Татьяна Мудрая - Девятое имя Кардинены

• Название: Девятое имя Кардинены
• Автор: Татьяна Мудрая
• Жанр: Разная фантастика

Островная Земля Динан, которая заключает в себе три исконно дружественных провинции, желает присоединить к себе четвертую: соседа, который тянется к союзу, скажем так, не слишком. В самом Динане только что утихла гражданская война, кончившаяся замирением враждующих сторон и выдвинувшая в качестве героя удивительную женщину: неординарного политика, отважного военачальника, утонченно образованного интеллектуала. Имя ей — Танеида (не надо смеяться над сходством имени с именем автора — сие тоже часть Игры) Эле-Кардинена.

Вот на эти плечи и ложится практически невыполнимая задача — объединить все четыре островные земли. Силой это не удается никому, дружба владетелей непрочна, к противостоянию государств присоединяется борьба между частями тайного общества, чья номинальная цель была именно что помешать раздробленности страны. Достаточно ли велика постоянно увеличивающаяся власть госпожи Та-Эль, чтобы сотворить это? Нужны ли ей сильная воля и пламенное желание? Дружба врагов и духовная связь с друзьями? Рука побратима и сердце возлюбленного?

Пространство романа неоднопланово: во второй части книги оно разделяется на по крайней мере три параллельных реальности, чтобы дать героине (которая также слегка иная в каждой из них) испытать на своем собственном опыте различные пути решения проблемы. Пространства эти иногда пересекаются (по Омару Хайаму и Лобачевскому), меняются детали биографий, мелкие черты характеров. Но всегда сохраняется то, что составляет духовный стержень каждого из героев.

---

Тетушка с утра до вечера отважно сражалась с широкомасштабным хозяйством, стряпая, задавая корм, стирая, штопая и блюдя чистоту. Последнее было самым легким — здесь и пыль, казалось, ни на что не садилась. Славная была женщина, одно нехорошо: стоило Тэйни появиться в пределах ее досягаемости, как затевался монолог. Начиналось обычно с иронии по отношению к отсутствующим. Тетушка, как следовало из бесфигурного креста у нее в спальне, была из северных христиан — пресвитерианка или методистка. За кого она держала хозяина с его тюркским прозвищем и не слишком респектабельными молитвами, Тэйни пока не поняла. Впрочем, свою личную веру тетушка «в нос людям не сувала», зато хозяин прямо-таки с языка не сходил: Денгиль то, Денгиль се…

— Сейчас в доме безлюдье, потому что охотничий сезон. Гоны прошли, мамаши детей подрастили — самое время оленину вялить, шкуры распяливать на рамках, — говорила она, двигая огромный лагун с похлебкой на огонь и такой же почти чайник — с огня на пол.

— Что же, Денгиль охотник?

— Лесник.

И рот на замочек. Через десять минут, вытряхивая коврик на улице, опять:

— Ты бы посмотрела, каких он стеклышек для аппаратов и ружей из Эро навез. Преционная… прецизионная оптика или техника называется.

— Зачем ему оптические прицелы? Горных козлов за десять километров высматривать?

— А почему бы и нет?.

И снова на роток накинула платок. Белье из чайника крутым кипятком заливает и на плиту громоздит, дело опасное. Через пять минут:

— Книги у него! Буквы то остроугольные поверху — готика, то кудрявые — греческие или месроповские, то как плужный лемех — иврит, то сверху как в одну черту — де-ва-на-гари. Еще куфи и насхи. Денгиль ими Евангелие на арамейский перетолмачивает, лучшего дела не нашел. Все языки знает, похоже, а по-нашему, по-эркски, говорит — заслушаешься. Он ведь меня из лесу привез, когда дом ставили.

— С кем ему здесь на языках говорить? С охотниками?

— Бывает, и с учеными.

Опять застопорило. Но через минуту:

— Ешь больше. Вот приедет Денгиль-ини, спросит: хорошо ли гостью врачевала и обихаживала? Одно названье — володетель. Без его знака и за большой стол не усядутся.

— Какой стол, этот в доме или еще где?

— Да ну тебя, дева, с твоими расспросами!

Дверь на половину Денгиля была вечно заперта на ключ. Однажды Тэйни, зайдя в дом без тетушки, увидела ее приотворенной и как-то само собой вошла.

Дом воплощал в себе гармонию, комната — изысканный диссонанс. На окнах вместо занавесок — японские расписные экраны из шелка; стены не обшиты даже рейкой, но стесы бревен отполированы до матового блеска. Самая простая мебель, ни резьбы, ни узора, ни глянца — но на полу саксонская кобальтовая ваза с попугаями. Крашенный суриком настил, поверх него мозаичный меховой ковер. Клинки в драгоценных ножнах и ружья с наборными ложами устроены на скамьях, обтянутых грубым сукном. Друзы горного хрусталя и аметиста перемежаются с пучками сушеных трав. Удивительное сочетание варварства и утонченности.

И вот еще — она полуобернулась к выходу — прозрачная глыба то ли бесцветного хрусталя, то ли гутного стекла с выровненной поверхностью, а над ней — ее, Тэйни, портрет из эдинской квартиры!

— Синдром жен Синей Бороды, — язвительно произнесли из-за ее плеча.

Мужчина был тонок в кости, загорело-морщинист, темно-русые пряди густо присыпаны белым. Глаза совсем серебряные, только обвод радужки темный и зрачки. А взгляд то ли нагой, то ли обнажающий твою собственную душу.

— Простите, ради всего святого, мне не говорили, что сюда нельзя. А зачем у вас мое фото?

— Затем, что я в одночасье в вас влюбился, когда сюда на руках тащил, — он хмыкнул. — Грязную, как нищенка, пахучую, как портянка, — а еще вы причитали во всё горло от схваток.

— Почему вы обижаете меня и говорите неправду?

— И ведь верно, что зря, — сказал он с неожиданно искренней интонацией. — Оскорбился проникновением в святая святых. А с фото очень просто. На той стороне нашли негатив и переправили. Это, кстати, вольная перерисовка, я не люблю копий и вообще суррогатов. Кстати, коня вашего замечательного наши люди тоже увели с конезавода и сюда перегнали, исключительно из чистого озорства. Я на нем и приехал. Так что я примерно знаю, кто вы. Прямое мое дело: справки наводить. Да сядьте, что мы друг перед другом навытяжку стоим, — он пододвинул кресло, такое же архаически немудреное, как и вся мебель.

— И насчет моих вы знаете?

— Да.

— Девочка жива, муж умер. Так?

Он кивнул.

— Девочку я довез — чудом каким-то: она, естественно, в кювезе, инкубаторе таком. Доращивают до нормы, осложнений нет. А что до полковника… Официально — застрелился, чистя табельное оружие. Хоронили с большой помпой, невзирая на отсутствие жены; однако в закрытом гробу. Что уж там боялись показать — их дело. Через месяц после того — отставка президента по поводу тяжелой и продолжительной болезни. Где он — вроде бы и тамошние легены не знают. Говорят, в правительственной резиденции на каком-то острове. Ну, по их словам, матушка ваша и братья живы-здоровы, если вам интересно.

Но она не ощущала ничего, кроме тупого спокойствия, глубочайшей душевной немоты.

— Вы бы поплакали, что ли, Тэйни Стуре.

— Не могу, Денгиль. Всё во мне иссохло вместе с молоком.

Иссяк август, пролились моросящие, бесконечные дожди на альпийские луга и высокогорные рощицы, сбив последнюю листву: языки снега с перевалов удлинились; в воздухе заюлили белые мухи. Зима была здесь хоть и не сурова, однако ранняя. Денгиль теперь наезжал чаще, разрумянившийся, остро и весело поглядывал на Тэйни. Держал себя с ней как с родственницей, в лучшие минуты — как с дочкой: возраст как раз соответствовал. Привозил и своих парней. Все, как на подбор, были хороши: ладностью движений, естественным достоинством повадки, особым выражением глаз с затаенной полуулыбкой, неподдельно доброй и в то же время без обыкновенной прозрачности. «Дети не рабы, но свободной», — вспоминала Тэйни.

За столом в гостиной пили кофе, вели беседы, мимолетные и глубокомысленные в одно и то же время. При Тэйни особенно скрещивались словесные шпаги. Интеллектуальный уровень был на порядок выше, чем на подобных сборищах у нее дома, да и во Дворце.

Без них с тетушкой Глакией стиль и тематика резко менялись, разговор шел на пониженных тонах, но так, чтобы Тэйни могла кое-что уяснить себе из долетающих обрывков.

— Чужая страна… невмешательство… но люди, они тоже чужие, да?

— Ах, без высокого совета… полномочия, велика им цена, коли зеркальце разбито…

— Всех их я знавал и раньше (это Денгиль), но кто эта девочка среди них, не пойму, и они сами говорят лишь обинуясь.

Недели через две после этого Денгиль подошел к Тэйни, когда она вязала шарфик себе на зиму.

— Вот что. Малышка — мы зовем ее Хрейя, почти как колокол, из-за ее звонкого крика — она уже доросла до нормальной месячной, розовенькая такая, и из механической люльки ее вынули. Но с ней не всё как надо бы. Нет-нет, она не робот, но Маугли. Не выносит человеческих прикосновений.

— Как же вы с ней управляетесь? — спокойно поинтересовалась она, поднимая спущенную петлю.

— Как! Я же сказал — Маугли. Щенки сильно подросли, вот ее и кладут к ним на подстилку. Барахтаются вокруг нее, лижутся, ни один даже шутя за палец не тяпнет. Спят вповалку, едят вместе — кто из плошки, кто из соски. Обмывают ее, по всей видимости, тоже все скопом. Пробовали женщины класть себе на колени собачью шкуру, а поверх девчонку — не поддается на обман, орет. И ведь нормальное дитя во всех прочих смыслах, психолог что ни день проверяет. Пока нормальное. Вот и приказали, чтобы я привез вас.

— Я сама хочу, — Тэйни отбросила вязанье, поднялась. — Это ведь близко отсюда?

— Как сказать. Верхом поехать можете? Выздоровели?

— Да. Да.

С ребенком Денгиль ехал, разумеется, много быстрей, чем теперь с его матерью. Сидеть по-мужски было еще больно, по-женски — ненадежно себя чувствовала на крутизне, да и Бархат этого не уважал. Стратены ушли много вперед — торить дорогу. И тут на беду еще снег повалил так густо, что они двое мигом скрылись в нем ото всех глаз, то и дело сбиваясь в сторону от твердого пути.

— Не могу дальше. Ночуем! — крикнул Денгиль сквозь мешанину снега и ветра.

Хижина нашлась невдалеке от места, где они проезжали. Спешились, лошадей привязали снаружи на длинный повод, расседлали, задали им корма. В доме он протопил печь, нагрел постели у огня. Поели, улеглись и заснули — Денгиль наверху, Тэйни внизу.

Когда проснулись, было не то чтобы темно, однако серо и как-то непонятно.

— Засыпало нас, — сказал он весело. — Снеговой заряд из тучи прямо сюда угодил. Лошади залезли на крышу, ржут: бароны Мюнхаузены! Теперь будем ждать, пока мои ребята спохватятся и отроют. Самим никак: дверь в горских домах открывается не вовнутрь, как на лесном севере, а наружу, чтобы враг не вломился. Ну, еда имеется, тепло пока тоже. Плохо, печь не протопишь, хоть труба и торчит из снега, наверное. Копченая конина — это божественно, одначе лошадок жалко. Слушай, девочка, я ставни закрою и свечу зажгу, чтобы не так быстро выхолаживало.