Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни

• Название: Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни
• Автор: Андрей Кокорев
• Жанр: Культурология
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-271-43241-5

В этой книге любознательные авторы серии-бестселлера «Повседневная жизнь Москвы» рассказывают о быте полиции Российской империи! Будни знаменитой Хитровки, мелкие происшествия и грандиозные аферы — вкусные детали и самые интересные подробности из жизни городничих, будочников, сыщиков и воров!

В книге представлены редкие иллюстрации, многие из которых публикуются впервые.

---

Эти группы источников сами по себе указывают на еще одну особенность процесса реформирования полиции: два информационных потока не соприкасались. В верхних эшелонах власти разрабатывались проекты преобразования полиции, шло их обсуждение, но в печать поступали уже готовые законы. Мнения общества бюрократия не спрашивала. В свою очередь печать, обсуждая «полицейскую» тему, варилась в собственном соку — ни одна из статей не получила официального отклика. По свидетельствам современников, это было связано с тем, что служащие полиции были вынуждены молчать, опасаясь вызвать гнев начальства. Впрочем, существовала и другая ярко выраженная тенденция: редакторы демократических изданий по принципиальным соображениям (из-за неприязни к полиции как таковой) отказывались публиковать статьи, авторами которых были полицейские. Типичным примером служит судьба С. С. Громеки, полицейского офицера с большим стажем, знавшего не понаслышке проблемы своего ведомства. Серия его очерков, опубликованных в журнале «Русский вестник» на протяжении 1857–1858 гг., вызвала немалый резонанс (отчего новоявленный публицист был вынужден подать в отставку). Когда же стало известно о его службе в полиции, то двери многих редакций перед ним захлопнулись.

Начал С. С. Громека с рассуждений об отношении русского общества к полицейским. В статье «Два слова о полиции» он писал:

«Все согласны в том, что главная слабость нашей полиции (мы будем говорить только о земских и градских полициях в губерниях, с которыми имели возможность ближе познакомиться) заключается в отсутствии тех качеств, которые могли бы поставить всех чиновников ее на степень общественного уважения».

Идеалом для Громеки представлялась правоохранительная система Англии, где закон возведен в абсолют, его служитель — полисмен — пользуется непререкаемым авторитетом и исполняет свой долг, невзирая на социальное положение граждан. В России же совершенно иная ситуация:

«Законы!.. Странно как-то звучит это слово в наших ушах. «Вот вздумал подводить законы! экой законник!» Такие фразы всего чаще услышите вы, если станете говорить о законах так называемым порядочным молодым людям. Попробуйте нарушить законы моды, этикета или светских приличий — и вы человек пропащий, вы скомпрометировали себя, и нет вам доступа в общество. Но если вы нарушите законы христианские или гражданств, если вы обидите незнакомого нахальным взглядом и дерзко-остроумною речью, если вы прогоните кредитора вашего за дверь, если вы наговорите грубостей полицейскому чиновнику, напомнившему вам о законе, если, наконец, вы обманете хорошенькую женщину, — в глазах товарищей достоинство ваше нисколько не уменьшится от этого, и вас — чего доброго! — назовут еще молодцом. Обществу же до этого дела нет: оно знает вас как милого шалуна и охотно простит вам все эти проказы, лишь бы вы никогда не ошиблись во французском языке.»

Мало того, что в глазах общества русский полицейский являлся неуважаемым представителем неуважаемого закона. Наряду с этим ему прилюдно приходилось играть незавидную роль слуги собственного начальства с обязанностью «… торчать у подъезда губернатора, когда он дает бал или обед». И только от воли начальника зависело: будет ли полицейский награжден или в одночасье лишен своей должности, как следствие сиюминутного гнева, а то и по необходимости пристроить на должность своего человека.

В этих условиях совсем уж утопией выглядело повеление верховной власти: «Полиция приводит всякого к исполнению предписанного законами, несмотря ни на какое лицо». В давно сложившихся реальных условиях России полицейским мог быть только тот, кому вовремя удалось избавиться от иллюзий и твердо усвоить, что он служит сильным мира. По мнению Громеки, изменить устоявшийся порядок вещей было невозможно, поэтому оставалось одно — извлечь из него материальную выгоду:

«Предоставляем судить всякому: много ли общественного участия возбудит к себе тот чиновник, который вздумает исполнить свою обязанность, несмотря ни на какое лицо?.. Нет, гораздо благоразумнее с его стороны следовать давно заведенному порядку, вошедшему в законную силу: вытягиваться в струнку перед сильными и знатными, не мечтая о человеческом достоинстве, по пословице: знай, сверчок, свой шесток; не без почтения изъявлять всегдашнюю готовность на проволочку и смягчение дела, к коему прикосновен сильный или знатный; растолкать толпу и очистить для него место на публичном зрелище, похлопотать об его экипаже; а в вознаграждение себя за эти посильные труды на службе отечеству маленько поприжать купца или промышленника, сделать уступочку при производстве следствия хорошему человеку, способному к чувствам благодарности, и мало-помалу, при заступничестве и защите вышеозначенных благодетелей, не забывающих прежних услуг, составить себе доброе имя и где-нибудь в глуши, в деревеньке, до конца дней своих пользоваться плодами трудов благоразумных».

Иначе говоря, каждый, кто становился полицейским, попадал в замкнутый круг. В обществе он, в силу своей профессии, не пользовался уважением. В нем видели безропотного исполнителя воли начальства, в случае необходимости легко попирающего законы. Но если он вдруг пытался требовать от окружающих соблюдать Закон, невзирая на чины и звания, то сам оказывался разрушителем общественных устоев и подвергался всеобщему осуждению. Единственное, что оставалось бедному полицейскому, — пользуясь служебным положением, стать богатым и, выйдя в отставку, уже вне службы приобрести подлинное уважение в обществе.

Второй по значимости проблемой для полиции, на взгляд С. С. Громеки, было обилие бумажной работы:

«Полицейскому чиновнику недостаточно все видеть, все знать, все добро охранять, все незаконное останавливать, всех нарушителей порядка задерживать; он должен, во-первых, всякое действие свое облечь в письменную форму для отчетности перед начальством, то есть: виденное записать, подписать, и пригласить к тому посторонних свидетелей; все слышанное исследовать (произвести формальное следствие), и, наконец, если нарушение маловажно, должен сам учинить суд и потом привести свое собственное решение в исполнение с надлежащим, разумеется, прописанием всех сих действий в различные журналы, протоколы, акты».

Кроме того, что писание бумаг отнимало много сил и времени, полицейским приходилось строго придерживаться установленного порядка оборота документов, пусть даже это приводило к абсурду. В качестве типичного примера Громека указал на реальный случай из практики: «… разыскивалась девка Семенова, разыскание прошло первую и вторую части и готово уже было перейти в третью, когда вдруг какой-то писец, знавший лично Семенову, доложил письмоводителю, что девка сия умерла в 1847 году от холеры. Письмоводитель стал в тупик: что ему делать? Неужели возвратить переписку в полицию, когда она еще не была в остальных четырех частях? Нет, это невозможно; это значило бы произвести беспорядок, а письмоводитель, слава богу, не революционер какой-нибудь! И вот он пишет: «Девка Семенова умерла в 1847 году от холеры, а потому переписка передается в следующую часть». И дело о разыскании Семеновой, совершив законный путь, возвратилось в полицию при следующем донесении пристава шестой части: «Девки Семеновой, умершей в 1847 году от холеры, на жительстве и временном пребывании по разыскании нигде не оказалось».

Засуетилась вся дружина благочиния! Усердие ее доходит до того, что хватают и совершенно здоровую бабу, стоявшую по соседству с заболевшим. (кар. из журн. «Зритель общественной жизни, литературы и спорта». 1863 г.)

Характерно, что вопрос о сокращении переписки, как одной из мер улучшения работы полиции, был поставлен еще в 1851 г. самим императором. По распоряжению из Петербурга генерал-губернатор Закревский приказал старшему полицмейстеру полковнику Давыдову: «…приступить по указаниям опыта, сообразно местным обстоятельствам и необходимости к составлению проекта положения для Московской полиции с присоединением к оному всех тех форм книг, журналов, записок и исходящих бумаг, которые послужат сокращению переписки, упрощению и улучшению делопроизводства, и за тем к изготовлению новых штатов для Московской полиции сообразно кругу действий, пространству и народонаселению столицы и денежным средствам»[34].

Давыдов с коллегами заседали почти год и, оставив после себя увесистый том протоколов, приняли решение: «Работу комиссии прекратить, не выработав штата и положения»[35]. По их мнению, оказалось слишком сложно привести в действие любые меры по сокращению переписки.

Громека, придя к такому же заключению, объяснил читателям, в чем корень зла:

«Что касается до болезни многописания, то да будет известно тем же любителям, что упрощение форм, уменьшение срочных донесений и тому подобные гомеопатические средства не вылечат этой болезни. Причина многописания лежит в свойствах контроля над действиями чиновного мира. Так, где действия эти совершаются публично и гласно, где общественное мнение само следит за малейшим уклонением от закона, там усиленный контроль со стороны начальства делается совершенно ненужным. Там достаточно указать чиновнику его обязанности и, не беспокоясь более, предоставить ему полную самостоятельность в действиях: хороши ли, дурны ли будут эти действия, начальник всегда узнает о них, без помощи подтверждения, срочных донесений, замечаний и тому подобных вещей; а что они скорее будут хороши, чем дурны, в том ручается та же сила гласности. Но там, где гласности не существует, начальство по необходимости должно принимать на себя тяжелый труд следить за каждым шагом подчиненного; так как оно не может, подробно обществу, быть всевидящим и всезнающим, то и должно прибегать к посредству многописания».