет двойное подданство — не душевное, а настоящее, в паспорте… И только первобытная наша Россия, уж и так обожаемая нами до боли в сердце, до каких-то едва не истерических всхлипов, все никак не успокоится, не примирится, не примет людей такими, какие есть; все никак не привыкнет любить чужое и не видеть в нем ни угрозы, ни конкуренции…

Скучное дело — разбирать те мотивы, злобные, тайные, которыми в действительности руководствовались вожди наших нацистских движений. Скучное, но и не плодотворное, потому что вовсе они не вожди наши и что все приводные ремни от тех безумных истеричек в Останкино и от изнемогающих в жарком патриотизме народных писателей — все ремни и все нити по-прежнему сходятся к Старой площади и Лубянке. Но если прежний, советский период истории был нашей болезнью, нашей бедой, то этот, готовящийся, послесоветский, будет нашей виной, прямым результатом нашей ничем на земле не оправданной трусости.

Величайший позор грозит сегодня России, и не надо обладать большим воображением, чтоб увидеть его воочию. Оставим пока в стороне политику, обратимся к тому, что нам ближе, — к литературе, культуре. Представим себе, что астафьевское «приберем к рукам» уже совершилось во всей огромной стране или хотя бы только в Москве-Ленинграде. Представим на миг, что «Наш современник», «Молодая гвардия» и «Москва» — это и есть вся наша литература и вся критика, и вся публицистика. Нет, я сейчас даже не говорю о программе, я только об уровне. Страшно? Страшно! А как еще стыдно, а как унизительно! А ведь это почти уже так, наполовину так. И я бы даже сказал, что сегодня печальнее выглядит та половина, та, что призвана, и взялась, и как бы пытается противостоять этой черной чуме. Что ведь главное в нацизме? Принцип селекции, разделение людей на наших-не наших, на своих-чужих, на чистых-нечистых — по крови, по рождению, по окрасу, породе, по всяким внешним, внеличностным признакам. Так вот, этот принцип уже победил, и не в «Нашем современнике», там он не нужен, там все свои, чужих не бывает, — он победил во всех либеральных изданиях, тех самых, что вроде бы с этим принципом борются. Во всех демократических наших редакциях, самых гласных и перестроечных, идет лихорадочная работа: там считают евреев. Считают авторов, считают героев, выверяют число упоминаний и расстановку акцентов. Не перебрать бы, не раздражить бы, не дать бы повода для упреков Прямо так и говорят: «Не надо дразнить „Молодую гвардию“». И это ведь уже не по приказу начальства, а из собственного благородного страха. Вот это и есть начало конца…