Татьяна Мудрая - Карнавальная месса

• Название: Карнавальная месса
• Автор: Татьяна Мудрая
• Жанр: Фэнтези

…Земля, покрытая куполами городов-мегаполисов и невидимой Всемирной Сетью. От купола к куполу странствует на своем верном автомобиле беспечный бродяга Джошуа, не зная, куда ведут его дороги, и попросту наслаждаясь движением. Так происходит до тех пор, пока он не находит в пустыне рядом с магистралью двух очень странных персон: наполовину парализованную собаку древней породы и свойского мальчугана в рваной джинсе, утверждающего, что он король и сын расстрелянного короля. И не прикипает к обоим всем сердцем. И не предаёт невольно, пожелав быть всего-навсего осмотрительным.

Джош потеряет их обоих, в процессе поисков обшарит уйму удивительных мест — сумасшедший дом, в котором преподают древнюю и современную философию, монастырь боевых искусств, где учат суфийскому кружению, изысканной кулинарии и умению выращивать прекрасные деревья и цветы… Побывает в непонятных сказочных землях, которые не найдёшь ни на какой карте, вмешается в сомнительного свойства заговор. Везде будет встречать своих любимых — и не узнавать их, и снова с ними разлучаться.

Также Джош, по заклятью, наложенному на него некими удивительными призраками, видит вещие сны и на них учится сообразоваться не с текущими обстоятельствами, а с самим собой — своим умом, сердцем и совестью. Сам учит, проповедует, сочиняет сказки и развязывает тугие узлы, завязанные другими. Ему помогают мифические животные-помощники.

И, естественно, под самый конец, Джошуа находит сразу всех, которых искал и которые находили его сами, выручал из беды — и принимал их помощь, кого любил — и кем был любим. С кем был одним целым. Вот это завершение, собственно, и будет карнавальной мессой — священнодействием, которое неразрывно сплетается с маскарадной сменой лиц, обликов, настроений. С феерическим празднеством, которым завершается старое исчисление времен и начинается новое.

---

На меня с удивленной полуулыбкой взирал кудлатый и чернявый тип, обросший бородой по уши, — похоже, еврей. Тем более, занимался он тем же, что местечковый сапожник из анекдота: сидя калачиком посреди нары, починял обувку.

— Извините, ошибся номером. Сейчас выйду, — пробормотал я.

Он выплюнул деревянные гвоздики изо рта и горячо запротестовал:

— Что вы, что вы! У меня сто лет как не было гостей. Жаль, такой хороший молодой господин — и босиком, как лантух какой-то. Я б ему из его ботиночек такие мокроступы сделал — иди по воде, как по суху. Но все равно: чем могу служить — все ваше.

Он широким жестом обвел свою полупустую келейку.

— Конечно, вы очень любезны, — ответил я, невольно улыбаясь сам, — но мне нужен другой человек. Как бы мне своими ногами и без проблем…

— Никак, — деловито заметил он, принимаясь опять стучать молотком и плеваться колышками в ботинок. — Дверь-то снаружи заперта.

— Я бы передохнул и по внешней стене пробрался, — упорствовал я, из стыдливости кутая свои плечи и рваные плавки в батист. — Только бы знать куда…

— А вам кого треба? Я почти всем тут каблуки тачаю и подошвы прикидываю. Вот, не далее как на той неделе подковал копытца самому…

— Мне Сали. Его еще Сальватор называют. Мальчик лет тринадцати, четырнадцати от силы.

— По нашему закону это взрослый. Тору может читать в синагоге и жениться. Сали, говорите, и Сальватор. Спаси… Ба!

Он засуетился, слез с нар и заглянул под них, приподняв ситцевый подзор в мелкий цветочек. В стене у самого пола зияла крупная дыра, из нее вовсю несло побелкой.

— Ешик, ты мене чуеш? Ну шо ты кажеш, сам заховався и ключи мои поховав.

— Слышу, ребе Шимон, — донесся оттуда еле слышный, но такой до боли знакомый альт. — Что такое, неужто снова голубиная почта?

— Ни. Живой чоловик. В окно бисиком прийшов.

— Кончай со своим домодельным суржиком, конспиратор, его же все понимают, кроме тебя самого. Имя его спросил?

— Джошуа! — заорал я во всю мочь. — Сали, это я, Джошуа!

— Слышь, чего бачит — тезки вы, — прокомментировал Шимон в остаточной манере. — Брат?

— Он самый. Джош, ты ко мне не лезь, там капитальный ремонт, лучше я к тебе приду.

Спустя минуту он на четвереньках выполз из-под нар и отряхнул ладони, улыбаясь мне во все зубки. Он сильно вытянулся кверху и слегка похудел, был коротко стрижен, но угнетенным не выглядел. Одет был в штанишки с одной лямкой через грудь наискосок и парусиновые тапочки, заляпанные белилами. И вот мы стояли и смотрели друг на друга, стояли и смотрели, будто в первый раз…

Ребе Шимон прервал идиллию, робко кашлянув:

— Ключи.

— Ты сам их в целях конспирации в кастрюлю с борщом определил; такой плюх получился, что до меня дошло. У тебя вечно правая рука не знает, что творит левая.

Башмачник запустил пятерню в здоровенную посудину, пошарил там и выволок связку отмычек, вздетых на солидного вида кольцо. Свекольная тина свисала с него, как с обломка кораблекрушения. Ополоснувши руку и добычу в чистом питьевом ведерке, Шимон воткнул одну из своих штуковин в замочную скважину, пошуровал там, распахнул тяжелую дверь, снаружи исполосованную железом, и, вежливо кланяясь, удалился задом, что-то напевая и бормоча:

— Какая встреча, какая встреча… Беседуйте от души, я ж понимаю…

Тотчас мы пали друг другу в объятия.

— Ох! — сказал он. — Джош, ты тут из-за меня, но не знаю еще, в каком смысле. Откуда ты?

— С неба свалился. Там довольно славно, но мы без тебя соскучились. И я, и Агнешка. И Дюранда.

— А если серьезно?

— Моя камера — этажом выше. Из окна в окно, пустяки.

— Как, по стене? Но мы же с уровня на уровень изнутри… Погоди, — он покусывал губу, соображая. — Ты не знаешь ни реб-Шимона, ни реб-Нафана, ни Якуба ибн-Юсуфа. Иначе бы представился по форме.

— Ну ясно, я же второй день сижу, где мне было со здешними крестными папами знакомиться.

— Джош, — произнес он медленно, — только не ври. Тебя Бдительные засадили?

— Нет.

— Тогда что же?

— Сам захотел. Ты знаешь красно-белых Марциона?

— С недавних пор все мы знаем. Нафан говорит, что это зелоты один к одному. Упертые люди. Они посылают мне письма, письма и письма, даже через коридорных и коменданта, оттого я и поменялся местами с Шимоном. Думают, что стоит посадить над собой доброго короля, да к тому же и чудотворца, как общественный строй и люди сами собой пойдут меняться к лучшему, — в голосе его слышалась досада. — А я слабый — раздвигаю воду, и сразу она вновь смыкается.

— А еще они хотели идти тем путем, которым пришел я, только их было бы куда больше, — сказал я мрачно. — Я их отговорил, к добру или худу.

— И что потом?

— Хотят забрать отсюда нас обоих и… чествовать, что ли. Если я тебя уломаю, снизу сюда подъедет лестница.

— О-о. Знаешь, я неверно сделал. Давай лезть обратно. Не бойся, там широко.

Широко-то широко, да не больно гладко: моя парадная тога измызгалась и стала похожа на ажурное плетение.

В его камере было светло, нарядно, кругом — по скамьям, на койке, на крашеных досках пола — валялись самодельные коврики, на стенах висели полки с книгами и безделушками явно здешнего производства. Оконные занавески перекинулись через спинку стула, а на стол взгромоздился босыми ступнями высокий парень в лимонного цвета безрукавке и полосатом талесе, который протирал запачканную известкой лампочку в форме груши. В ногах у него был абажур из плетеной соломки.

— Нафан, слазь, говорить будем, — позвал Сали. Тот спрыгнул так удачно, что абажур ниспал на коврик.

— Никак, агент с той стороны?

— Брат. Но надо решать. Только никого из наших не зови, это спешное дело. Пусть с места подключаются. Ты говорил, что под Донжоном есть карстовые пещеры? И что в них марциониты собираются для сходок, когда хотят подпустить торжественности?

Нафан кивнул.

— Так вот, они там сейчас ждут, и как бы не того, чтобы повести осаду. У них один из выходов прямо под нами, ты говорил.

— И чего же они хотят?

— Меня короновать, как и писали, а его — в резерв. Или наоборот. Через ворота мы можем выбраться?

— Нет, сил маловато. Придется калечить или даже убивать, а не связывать ментально. Этот твой брат — у него ведь сила. Может быть, он тебя согласится вывести поверху? Вот, если сесть на ковер, смотрите, какой тут магический изгиб рисунка, — он показал, за компанию подняв абажур и водрузив его на место.

— Стоп, — перебил я. — Это явно не ковер-самолет, а я не джинн из медного светильника, а идейный вдохновитель марци… как их бишь там.

— Хватит, — Сали взял меня под руку. — Остается самое простое. Я жертвую своим покоем и выхожу из узилища на свободу. Какой ты должен подать сигнал, Джошуа?

Я молча вынул из внутреннего карманчика трусов палочку самовозгорающегося бенгальского огня, содрал пленку и бросил вниз бело-красное чудище, которое стреляло во все стороны искрой.

Со дна глубокой пропасти донесся скрежет, чадное пыханье, и оттуда выехало нечто среднее между трапом в аэропорту и архиерейской кафедрой. Лестница по мере раздвигания самоукрывалась ворсовой дорожкой гранатового цвета, а верхняя корзина была обтянута белым бархатом и увешана золотыми висюльками и бахромой. Хорошо бы эта фигня вся под нами не накрылась, подумал я, ступая на нее и заводя Сали. Тотчас же штатив начал складываться, с тошнотворной быстротой уходя в сырую землю.

Марцион не соврал и раввины не ошиблись: там битком было набито бело-красной публики, только она перекрасилась в хаки. Краем глаза я увидел моих дорогих зверюшек: Агния сидела на переднем сиденье автомобиля под закрытым прозрачным колпаком, беспокойно тряся ушами и ерзая. Но для меня то было невеликим облегчением, потому что дядя Разноглазик тотчас же подвалил к нашей трибуне, сгреб мальчика в объятия и вынес. Я выкарабкался сам, оценивая обстановку.

Боевая техника и ее обслуга были пока в гроте, пахло оттуда соответствующе: горелыми смазочными материалами, шнапсом и третьегодняшними портянками. Обоих нас поставили на пригорок: Сали в его белых тапочках — чуть повыше, меня, задрапированного по груди и чреслам, и босого, — пониже. И тут Марцион патетически сообщил:

— Вот он, король-чудотворец Сальватор! Виват!

Я так понимал, что при этом слове принято потрясать оружием, швырять в воздух головные уборы и возводить очи горе. Вместо этого они все хором шлепнулись на зады, а потом на животы — мужики, женщины, шлюхи, их дети с пистолетами и финками, — и возопили (почти дословно) вот что:

— Веди нас в сражение, о владыка, и даруй победу! Чуда! Чуда!

Это был дрянной фарс, это был фарс провокационный, потому что у любого хорошо воспитанного индивидуума вызывал дурное послевкусие и отрыжку. Однако мой мальчик не повел и бровью. Он не возмутился — просто заговорил, четко выделяя каждое слово: