Татьяна Мудрая - Мириад островов

• Название: Мириад островов
• Автор: Татьяна Мудрая
• Жанр: Фэнтези

Роман сюжетно связан с циклом «Меч и его Люди», но в него не входит. Действие происходит вскоре после женитьбы короля Кьяртана («Король и Лаборанта») но до событий «Камня Большого Орла» и посвящён молодости Барбе Дарвильи, сына кузнеца Брана.

---

— Сэния Гали, вам обязательно подвергать вашим чарам каждого мужчину на пути? — ответил он ровным голосом. — Я, конечно, виноват перед вами.

— Что такое?

— Я ведь не ходок по девушкам, вовсе нет. Не стоило это затевать.

До Галины не сразу дошло, о чём это он. Фу, привыкла к рыцарским романам, в которых кавалер сидит в изголовье юной дамы и не смеет тронуть и пальцем… пока сама дама не захочет.

— Барб, я вас не насилую.

— Правда? Я кругом вам обязан, — продолжил он тем же тоном. — Это ставит вас на два ранга меня выше. И в совместном омовении нет ничего худого, если ни он, ни она не наложили на себя некий обет.

Доходило до неё всё же туго.

— Погодите. Вы хотите сказать, что такое подумали?

— Делал скидку на вашу малую осведомлённость. Вы приближались к цели шаг за шагом, ступень за ступенью — я же всякий раз считал, что сумеете свернуть в сторону. Но когда повеление так настойчиво…. Во всём Вирте кавалер должен войти к даме из одной благодарности к тому, что его пригласили.

— Я на такое шла с охотой. Но — в душе не хотела, наверное. Мне… я вовсе не боец, что там ни говори Орихалкхо. И мне было ужас как не по себе.

Барбе поднял голову, потом сразу поднялся на ноги:

— Так вы поняли намёки там, в зале?

— Гендер… Этот, простите, девка… — повторила она.

— Галина. Я ведь только для мужей пригоден, и то на деле не испытывал. За это ведь костёр, если обоюдно проявится. Не само по себе. Само по себе годится только гусей дразнить. На любого праведного монаха в точности такой же поклёп возводят. Возлегание с другими клириками.

— Ой. Да господибожемой. Тогда…

Галина рассмеялась от облегчения.

— Знаете, я на самом деле всю грязь с себя оттёрла. Если хотите, могу и на бережок выйти, погреться, чтобы воду не делить. И на вас не смотреть. Тут ведь полотенце сухое осталось. И мыло это едкое в чашке.

— Оно от анималькулей, — улыбнулся Барбе. — То есть микробов, по-вашему.

Лихо сбросил одежду прямо на пол, стоя на краю воды, натёрся мылом с ног до чресел и головы. Сам по себе был он худ и бледен, как росток спаржи: знак того, что он только кисти рук и лицо показывает солнцу. Даже его фантастические волосы сбились в мыльный колтун, даже клювик, что еле виднелся из взбитой, как суфле пены, был всего-навсего трогателен.

— И ни чуточки вы не привлекательны…

На её реплику Барбе почти без всплеска нырнул в воду, чуть изогнувшись и широко распластав волосы — уже не как ящерица, но как дельфин, Галина всегда удивлялась, сколько в игре этих существ лёгкой и отточенной силы — несмотря на огромную телесную мощь.

В одном водоёме обоим сразу стало тесно — девушка скользнула мимо, почти касаясь мужчины, и буквально выбросилась на мраморную отмель.

Обтёрла распаренное, зарозовевшее тело, кое-как влезла в одёжки, набросила на бёдра тяжкий пояс.

— Я пойду.

И, не дожидаясь ответа, приоткрыла дверь.

На противоположной стене, не замеченное раньше, от пола до потолка высилось зеркало. В резной буковой раме. Огромное, Всепоглощающее. Без пелены поверх него.

В нём отразилась хрупкая бело-золотая статуэтка с чем-то вроде парчового горба или ризы на плечах. Недоношенный ангел: пепельно-русые волосы, незагорелая кожа, серые глаза, чахоточная одухотворённость взгляда.

«Это я? Стоило бы почаще возобновлять знакомство».

Дверь позади снова распахнулась, и в прямоугольнике дымного света прямо над её левым плечом встал тёмный силуэт с бледным пятном лица. Туника, трико, округлые крылья за плечами…

Призрак.

— Я прошу меня простить, — Барбе приобнял её за плечи. — Осмелился взять у Орихалхо кое-что из неношеных вещей вашего батюшки. Старое уж очень заскорузло и для вашего спутника не годится. Если сочтёте виновным — готов принять от вас любую епитимью.

— Да что вы — молодец, что переоделись. Раньше были похожи на серва-лапотника в соломенном брыле.

— Брыль и сейчас при мне, — он поднял шляпу с плеч и нахлобучил на голову. — В пару побывал, расправился, по голове обкатался и, можно сказать, ныне целёхонек. Такую работу, как эта, ничто не проймёт.

— Надо бы вам инструмент тоже поискать вместо сломанного. Я дама зажиточная.

— Не расточайте своё по-пустому, — ответил он. — Вам не только в харчевнях понадобится деньги оставлять. Монастыри…

— Я думала, они так благотворят — пуская на ночлег. Призирая сирот и нищих.

— На благотворение идёт очень много. Не всякая община так зажиточна. Притом, учтите, вклад послушницы бывает соразмерен с семейным достоянием.

— Я не собираюсь постригаться, — улыбнулась Галина. — Но за то, что привели меня в чувство — спасибо. Орри на такие вещи мне даже не намекнул — вот и выказала себя полной невежей.

Вышли на холодный воздух они плечо к плечу, к тому же Барбе захватил обе сумки зараз и теперь с гордостью нёс в одной левой руке.

— Ну как себя чувствуете?

— Куда лучше. Прекрасно, — ответила она. — В других местах, даже в Лутении, простым людям дают шайки для помыва или окунают в привозную рапу.

— Целебный рассол из гнилых комариных лиманов? Там, куда мы вроде едем, подобного будет в достатке и даже в преизбыточности.

Барбе, пожалуй, умел говорить точно и просто, но сейчас, как понимала Галина, хотел отвлечь и позабавить спутницу.

«Что за жуткий день. Какой удивительный день. Всё в одном флаконе».

Рыдван уже дожидался у гостиницы — почему бы и нет? Галина взошла внутрь, опираясь на плечо кавалера. Уселась, показала на место напротив себя, спиной к движению. Тот помедлил у порога — Орихалхо разразился яростной филиппикой на непонятном языке, Барбе отвечал так же, но поспокойней.

— Что случилось? — спросила, когда Барбе устроился напротив и уложил рядом тощую суму. — Я не поняла.

— Не удивительно. Многие ваши соземельники не учитывают, что рутенских языков много: британский, кельтский, банту… В Скондии арабский и персидский употребляются как письменные, высокие и влияют на их рутенский волапюк. Вы, сэния, можете жить и умереть, не сказав ни слова на чужом диалекте, разве что в некоторых глухих уголках не знают ничего другого. Но это не значит, что в Вертдоме нет ничего родом из самого Верта.

«Морян и их языка, например. Но если я ухвачусь за повод и верну беседу назад, к той самой размолвке с Орри, хитрец заговорит мне зубы чем-нибудь иным».

— Спасибо, Барбе, вы в самом деле, я думаю, хорошо путешествовали по свету. Всяких чудес понабрались.

— Так чудесно, как сейчас, — никогда не бывало.

Где-то вскоре после этого сердечного диалога сьёр Мариньи…

…следует заметить, что это не родовое и даже не крестильное прозвание, но властный псевдоним, взятый от Энгеррана Мариньи, рутенского политического деятеля амбивалентной репутации. Или попытка виртуально породниться с именитым держателем вертского закона Энгерраном Вестфольдцем…

…Досточтимый сьёр Мариньи успешно завершил служебную декаду и может позволить себе частную поездку за пределы вонючей и грязноватой Лутении. За городом у него имеется усадьба — настоящий деревенский дом, сложенный из хорошо обточенных глыб розоватого известняка, с цельными стеклянными окнами высокого второго этажа, витражами в свинцовом переплёте — на первом и балюстрадой на уровне земли, по всему периметру. Крыша сотворена из фигурной черепицы, галерея и подступы к ней вымощены гранитной плиткой, уставлены широкими цветочными вазонами, дорожки, рассекающие обширный двор вдоль и поперёк, приподняты над чёрной грязью и засыпаны речной галькой. Сад лечебных трав и экзотических деревьев устроен под защитой стены, которая продолжает одну из стен главного строения и согревается его же отопительными трубами. Кухня и флигели для прислуги так же устроены на римский манер, так же чисты и почти так же нарядны снаружи, как господский дом. Вернее — дом госпожи.

Ибо сьёр Мариньи не так давно взял себе жену и вложил в её хрупкие руки власть над своим имением и над собой самим.

Зовут супругу гран-сэнья Марион: в этом году самое модное имя, которое госпожа, однако, носит не снимая уже семнадцать с небольшим лет. Мария Марион Эстрелья, крёстная фея и по совместительству мать юного короля, была звана и на свадьбу, но отговорилась, послав взамен себя богатый подарок.

Мари ожидает мужа на широких ступеньках, ведущих с галереи в сад, и уже простирает навстречу объятия. Он деликатно увёртывается и вместо попадания в них целует ухоженные пальцы: сначала правой, затем левой ручки.

— Купальная бадья уже наполнена, я добавила в воду твой любимый хвойный аромат и разложила на трубах твой халат с куньей оторочкой и папоротниковым узором по атласу. Чтоб согрелся, — говорит она. — На ужин кухарка приготовила твою любимую рыбу-ледянку в йогурте, каперсах и укропе. И белое вино как раз перелили в графин остравского хрусталя, а на десерт заказан медовый решётчатый пирог с ежевикой и нашими вензелями на серебряном подносе.