Татьяна Мудрая - Девятое имя Кардинены

• Название: Девятое имя Кардинены
• Автор: Татьяна Мудрая
• Жанр: Разная фантастика

Островная Земля Динан, которая заключает в себе три исконно дружественных провинции, желает присоединить к себе четвертую: соседа, который тянется к союзу, скажем так, не слишком. В самом Динане только что утихла гражданская война, кончившаяся замирением враждующих сторон и выдвинувшая в качестве героя удивительную женщину: неординарного политика, отважного военачальника, утонченно образованного интеллектуала. Имя ей — Танеида (не надо смеяться над сходством имени с именем автора — сие тоже часть Игры) Эле-Кардинена.

Вот на эти плечи и ложится практически невыполнимая задача — объединить все четыре островные земли. Силой это не удается никому, дружба владетелей непрочна, к противостоянию государств присоединяется борьба между частями тайного общества, чья номинальная цель была именно что помешать раздробленности страны. Достаточно ли велика постоянно увеличивающаяся власть госпожи Та-Эль, чтобы сотворить это? Нужны ли ей сильная воля и пламенное желание? Дружба врагов и духовная связь с друзьями? Рука побратима и сердце возлюбленного?

Пространство романа неоднопланово: во второй части книги оно разделяется на по крайней мере три параллельных реальности, чтобы дать героине (которая также слегка иная в каждой из них) испытать на своем собственном опыте различные пути решения проблемы. Пространства эти иногда пересекаются (по Омару Хайаму и Лобачевскому), меняются детали биографий, мелкие черты характеров. Но всегда сохраняется то, что составляет духовный стержень каждого из героев.

---

Он смерил ее взглядом — и фыркнул, как мальчишка.

— Само наличие. Ох, Тати, я вас младенцем помню, а тут чистый конквистадор в юбке. Впрочем, они тоже — одной рукой крестились, а другой, несмотря на сие…

— Золото гребли. Ну-ну, я не обижаюсь. Только одно хочу добавить именно вам, кто моего отца знал как друга.

Она тоже встала.

— Представьте себе эту зловонную камеру с гнилой водой на полу, и мрак, и безнадежность. Ни одного человеческого лица. Потом госпиталь, где на полу рядом с тобой жрут, воют от боли, бредят, испражняются и внезапно застывают в последней судороге люди, ибо война не дает места ни приличной жизни, ни достойной смерти. И вдруг — широта земных равнин, и колыбель, в которой тебя убаюкивает, и вдали — горы. Мир, состоящий из бессмысленных обломков, обретает цвет и звук, гармонию и цельность. Знаете, как они молятся, мои муслимы и христиане? Аллах велит в условиях, приближенных к боевым, делиться на два отряда: один отрешается от земного, а другой стоит в оцеплении. Потом меняются. У нас, так сказать, в первой смене были воины Керта, во второй — Нойи. Подсмеивались друг над другом, кто на какой манер ничком валится, но без малейшего ехидства. Я обычно стояла в стороне. Как однажды Кертсер потянул меня за руку, обернул лицом к Мекке — сзади вечернее солнце проваливалось в щель между горных вершин, как в печь огненную, и стократ сияло в озерце перед нами, как в зеркале — и сказал: «Говори с кем умеешь, хоть с Аллахом, хоть с Христом, хоть с сайидой Мариам». Вот так…

Лон Эгр задумался, что-то выводя в записной книжке.

— Ну, я полагаю, вас как мою, будем считать, дальнюю родственницу удастся поместить в непосредственной близости от моей дворцовой правительственной квартиры. Там есть пустующие номера без фауны известного рода. Вас это устроит — по крайней мере на время, потребное для ремонта усадьбы?

Повернул к ней свои каракули.

— «И ваших покровителей из НБ и О?»

— Да, вы предугадали мои желания.

И оба переглянулись с комической важностью театральных заговорщиков.

Бусина пятая. Адуляр

Старинная площадь вокруг Дворца Правительства (бывшей резиденции свергнутого диктатора) и стоящие на ней дома в стиле барокко, изящные, как фарфор, сильно пострадали от штурма, оборотившись грудой щебня и битого стекла. На этой почве теперь насадили парк. Столетние липы, платаны и клены перевозили с корнями; мавританские и английские газоны — свернутыми в рулон, как ковровую дорожку. Монолит Дворца, с наружной стороны почти лишенный орнаментальных украшений — гладкие стены и узкие окна — высился теперь, окруженный пронзительно-весенней зеленью.

Теплый, упругий ветер заворачивал листья изнанкой кверху, ерошил траву, играл шарфом мужчины и юбкой девушки; рвал в клочья их разговор, не позволяя никому его услышать.

— Мы, собственно, не эмигрировали. Дедусь решил отдать меня в настоящий английский колледж высшего разряда, откуда потом берут в университеты. Хотя уже тогда в Лэне сиделось не уютней, чем на горячей плите.

— Из-за нас. Ну, любая война — порядочная-таки пакость и сумятица.

— Пока он не умер, на мое учение тратились его деньги, потом платило динанское землячество. Не судиться же мне с прямыми наследниками? Тем более, наши заграничные эдинцы и лэнцы не совсем нищие, да и стипендию мне выплачивали солидную — как лауреату.

— Значит, сначала Итон, потом «Бычий Брод».

— Мы так обычно не говорим, а называем колледж. Я лично родом из Баллиола, или Велиала, как у нас принято было говорить.

— Хм. И какое у тебя философское или какое там звание — бакалавр?

— Нет, поднимай выше — магистр. Magister philologiae, диссертация по сопоставлению северобедуинских стихотворных размеров Корана с ритмикой и языком речений так называемого списка Q в обратном переводе на сиро-арамейский язык.

— Что называется, круто.

— Вы про магистра? Это же по-здешнему, обычный вузовский выпускник. Хотя сами выпускники получались не совсем уж обыкновенные. У нас тогда был самый пик поттерианского бума и распевались некие стишата:

«В Бычьем Броде все магистры и волшебники притом.
От того их рукомесла школа ходит ходуном!
Все преграды одолеем и препоны все порвем,
Нерушимым мавзолеем станет наш любимый дом!»

— Н-да, ты, выходит, сразу и философ поэзии, и поэт.

— Куда уж нам! С ямба на хорей перебиваемся. Вот мой милый па…

— Да уж, вот кто был поэт истинный.

— На мои способности он не повлиял так, как на выбор темы: он же в свой последний год Хайама изучал. Вместе с Фицджеральдом.

— Суфизм, значит. А почему ты либо в Британии не осталась, либо в Лэн не вернулась? Тема им близкая… Трений с их властями меньше, чем с нашими… и вообще логичнее.

— Я дама и в логике не сильна. В Объединенной империи наши каждый день поют псалом «На реках Вавилонских», так сказать, сидели мы и плакали. А я это занятие недолюбливаю, признаться. Ну и мама с братьями у меня не на берегу и не в горах, а в эркском лесу проживают. Мы с ними списались, я обещала навестить, как устроюсь в городе Эдине. А что до трений — вы разве не высшая из властей?

— Как посмотреть. Президента в этой стране держат скорее из эстетических соображений, чем для истинной надобности.

«Интересная особа, — думал меж тем Лон Эгр. — И сама небесная какая-то, и платье: немодное, фасоном проще наволочки, но крылатое. И совершенно синие глаза. Ишь ты, магистр филологии!»

— Одним из моих секретарей я могу тебя взять, учитывая заслуги твоего покойного отца и моего друга. Мы ведь его народным героем объявили. По правде говоря, страшно далек он был от политики, как все стоящие люди искусства, но мы тут всё и вся поворачиваем с ног на голову.

— Нетипичный вы глава правительства, как посмотрю.

— Только в дни сильного ветра. Глупо, девочка, на седьмом году народной власти опасаться собственного окружения, но я… я боюсь.

— Что же, придется мне и к этому привыкать.

И снова вокруг один гудящий воздух.

Бусина шестая. Альмандин

Дул упорный, нудный норд-ост, который, идя против волны, загоняет теплую прибрежную воду назад в море, вздымает песок на гребнях дюн и заставляет всякую мелкую живность грудиться с подветренной стороны. Двое пешеходов брели по пустынному вечернему пляжу, заглядывая под кусты прилежащей к нему рощицы и прибрежные камни. От нормальных людей они отличались тафьями с вышивкой, надетыми поверх белых платков; спущенные на плечи края последних были обшиты висюльками, чтобы не раздувало и не срывало ветром.

Старшему и более властному было от силы лет двадцать пять: бледно-серые глаза с жестким выражением, горделивая посадка головы, выправка военного человека и наездника. Младший, элегантный красавец азиатско-тюркского типа, с острым и лукавым взглядом, казался двадцатилетним, однако такие белые волоски в холеной черной шевелюре появляются у людей подобного склада не раньше, чем в сорок.

— Зачем ты меня затащил в эти края, я понимаю. Захотелось погулять без водунов, или топтунов, или бодунов — словом, тех пьяноватых представителей доморощенного местного спецназа, которые пасут тебя, дурня-иноземца, — изрек младший.

— Ведите себя достойно, Таир-хан, — отрезал старший. — Здешние агенты слежения только играют в примитив. А вы, хотя бы номинально, посол государства Эро и наследник престола.

— Ну да. Посол при своем начальнике гвардии и наследник, которого парламент еще не соизволил выбрать из обоймы, где числится штук тридцать претендентов: братьев, кузенов и прочая. Но мы отклонились от темы. Это была твоя идея — побеседовать келейно на берегу. Побеседовали. От хвостов избавились, пустив их по следу моих телохранителей. А теперь, выходит, моих людей никак обратно не вызвать. Дернуло нас засунуть мобильник под камушек в пятидесяти метрах от себя.

— Я опасался, что наши эдинские хозяева вмонтировали в него подслушивающее…

— Или подрывное…

— Устройство. Проверить начинку было некогда.

— Вернувшись, по твоим словам, на то же самое место, мы не обнаружили ничего, и это в пустынном месте, где, кроме нас, ни души. Ты уверен, Стагир, что помнишь свою метку?

— Будьте спокойны.

— Увы! Умение приделывать ноги ко всему, что плохо лежит, возведено тут в ранг национальной добродетели. Бедняга, по всей видимости, принял его за простой медальон с камушками. Надеюсь, он не будет слишком разочарован.

— Плохо даже не это. В поисках мы ушли так далеко, что, по-моему, потеряли направление. Наша резиденция рядом с правительственными дачами: там хотя нет изгородей, зато полно псов — четырехлапых и двуногих. А вот спросить не у кого.

— Хоть бы того воришку изловить… Постой, видишь?