Беназир Бхутто - Дочь Востока. Автобиография.

• Название: Дочь Востока. Автобиография.
• Автор: Беназир Бхутто
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Не знала я и о том, насколько тесным стало взаимодействие директора ЦРУ и пакистанского диктатора. «Конгресс запретил американским бизнесменам давать взятки заграничным деятелям для продвижения своих интересов, — тоже из книги Вудворда. — Но плата и всевозможные привилегии иностранным лидерам или поставщикам информации представляла собой исключение, представляла собой легализованные взятки. Кейси это прекрасно понимал. Своего пакистанского знакомца он посещал дважды в год и стал членом администрации Рейгана, поддерживавшим самые тесные отношения с Зией».

Все это помогло Зие отполировать свой имидж, трансформироваться из кровавого палача и жестокого диктатора в «государственного деятеля мирового масштаба». Забылись его знаменитые перлы вроде высказывания перед корреспондентом «Дейли мейл»: «Да, у нас вешают людей. Но не много». Пакистан стал «фронтовым государством», принимающим первый удар безбожников-коммунистов в священном, джихаде. Американцы с особенной готовностью, если не с наслаждением, глотали новую риторику пакистанского диктатора. Дошло до того, что я увидела в одной из местных газет перепечатку статьи из «Интернэшнл геральд трибюн», в которой Зия именовался «снисходительным диктатором».

Я с раздражением отбросила газеты и принялась вышагивать взад-вперед по узкому коридору перед камерами. Час ходьбы каждый день, неплохое упражнение. Игнорируя отсутствие аппетита, заставляла себя глотать присланную из дому пищу. Август закончился, начался сентябрь, свадьбу Санам назначили на восьмое, я подала заявление на разрешение посетить бракосочетание сестры. Может быть, даже и освободят, надеялась я втихомолку.

Фантазия разыгралась, я представляла, как услышу шаги, несущие мне свободу. Но шаги по-прежнему означали, что мне несут пищу или прибывает смена надзирательниц. По понедельникам шаги мелкого невзрачного человечка, начальника тюрьмы. Иногда он при заместителе, иногда один. И твердит все время одно и то же.

— К чему вам губить свою жизнь за стенами тюрьмы, когда остальные члены вашей партии наслаждаются жизнью на свободе? Оставьте политику, хотя бы временно, и вас сразу освободят.

Я понимала, что этот человек не скажет ничего, что шло бы вразрез с требованиями военного режима. Чего им теперь нужно? Я понимала, что если Зия вздумает меня освободить, то освободит. Если нет, то нет. Но в чем цель этих попыток шантажа, компрометации? Неужели они полагают, что можно меня купить столь дешевыми уловками? Или просто пытаются сломить мою волю, как Айюб Хан пытался сломить волю отца?

— Вас хоть завтра могут освободить, — продолжал начальник тюрьмы. — Вы сами себя держите в заключении. Вы можете улететь в Лондон, в Париж. Непостижимо, молодая женщина гробит свою жизнь в тюрьме! И чего ради? Ваше время придет, просто нужно подождать, проявить тер пение.

После его ухода я всегда чувствовала себя выбитой из колеи. Конечно, и в мыслях у меня не было взвесить всерьез его соблазны, но каковы их мотивы? Нужно им, чтобы я заболела? Или устраиваю и здоровая? Меня раздражала приобретенная привычка — необходимая, надо признать, — всех подозревать. Но без этой привычки не выживешь. Скорее всего они хотят сбить меня с толку, подозревала я. Еще одной попыткой дестабилизации стали таинственные ночные шумы.

Шепот. Двое мужчин и женщина переговариваются вполголоса. Иногда будят меня еще затемно. Никого в мой блок не пускают, никто здесь не может оказаться без ведома тюремного начальства. Я пожаловалась, что мне умышленно мешают спать.

— Никого в вашем блоке нет и быть не может, — заверил начальник тюрьмы. — Это игра воображения.

Шаги. Тяжкие мужские шаги, ближе и ближе к моей камере.

— Кто там? — окликаю я из-под простыни. Тишина. — Слышали шаги? — спрашиваю надзирательницу.

— Нет, ничего не слышала. Я снова жалуюсь.

— Игра воображения, — уверяет начальник.

Динь-динь-динь... Новый звук. Как будто звенят колокольчики ножных женских браслетов. И снова шепот. Я просыпаюсь все раньше и раньше и наконец вообще не могу заснуть. Когда прежнюю надзирательницу замещают новой, я обращаюсь к ней.

—Вы слышите по ночам звуки? — спрашиваю я сморщенную, беззубую патанскую старуху, спящую во дворе.

—Ш-ш-ш... Притворяйтесь, что ничего не слышите, — шепчет она, быстро оглядываясь по сторонам и нервно разглаживая тонкую серую ткань своей форменной одежды.

—Но кто это? — настаиваю я, наконец получив подтверждение реальности своей «игры воображения».

—Это чур-айле.

Чур-айле, дух женщины, со ступнями, вывернутыми задом наперед...

—Но чур-айле не существует, — убеждаю я ее, придерживаясь современных взглядов на мистику и народные предрассудки.

—Еще как существует, — не дает себя убедить старуха в форме. — И все в женском крыле ее слышали. А вы делайте вид, что не слышите, и она вам не навредит.

Динь-динь... Мои прогрессивные убеждения мало помогают. Почему она бродит возле меня, что, мало ей всего женского крыла? Я дрожу в постели, шумы продолжаются.

Дзынь! Дзынь! Бряк! Кто-то, что-то, нечто как будто рылось в мусорном контейнере снаружи моего блока камер. Снова приблизились шаги, хотя звука отпирания двери я не слыхала. Йа Аллах, что это! Йа Аллах, помоги мне! Новый звук, как будто кто-то открыл мою продуктовую коробку, стоявшую снаружи, возле двери, крышка ее стукнулась о стенку. Аллах! Я собралась с духом и прыгнула к двери. Коробка перевернута, скинута в грязь, а вокруг никого.

—Да, да, конечно, нервы у вас шалят, вы все время в напряжении, — сочувствует мне начальник тюрьмы во время следующего посещения. Потом, немного помявшись и покряхтев, как бы преодолев себя, рассказал, что мой блок камер выстроен на месте фанси гхат, где еще британцы вешали осужденных. — Может, какая-нибудь душа не находит покоя, — предположил он. Меня его объяснение вовсе не умиротворило. Еще меньше понравилось мне сказанное старухой надзирательницей.

—Муж мой работал ночным сторожем. Его воры убили. Убийцу так и не нашли. Наверно, душа его мается.

Я не суеверна и склонялась к мнению, что нервы мои испытывают не беспокойные духи мертвых, а вполне реальное тюремное начальство, точно так же, как они не давали покоя отцу в тюрьме Равалпинди. Но ради предосторожности я начала молиться за убиенных в фанси гхат. Через несколько месяцев голоса затихли. Я так и не знаю, что это были за голоса.

Я вернулась к молитвенному ритуалу, предложенному надзирательницей в Суккуре. Выдыхала суру Корана над ведром воды и брызгала по углам. С углами вышло осложнение: камера оказалась сложной формы, и я боялась, что ритуал не подействует. Смогу ли я хотя бы присутствовать на свадьбе Санам? Ответа на свою просьбу я так и не получила.

— Кул Хувва Аллаху Ахад, — молилась я.

После второй среды и перед третьей старуха надзирательница подошла к моей камере утром.

— Ночью я слышала голоса, — сказала она. — Они говорили: «Она сегодня выйдет».

«Совсем рехнулась», — подумала я. Через два часа появилось начальство.

— Собирайтесь, вам разрешено посетить сестру по слу чаю свадьбы.

Клифтон, 70. Латунные таблички все еще сияют у ворот. Сэр Шах Наваз Хан Бхутто. Зульфикар Али Бхутто, адвокат. Напряжение, державшее меня в тисках последние шесть месяцев, слегка ослабло, когда полицейский конвой подкатил к воротам. Я уже не надеялась снова увидеть этот дом. Думала, что он конфискован, опасалась и того, что меня потихоньку убьют в Суккуре. Но вот я снова здесь, живая. И дом цел, повсюду цепочки лампочек, гирлянды в честь праздничного события. Мы выжили.

Я почувствовала прилив жизненных сил, когда открылись знакомые ворота. Чаукидар приветствовал меня, конвой въехал во двор. Бог послал мне вторую жизнь. С Его помощью я не дам врагам себя победить, покорить. Я почувствовала новую силу, как будто возродилась.

Барабаны, танцы. Гирлянды жасмина и роз. Прислуга перед крыльцом, бьют в дхолак и танцуют народные танцы, поводя руками в ритме танца. Чаукидары, камердинеры, секретари... Вот Дост Мохаммед, наш управляющий, обогнавший тюремщиков, добежавший до отца. Урс, личный слуга отца, избитый военными при аресте любимого хозяина. Башир и Ибрагим, помогавшие нам с матерью в Сихале, когда отца казнили. Назар Мохаммед из Ларканы, принявший и похоронивший тело отца.

Они улыбаются, поют, танцуют. Чудесная атмосфера, чудесный, уникальный праздник — свадьба. Вот они увидели меня и, не успела я еще выбраться из машины, как все понеслись ко мне с гирляндами, накидывая их мне на шею. Я мигом оказалась покрытой ворохом цветов.

—Оставьте цветы для гостей, — улыбаюсь я.

— Нет, нет, мы так рады, мы так рады, что вы снова дома-Дома. Даже не верится. С приветственными возгласами из резных дверей посыпалась родня. Сестры матери... тетушка Бехджат из Лондона, кузина Зеенат из Лос-Анджелеса, кузина Фахри, делившая со мной заключение после вынесения приговора отцу. Сестра отца тетушка Манна и три его сводных сестры их Хайдарабада, которые нарушили приказ отца и подали безуспешную петицию о помиловании. Родственники из Индии, Америки, Англии, Ирана, Франции... В доме не осталось ни одной свободной кровати, заняты и садовые постройки, в которых жили братья, последние четыре года пустовавшие. Лейла! Нашилли! Мы обнимаемся, смеемся и плачем. Я не ожидала увидеть их снова, да и они тоже не ожидали увидеться со мной. О страхе перед моей возможной гибелью мы умалчиваем.