Беназир Бхутто - Дочь Востока. Автобиография.

• Название: Дочь Востока. Автобиография.
• Автор: Беназир Бхутто
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Вернулась домой она поразительно спокойной.

— Успела, — сказала она мне. — Я не хотела доставить этим извращенцам удовольствия сказать отцу о приговоре.

Снова мы обе взаперти. И на апелляцию всего неделя.

В отеле «Флэшман» адвокаты работают от зари до зари. Они запросили четыре копии полутора тысяч страниц решения Верховного суда и свыше восьмисот страниц писанины Анвара уль-Хака, но получили лишь одну. Поставили секретаря копировать. Не успел он сделать и половины работы, как его самого и собственника фотокопировального аппарата арестовали.

Защита каким-то образом добыла еще один фотокопир и доставила его во «Флэшман». Большой риск. С начала года военные резко ограничили продажу пишущих машинок и копировальной техники, чтобы ПНП или иная политическая организация не могли распространять «антигосударственную» печатную продукцию. Любой, продавший нам копировальное устройство, подлежал аресту.

Адвокаты работали, а мы с матерью сидели взаперти, в мучительном бездействии. После решения Верховного суда по стране прокатилась новая волна арестов. Школы и университеты закрылись. Зия применил превентивное насилие, стремясь задавить любое волнение, прежде чем оно возникло.

Репрессии военного режима приносили плоды. Когда над людьми нависает угроза, они как будто немеют. В бездействии, в молчании безопасность. Людьми овладевает апатия. Никто не хочет стать следующий жертвой.

Но мне это не дано. Надвигающаяся смерть отца давит на меня. Глядя в зеркало, я не узнаю себя. Лицо от переживаний пошло красными пятнами. Похудела так, что выступают брови, челюсти, подбородок; торчит нос. Щеки впалые, кожа натянута.

Пытаюсь каждое утро бегать по двору, но вдруг теряюсь и замираю, как будто забыв, чем занималась. Сон от меня бежит. Мать дает валиум. Принимаю два миллиграмма, но толку никакого. Продолжаю просыпаться, мысли путаются.

—Попробуй ативан, — советует мать.

—Хоть плачь. Пробую могадон. Не помогает.

12 февраля 1979 года, полицейский лагерь Сихала.

С утра нам с матерью объявлено, что нас переводят в учебный лагерь полиции в нескольких милях от тюрьмы отца в Равалпинди. Нас разместили в обособленно торчавшем на вершине холма здании, окруженном забором из колючей проволоки. Здесь нас ждали голые стены. Ни пищи, ни одеял. Двое из наших слуг из Аль-Муртазы, Ибрагим и Башир, каждый день привозили нам пищу из города.

В пять часов утра 13 февраля адвокаты завершили работу над петицией, как раз уложившись в срок. Суд согласился на отсрочку казни на период рассмотрения петиции. 24 февраля началось ее рассмотрение. Военных правителей Пакистана затопила новая волна просьб о помиловании. «Политики все, как один, просят за своего коллегу-политика, но мало кого из неполитиков слышно», — презрительно проронил Зия, отметая просьбы глав государств как «клановую солидарность».

В начале марта я посетила отца из Сихалы. Как только он выдерживал! Он отказался от всякой медицинской помощи со дня подтверждения смертного приговора, прекратил прием лекарств. Он отказался также от приема пищи, и не только из-за боли в воспаленных деснах, но и в знак протеста против несправедливого обхождения с ним. Его держали теперь взаперти в одной камере, а в туалет выводили.

Как обычно, я с нетерпением ждала встречи с ним, особенно потому, что приготовила ему сюрприз. Перед последним своим арестом мать съездила в Карачи и привезла оттуда отцовскую собаку Хэппи, чтобы хоть слегка развеять тоску заточения. Я очень любила Хэппи. Мы все любили эту пушистую белую полукровку, подаренную моей сестрой отцу.

— Теперь помалкивай, — шепнула я Хэппи перед входом в тюрьму, спрятав его под полой.

Перед первым барьером в помещении для обыска я с облегчением обнаружила, что комендант тюрьмы отсутствует. Не было и полковника Рафи, командира расквартированных в тюремном дворе солдат. Тот тоже обычно внимательно следил за всем происходившим вокруг. Мы с Хэппи двинулись ко второму барьеру. К счастью, надзирательницы разом заулыбались, увидев собаку.

— Собак обыскивать у меня нет приказа, — сказала мне женщина, обшаривая меня в поисках неведомо чего недозволенного.

Мы с Хэппи вошли в тюремный двор.

—Ищи, ищи, — шепнула я Хэппи, выпуская его из рук. Пес понесся по двору, от двери к двери, и вот уже возбужденно затявкал у решетки камеры отца.

—Собаки более верные существа, чем люди, — сказал отец, когда я подошла к ним.

Начальство, разумеется, разозлилось, когда узнало о визите собаки, и на дальнейшее «такие фокусы» запретило. Но я смогла доставить отцу маленькое удовольствие, напомнила ему о нормальной жизни нормальной семьи: отец, мать и четверо детей в доме, собаки и кошки в саду.

В течение первых недель марта наши юристы затопили суд заявлениями с обоснованиями необходимости пересмотра дела. Они валились с ног от усталости. Включив однажды радио в Сихале, мы услышали, что Гулям Али Мемон, член команды адвокатов отца, один из наиболее авторитетных юристов Пакистана, скоропостижно скончался за своим рабочим столом в гостинице «Флэшман». Не выдержало сердце. Еще одна жертва военного режима. Он диктовал очередное послание в Верховный суд, как вдруг прервал его восклицанием: «Аллах! Йа Аллах!» — и умер. Что тут сказать? Мы молча выключили приемник.

23 марта, в годовщину провозглашения основателем Пакистана Мохаммедом Али Джинной независимого исламского государства, Зия объявил, что на осень назначает выборы. На следующий день Верховный суд объявил о своем решении. Хотя петиция отца отклонялась, суд единогласно рекомендовал заменить смертную казнь пожизненным заключением. Снова забрезжила надежда. Теперь решение должен был принять Зия.

Семь дней. Осталось семь дней, в течение которых еще можно убедить Зию не убивать отца. Казалось бы, причин для помилования предостаточно. Решение суда не единогласное, четыре к трем, — почти поровну разделились голоса судей. Такое решение никогда еще в Пакистане не оборачивалось смертью осужденного. Ни одно правительство за всю историю юриспруденции не отказывалось удовлетворить единогласную рекомендацию высшего суда страны по отмене смертного приговора. И никто за всю историю субконтинента не приговаривался к смерти за организацию заговора с целью убийства.

Снова возросло давления из-за границы. Премьер-министр Великобритании Каллагэн обратился к Зие в третий раз. Саудовская Аравия, оплот фундаменталистов, вступилась за отца. Даже президент Картер в этот раз прислал соответствующее письмо. Но Зия молчал. Время истекало.

Дату казни никто не назначал, и народ надеялся. Никто не хотел верить в то, что отец знал с самого начала, все верили в силу рекомендации Верховного суда и в многочисленные заверения Зии мусульманским правительствам, что он заменит смерть пожизненным заключением. Зия дал знать, что прошение отца и его семьи предоставит ему возможность спасти лицо и отменить казнь. Но отец, давно уже принявший мысль о смерти, отказался. «Невинному не подобает просить снисхождения за преступление, которого он не совершал». И отец запретил нам подавать прошение о помиловании. Его старшая сестра, одна из моих хайдарабадских теток, нарушила его запрет и все же привезла свою петицию, отдала ее у ворот дома диктатора за час до истечения срока. Но Зия продолжал хранить молчание.

Обстановка складывалась зловещая. Из камеры отца в тюрьме Равалпинди удалили вообще всю мебель, постель его теперь лежала на полу. Отобрали бритву, и обычно тщательно выбритые щеки отца покрылись седой щетиной. Отец очень ослаб, разумеется, он был не здоров.

В Сихале я получила очередной ордер на продление ареста на основании того, что я могу «заняться подрывной агитацией в попытке добиться освобождения отца и смутить мир и спокойствие, затруднить работу военной администрации».

Никто не знал, чего ожидать. Неужели Зия пренебрежет мировым общественным мнением и рекомендациями собственного Верховного суда? Если так, то когда?.. Ответ стал ясен 3 апреля, когда нас привезли на последнее свидание.

—Ясмин! Ясмин! Они убьют его сегодня!

— Амина! Ты тоже здесь... Сегодня! Сегодня! Адвокаты составили еще одну апелляцию на пересмотр дела. Амина и Хафиз Лахо, один из адвокатов отца, полетели в Карачи, чтобы передать ее в суд. Канцелярия отказалась принять документ, регистратор посоветовал обратиться непосредственно к судьям, которые тоже уклонились от ответственности. Один из судей тайком выскользнул из здания, чтобы с ними не встретиться. Амина и господин Лахо отправились к дому главного судьи, но тот отказался их принять. Им пришлось вернуться в Исламабад ни с чем.

Третье апреля 1979 года.

Тик-так... Военные блокируют наше семейное кладбище, перекрывают дороги на Гархи-Худа-Бахш. Тик-так... Амина направляется из аэропорта в дом Ниязи, не желая оставаться в одиночестве. Тик-так... «Сегодня...» — снова и снова повторяет в телефонную трубку доктор Ниязи. Ясмин и Амина лежат без сна в притихшем доме. Тик-так...