Даниил Гранин - Человек не отсюда

• Название: Человек не отсюда
• Автор: Даниил Гранин
• Издательство: Издательская группа «Лениздат», «Команда А»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4453-0758-7

В новой книге Даниила Гранина тесно переплелось художественное с документальным. История в этих текстах становится фактом частной жизни, а частная жизнь — фактом истории. И это дает возможность каждому читателю почувствовать себя включенным в большое время. Если в своих первых, ставших культовыми для нескольких поколений, книгах Гранин учит, как менять судьбу, то теперь он показывает, как следовать ей.

Даниил Гранин (р. 1919) — классик современной литературы. Его романы «Искатели», «Иду на грозу», «Зубр», эссе «Эта странная жизнь» и «Страх», повести «Прекрасная Ута», «Сад камней», «Месяц вверх ногами», «Дождь в чужом городе» — настольные книги нескольких читающих поколений. Уже в XXI веке роман Даниила Гранина «Мой лейтенант» стал лауреатом национальной литературной премии «Большая книга» (2012).

Д. А. Гранин — почетный гражданин Санкт-Петербурга, председатель правления Фонда им. Д. С. Лихачева.

---

Насильно заставлял брить бороды. Наверное, так оно и было, но после Петра никто снова не стал отращивать бороды, не вернулся в прежнюю бородатость.

Заставил отказаться от кафтанов, заставил перейти к европейской одежде? Но ведь после его смерти не стали возвращаться к прежней одежде, европейская прочно укоренилась в русском быту. Была охотно, и даже с радостью, принята молодежью.

Петр завел первую газету, все последующие царствования увеличивали количество газет, росли их тиражи, они появлялись во всех губернских городах.

Петр перешел к европейскому календарю, и этот европейский календарь укоренился.

Были введены так называемые ассамблеи, балы с угощениями, танцами. По европейскому образцу. И это с радостью было принято в знатных домах Петербурга, Москвы а затем и провинции.

Таких примеров можно приводить великое множество. Мы до сих пор пользуемся громадным наследием петровских инноваций, как говорят ныне.

Его реформы преобразили русскую армию в регулярную. Создали российский военный флот, российский торговый флот. Петербург строился как каменный город, Петербург от Петра получил такие ныне очевидные вещи, как полицию, городское освещение, набережные, которые он сделал главными городскими улицами, Петербург стал первым городом в России с прямыми проспектами и улицами, системой площадей, каналов. Это все были новации естественные, необходимые, и поэтому они так быстро и крепко укоренялись и в других городах России.

Женщина

Я говорил с ней о предстоящем семинаре. Кто будет, где проводить его и прочее. Глаза ее посмеивались, совершенно невпопад разговору, вдруг заглядывали внутрь меня, в глубину зрачка, взгляд распахивался, там что-то открывалось, звало, сбивало меня с толку. Шоколадные глаза лакомо блестели, подначивали. Может, надо было как-то откликнуться, но дела не отпускали, и она погасила свои огни, игра прекратилась, ее интерес ко мне кончился.

* * *

То, что рассказывала и Ольга Берггольц.

«Добровольский, сотрудник Дзержинского, старый большевик. Был заведующим музеем ГПУ НКВД. Потом арестован, долго мыкался в нетях.

В 1941 году — комиссар Седьмой армии. Тоже, конечно, нагрешил достаточно.

Вспоминает, как его, перед прилетом Мерецкова, напутствовал энкавэдэшник:

— Встречай командующего армией, смотри, чтоб не ушел к немцам или чего с собой не сделал, а то — во.

К лицу Добровольского гэпэушник подносит сжатый кулак.

Прилетел самолет. Вылезает оттуда Мерецков, небритый, грязный, страшный, прямо из тюрьмы.

Добровольский рассказывал, как Мерецков идет бриться и говорит Добровольскому:

— Ты, что ли, ко мне приставлен? Ну, пойдем на передний край.

Ходит, не сгибаясь, под пулями и минометным огнем, а сам туша — во.

— Товарищ командующий, вы бы побереглись…

— Отстань. Страшно — не ходи рядом. А мне не страшно. Мне жить противно — понял? Ну, неинтересно мне жить. И если я что захочу с собой сделать, — ты не уследишь. А к немцам я не побегу — мне у них искать нечего… Я все уже у себя имел…

Я ему говорю:

— Товарищ командующий, забудьте вы о том, что я за вами слежу и будто бы вам не доверяю… Я ведь сам такое же, как вы, испытал.

— А тебе на голову ссали?

— Нет… этого не было.

— А у меня было. Мне ссали на голову. Один раз они били меня, били, я больше не могу: сел на пол, закрыл руками голову, вот так руками, сижу. А они кругом скачут, пинают меня ногами, а какой-то мальчишка, молоденький, — расстегнулся и давай мне на голову мочиться. Долго мочился. А голова у меня — видишь, полуплешивая, седая… Ну вот ты скажи — как я после этого жить могу.

— Да ведь надо, товарищ командующий. На вас надеются. Видите, какая обстановка.

— Вижу обстановку…

Ну, настает ночь, он говорит:

— Что ж, давай вместе ложиться на эту постель.

Мне страшно его оставить, легли мы вместе, лежим, молчим.

— Не спишь?

— Не сплю, товарищ командующий.

И вот стали мы вспоминать, как у кого ТАМ было. Говорим, вспоминаем — не остановиться, только когда он голос начинает повышать, я спохватываюсь, говорю:

— Тише… тише, товарищ командующий! Ведь, наверное, за нами обоими следят. Разрешите, проверю обстановку.

Соскакиваю с постели, бегу смотреть, не слушает ли кто у дверей, и опять говорим друг с другом… Глаз до утра не сомкнули…»

В дальнейшем Мерецков отличился при прорыве блокады Ленинграда. Вот в такой обстановке воевали, командовали наши маршалы, генералы, кого им было ненавидеть, кого любить.

Любанская и Синявинская операции — провал полный, но Мерецков отличился в прорыве блокады в ходе операции «Искра».

* * *

Первое, что спросил редактор, — почему я пишу больше всего про войну 1941–1942 годов? Ведь я воевал и позже, по сути, все четыре года отбухал, демобилизовали меня в конце 44-го года. Почему не пишу про то, как входили в Прибалтику и дальше. Про свою танковую роту.

Действительно, почему? А чего про то писать. Наступали, стреляли, давили, громили, и помнится плохо и неинтересно.

* * *

Чехов писал: «Веровать в Бога не трудно. В него веровали и инквизиторы, и Бирон, и Аракчеев. Нет, вы в человека уверуйте». Он прав, в самом деле, с началом XXI века у нас надели крестики, а многие поверх платья, как украшение, повесили иконы, даже в присутственных местах. Стали ходить в церковь. А пьянство не уменьшилось, колются и грабят по-прежнему, казнокрадов становится все больше, стали воровать не миллионы, а миллиарды. На всякий случай они же подкупают Господа — строят часовни, храмы. Таким манером веровать в Бога и впрямь не трудно.

В повести своей «Ионыч» Чехов пишет про губернский город С. В этом городе местные жители не жалуются, они довольны, что есть библиотека, театр, клуб, бывают балы, «…что, наконец, есть умные, приятные, интересные семьи, с которыми можно завести знакомство».

«Устраивают любительские спектакли с благотворительной целью».

И кажется, что жизнь провинциальной интеллигенции была во времена Чехова куда лучше нынешней.

Мои родные живут в Волгограде, город по праву вроде считается одним из крупнейших и значимых городов России, а молодые мои волгоградцы жалуются на то, что деваться в городе некуда: ни театров, ни концертов, ни клубов. Если что и бывает, то это приезжие гастролеры, дай Бог, чтоб были добросовестные и первосортные, а они редкость. Вот и недоумеваешь: неужели за полтораста лет, со времен Ионыча и Чехова, так духовно обеднела наша жизнь? Про город С. Чехов писал с укором, ибо герой, хороший доктор Старцев, скучал, томился от однообразия пошловатой провинциальной жизни.

Неужели с тех пор даже эта жизнь в городе С. еще больше духовно оскудела?

Труд не придает нашей жизни смысл. Да и есть ли он, этот смысл? Чехов, например, всю жизнь искал общую идею, ради которой нужно трудиться, и не мог найти, и не стеснялся признаться в этом. Вот его герой, Старцев, хороший врач. С годами становится все опытнее. Должен бы, казалось, получать удовлетворение от своей работы. Чехов был врачом и знает, что значит в городе, в таком, как С., хороший врач, а тем не менее этот хороший врач, признанный горожанами, обеспеченный, не находит удовлетворения от той жизни, которая ему выпала на долю. Профессиональный успех, труд — этого всего недостаточно человеку. И любовь у Старцева была возможна, и признание, и вместо экипажа с одной лошадью с тройкой теперь получил, а все равно не хватает чего-то черезвычайно важного, того, что называют обычно смыслом жизни, так вот этого смысла ему никак не найти.

* * *

В колхозной конюшне обнаружился Конек-горбунок. Зав. фермой, хоть и был поддавши, доложил председателю. Тот не поверил. Давно он не бывал в конюшне. Лошадьми не интересовался. Все же приехал. Решили подстрелить урода. В последний момент председатель пожалел. Что-то ему напомнил этот Конек. А что — не мог вспомнить. Ладно, отпустили его. Конь поскакал. Они смотрели ему вслед и увидели, как навстречу ему откуда ни возьмись выскочил Кот в сапогах, и оба они понеслись.

* * *

Когда человек прав, никакие власти не могут у него этого отнять. Он может отречься, подписать что угодно, и все равно будет жить сознанием своей правоты.

Фанера

По словам Юрия Афанасьева, во времена Хрущева ракет стратегического назначения было всего лишь шесть штук, десятки других изготавливали из фанеры, выставляли и успешно морочили американские спутники. Декорация сопровождает российскую историю со времен Потемкина вплоть до нынешних государственных концертов из «фанеры».

Записанные на пленку аплодисменты, записанный смех подкладывается к реплике, к фразе, один и тот же, однообразная механическая реакция. Смеются вместо меня, аплодируют тоже за меня. Как это уныло и неприятно.