Татьяна Мудрая - Девятое имя Кардинены

• Название: Девятое имя Кардинены
• Автор: Татьяна Мудрая
• Жанр: Разная фантастика

Островная Земля Динан, которая заключает в себе три исконно дружественных провинции, желает присоединить к себе четвертую: соседа, который тянется к союзу, скажем так, не слишком. В самом Динане только что утихла гражданская война, кончившаяся замирением враждующих сторон и выдвинувшая в качестве героя удивительную женщину: неординарного политика, отважного военачальника, утонченно образованного интеллектуала. Имя ей — Танеида (не надо смеяться над сходством имени с именем автора — сие тоже часть Игры) Эле-Кардинена.

Вот на эти плечи и ложится практически невыполнимая задача — объединить все четыре островные земли. Силой это не удается никому, дружба владетелей непрочна, к противостоянию государств присоединяется борьба между частями тайного общества, чья номинальная цель была именно что помешать раздробленности страны. Достаточно ли велика постоянно увеличивающаяся власть госпожи Та-Эль, чтобы сотворить это? Нужны ли ей сильная воля и пламенное желание? Дружба врагов и духовная связь с друзьями? Рука побратима и сердце возлюбленного?

Пространство романа неоднопланово: во второй части книги оно разделяется на по крайней мере три параллельных реальности, чтобы дать героине (которая также слегка иная в каждой из них) испытать на своем собственном опыте различные пути решения проблемы. Пространства эти иногда пересекаются (по Омару Хайаму и Лобачевскому), меняются детали биографий, мелкие черты характеров. Но всегда сохраняется то, что составляет духовный стержень каждого из героев.

---

— Вот, полюбуйся: неженка, тунеядец и змееед. Кто за бедненькой Эгле по всему саду гонялся, Рикки-Тики-Тави недоделанный?

Зверь сердито ругнулся по-ежиному и шастнул в открытую оконную створку.

— Покончил жизнь смертоубийством в порыве благородного негодования. Ничего, там газон и земля мягкая. Зато цветы от такой жизни хоть вовсе не сажай.

Уселись оба на матрас, покрытый грубошерстным одеялом.

— Это я бабушкину комнату у мамы выпросила. Знаешь, тут было вот такое бронестекло, во всю стену — и даже без форточки!

— Зачем стекло: война была? Стреляли?

— Да нет, никакой войны не было. Папа объяснял, что ушло только то, что само по себе готовилось отмереть, прежние управители заперлись в своей домашней жизни, а те, которым они не давали жить, заниматься торговлей и наукой, рисовать и писать музыку и стихи, — появились в полном блеске. Вроде как зеркало от грязи отмыли. Меня тогда еще на свете не было. Мама с папой — они тогда были совсем молоденькие и неженатые — приехали в город Лэн, у нас там дом рядом с Кремником и колокольней. Тогда как раз объявили о-фи-ци-альное отделение земли Эро, и по этому случаю была их делегация. Эроское Братство тоже явилось, и, папа говорит, — в самом деле черное с ног до головы: только на рукоятках сабель и на конской сбруе малые серебряные бляшки. И накидки под тафьями темные. В трауре. Наши стратены и доманы тоже впервые стояли с открытыми лицами, в защитном и серые с черной оторочкой плащи за спиной. Оба легена, с той и этой стороны, тоже в вороном и сизом, как небо в грозу. И — знаешь? С тех пор каждый год в этот самый день спускаются с гор и проезжают по городу до площади колоколов трое верховых: черный всадник, зеленый всадник и между ними — золотая девушка из лесного рода Эле в белом платье и алой мантии.

— Стагир, Денгиль и Кардинена.

— А. ты об этом тоже слышал? Конечно, то люди, которые их играют, а не они сами. Отец говорил, что легенов и магистров Оддисены сжигают и пепел сыплют в горную реку, исток которой — под Залом Статуй: чтобы они были нигде и во всей земле сразу.

Помолчали: Кинни — охватив руками коленки, Дэйн — теребя шнурок на башмаке.

— Недаром говорят в Лэне: из пахты и масла, как ни старайся, молока уж не выйдет. Разные они, эти наши Братства, хоть и заключили союз, — сказал он как будто для себя.

— Мне всегда было жалко, что я не смогу играть, хотя я тоже по маминой маме из фамилии Эле; у меня даже костюм их есть. И в седле держаться меня учить не надо, не то, что этих лесовичек. Только я ведь некрасивая.

Он впервые взглянул на нее оценивающе. В самом деле: каштановые волосы, в которых утреннее солнце зажгло рыжую искру, были слишком легки, чтобы уложить их в прическу, носик — целеустремленный, рот хорошей формы, но пухловат; анфас лицо с маленьким подбородком и широкими скулами напоминает арбузную косточку. Но глаза хамелеончатые, то ли темно-серые, то ли синие, и меняют цвет ежеминутно. И по лицу все время скользят блики, точно пламя или рябь на воде, — меняя его и снова возвращая к себе.

— Ты еще будешь хороша — но иначе. И играть будешь, только другое.

Из окна потянуло теплым дыханием земли, и девочка поднялась.

— Знаешь, если вот так встать против ветра и пойти по его запаху к его корням, или по бегучей воде до ее истоков, или по нити, соединяющей тебя и того, кто о тебе думает… Ты летишь по всей просторной земле, как по лучу, и, кажется, вот-вот сорвешься во что-то — не знаю, как сказать. Тьму, которая светится изнутри, свет, который звенит. Скажешь, я выдумываю? Все мои взрослые так считают.

— Нет, я верю. Это другое говорит сквозь тебя не твоими словами. Ты еще слишком для него маленькая, как и твое имя… Кинни, постой, а как тебя зовут по-настоящему, по-взрослому?

— У-у, я не люблю, — она будто проснулась, хотя Дэйн мог поклясться, что и до того не спала. — Длинно, как товарный поезд. Хрейа-Киншем Стуре-Ланки.

— Хрейа? Надо же. Я ведь о тебе слышал от своих братьев, только не думал, что это ты и есть. Ты ведь младшая из девочек ины Цехийи, да? Вот… погоди.

Он лихорадочно обыскивал потайные карманчики балахона. Наконец, нашел — на гайтане чуть ниже цепочки с Т-образным деревянным крестиком.

— Я всегда ношу с собой одну вещь, которая ищет хозяина и теперь, думаю, нашла. Вот, возьми!

Он дернул гайтан, и в руке у него осталось кольцо со щитом, чуть более крупным, чем на его собственном силте, и сплетенное наподобие виноградной лозы.

— Оно тебе великовато, на вырост. Носи его пока на цепочке, и пусть оно тебя бережет. Особо им не хвастайся, но и не таись. Но только когда станешь взрослой и оно наденется на палец вплотную — открой камень. Надо нажать на этот выступ, гляди. Сам перстень старый, но камень в нем поставлен новый, твой. Он скажет тебе нечто — ты ведь и с камнями говоришь, как с животными, цветами и ветром? И тогда ты свяжешь все нити, сплавишь воедино расколотое зеркало и соединишь обе створки раковины. Прощай… внучка!

Дэйн спрыгнул с подоконника на землю, дошел до ограды, перемахнул через нее, как белка, и исчез.

Девочка следила за ним в задумчивости, потом нажала сбоку щита, как он ее учил. Силт со звоном раскрылся. В гнезде был укреплен камень, зеленый, как трава, но там, где на него падал теплый солнечный луч, изнутри мерцала красная точка, грозя охватить его кровавым пламенем. Ночью, у камина или свечи, этот багрянец расплеснется по всем граням.

Кинни испугалась, сама не зная чего, и захлопнула кольцо.

Отец стоял на пороге, беловолосый и смуглый, и улыбался ей — они оба были из породы жаворонков и изводили этим весь дом.

— Что случилось, доча?

— Вот, — она протянула ему открытую ладонь с перстнем. — Дали мне.

Отец долго всматривался в полустертую двойную надпись на внутренней стороне ободка. «К» там виделось и «Т». Наконец произнес со строгим удивлением:

— Это кольцо твоей великой бабки.

Интерлюдия

Вначале ей привиделось, что она, молодая, лежит в полусне-полуяви, как тогда в лэнской своей комнате. Но нет: последнее, что она знала о себе, — была сильная, мгновенная боль в сердце, которую она успела отдать владельцу своего клинка. Потом темнота двумя огромными ладонями охватила ее и взмыла с ней вверх — впрочем, верха и низа здесь не было. Тьмы тоже: это казалось как бы сердцевиной густого по тону изумруда, в которой мерцали и переливались светло-красные струи, и луг — нет, ковер — нет, иное; словесная шелуха стремительно спадала с этого мира. И в нем — в ней самой? — родился Голос: без звука, без плоти и протяженности…

— Здесь нет ни света, ни мрака, ни пространства, ни времени, ни названий, ни образов — но есть всё. Тебя отпустили отсюда, а теперь ты по воле своей возвращаешься. Здесь преддверие.

— Ты кто? Бог?

— Забудь о словах, говорю тебе. Кто я? Я — города, которые тебя учили, родники, которые утоляли твою жажду, ветер, который дарил тебе крылья. Я Денгиль, твой вечный возлюбленный, и Нойи, твой брат, и Абдалла, твой супруг: мы все трое связаны твоей клятвой. Я девочка Кинни, которая в свою пору явилась на землю, и ее брат из иного мира. Я Карен и Дэйн. Я мириады живых существ и миров, о которых никто до сих пор не имел понятия, кроме меня, и то, что парит над мирами: однако все они — только образы для постижения. Хочешь ты, ставшая самой собой, стать Мною — Нами — Всем — Ничем?

— Ничем? Я… я боюсь.

— Вот еще. Ты же сроду ничего не боялась.

Свет возрастает, густеет, звенит — vox humana, голос Хрейи, Песнь Песней.

— Неужели это и есть смерть?

— Нет. Это та Игра, к которой ты призвана. Это Свет. Это Жизнь. Все вы — странники на ее дорогах.

Часть II. ТРЕХГОЛОСНАЯ ФУГА

Пролог. Бусины, упавшие с нити

Некогда — в каких временах и на каких путях, не столь важно, — трое любимых моих подарили мне три вязки бус: желтоватого, бархатно-переливчатого адуляра, камня луны и девичества, который так любят эдинцы, темно-медвяного эркского янтаря, вобравшего в себя вкрапления бесчисленных реалий, излучения многих веков, прошедших и будущих, и царственно-пурпурных лэнских гранатов-альмандинов. Пурпур — во имя властной Та-Эль Кардинены, пренебрегшей громкостью своего имени. Адуляр — кроткой Тэйни, самого могущественного моего воплощения. Янтарь — как символ исторических и в то же время — эсхатологических времен, общих для всех тех новых моих воплощений, когда я пыталась удержать все цели сразу: зачать дитя, уберечь его отца и моего возлюбленного и остаться властной. Безалаберная, скитальческая моя жизнь так спутала все три нитки, лежавшие в потайном карманчике против сердца, что мне пришлось их рвать, чтобы разъединить. Ни один камень не потерялся, но подбор был утерян непоправимо. И я принялась низать точеные кругляшки в том порядке, какой получится, подбирая наиболее весомые.