Владимир Колыхалов - Кудринская хроника

• Название: Кудринская хроника
• Автор: Владимир Колыхалов
• Издательство: Западно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1984

Книга прозы, посвященная труженикам Среднего Приобья и пребыванию автора в Приамурье.

В новой книге Владимир Колыхалов остается верен излюбленной своей тематике: взаимоотношения человека и природы, живописание народной жизни, пейзажи Приамурья и родного ему Обского Севера. Вместе с тем, в «Кудринской хронике» писатель воссоздает запоминающиеся образы нефтедобытчиков, партийных работников.

---

И еще занозила душу Хрисанфа Мефодьевича одна задумка. Позапрошлую ночь он видел во сне отца. Батька его пропал в тайге много лет назад и похоронен на том месте, где случайно был обнаружен его труп. И место это как раз в том углу, куда собирался нынче идти охотник. Там могила, а над ней крест кедровый стоит. Надо сходить поклониться праху родителя, а то уж давно не заглядывал.

Проворно одевшись в свои доспехи, Савушкин оседлал мерина, который по давней неистребимой привычке все норовил ухватить хозяина за руку желтыми, истертыми зубами. Старый конь, а такой непокорный.

— Околевать тебе скоро, а ты все взыгрываешь! — ругнулся Хрисанф Мефодьевич, замахиваясь на Солового кулаком для острастки.

С пенька, потому как был низкорослый и грузный, Савушкин забрался в седло и бодро сказал собаке:

— Пошли, Шарко! Да смотри у меня…

Широколобая, палевого окраса, грудастая крупная лайка с посеревшим от времени загривком побежала привычно впереди лошади, держа хвост кренделем.

Шарко было уже восемь лет и он подходил к закату своей полезной собачьей жизни. Замечалось хозяином, что пес стал уставать, часто ложился, поскуливая и облизывая подушки на лапах, и вообще в нем появлялась старческая леность, желание забиться в тепло и дремать. Хрисанф Мефодьевич подумывал его на тот год заменить. Кличку Шарко дали собаке дети Савушкина — дочь Галя и сыновья Александр, Михаил, Николай. Как сговорились тогда, что Шарик — это не годится (у всех по Кудрину сплошь Шарики, Бобики, Велки), а вот Шарко ни у кого нет. Дети у Хрисанфа Мефодьевича уже были большие, сыновья учились: один в техникуме — Михаил, Александр в институте в Иркутске на охотоведа, Николай заканчивал строительный вуз, готовился к самой мирной профессии. Галина немного учительствовала после педагогического училища, а потом нашла другую работу себе. Отец спорить с детьми из-за такой странной клички собаки не стал. Да и жена, Марья, взяла их сторону, как это обычно бывало. Хрисанф Мефодьевич хоть и имел свой взгляд на порядок вещей, но жене не всегда перечил. Шарко так Шарко, какая ему, в конце концов, разница. Была бы собака путная, а там хоть как ее назови.

Неторопливо, кидая копытами снег, идет Соловый. Хрисанф Мефодьевич не гонит его, не покрикивает, не бьет стременами в бока. Впереди день, да еще темноты прихватишь часа два-три на обратном пути. Оно и выйдет верст тридцать с гаком. А снежище-то! Едва не по брюху лошади. Шарко по заносам «плывет», купается, язык вывалил. Тяжело…

Поля кончились — раскорчевки тридцатых годов. Понадрывались тут люди, вспомнить, и то берет оторопь. Все поднимали на лом да на слегу, вагой подхватывали под надсадный кряк. Он тогда малым был, на лесоповале и раскорчевках ему еще невмоготу было, но сучья рубил и жег их вместе со смолевыми пнями. Зато уж отцу его, покойнику, работа досталась адова, на ней он и надорвал силы…

Свернули влево, в тайгу, и часа два шли вдоль речки, а потом, такую петлястую, переходили ее по мелким местам раз пять. Молодой лед трещал, Соловый прядал ушами, припадал на задние ноги. Тогда приходилось слезать и вести его в поводу. Неожиданно, как и бывает на охоте, подсекли свежий лосиный след: матерый бык-одиночка мерным шагом шел к северу.

— Шарко…

Савушкин почмокал губами, как это он делал всегда, приглашая собаку к работе.

Пес оживился, потыкался носом в глубокие наступи, попетлял, «почелночил» и… побежал совсем не туда, куда ушел лось, а в обратную сторону, то есть, по выражению охотников, «взял пятной след».

Когда Хрисанф Мефодьевич понял все происшедшее, его охватила дрожь, у него от расстройства зазвенело в ушах, и сердце стучало часто. Острый глаз заблестел, будто расплавленный сургуч. Этого только ему не хватало! И он закричал:

— Ты что, Шарко, очумел?! Взадпятки ты еще у меня не рыскал. Сглазили, накудычили! Ну, Румянцев, шельмец! Икалось бы тебе с утра и до вечера!..

Сжав повод до боли в ногтях, Хрисанф Мефодьевич спрыгнул с Солового, позвал собаку. Вскоре Шарко вернулся, вывалив синеватый язык, уселся в пяти шагах от хозяина, склонив голову набок. Лицо Савушкина опять покривилось, он вскинул ружье, перевел предохранитель и наставил стволы на собаку — в темное пятнышко промеж ушей. Но взгляд Шарко, такой беззащитный, доверчивый, ласковый и недоумевающий, переборол гнев его хозяина и отвел тот момент, тот миг, когда мог прогреметь выстрел… Хрисанф Мефодьевич опустил ружье, выдохнул с облегчением и сел прямо в сугроб, проведя рукой по распаренному лицу. Так он сидел с минуту.

Виляя хвостом, Шарко подполз виновато к хозяйским ногам, ткнулся мордой в заиндевелые, покрытые льдинками, брезентовые голяшки бахил. У Савушкина перехватило в горле, язык вдруг стал сухим и шершавым, а губы сделались клейкими. Сердце не унималось и тукало сильно, до шума в ушах. Ему захотелось пить, но на этот раз он не захватил с собой термоса с крепким горячим чаем. Похватал пригоршней сахаристо-рассыпчатый снег, натер им горячие щеки и лоб. И почувствовал облегчение.

— Прости ты меня, дурака, — сказал он собаке. — Так осерчал на оплошку твою, что чуть не ухлопал тебя. А ведь ты мне столько служил! Грешно вышло бы, ох и грешно…

Хрисанф Мефодьевич гладил собачью лохматую голову, давал Шарко искрошенные кусочки печенья, как делал всегда, поощряя старание своего друга.

— Шарко, — повторил Савушкин, и душа его еще более отмякала, теплела. — Старый ты стал у меня — это верно! Но должен выправиться. Так, как сегодня было с тобой, бывает. И человек нюх теряет. Зрением слабеет и слухом. Ошибся, дружок, напутал, а после и вспомнишь, и наладишься, и побежишь, куда надо… Ну, не скули, не винись!.. Язык у тебя большой, горячий! Всю руку мне обслюнил…

Хрисанф Мефодьевич скормил Шарко все печенье, до крошки. И они поднялись.

Соловый стоял понуро, обминаясь с ноги на ногу, грыз удила, будто тоже переживал на свой лад случившееся.

— Нет, выходит, пути нам сегодня в охоте, — проговорил Савушкин, садясь на коня. — Пошли…

И он повернул Солового в обратную сторону, к зимовью.

2

Ветер сорвал с плоской крыши таежной избушки крупитчатый снег, смел его в пропасть яра, покрутил злобно на лысом льду Чузика и утих, словно запутался в прибрежных кустах краснотала, черемушника, калины и смородяжника — так густо и непролазно было здесь даже среди оголенных зарослей.

Звонкая тишина водворилась лишь ненадолго. Опять надавил порыв свежака, зашуршал на крыше и под навесом, где у копешки сена стоял обсыпанный крупкой Соловый. Качались деревья, кусты. Ветер уже окрепчал, напористо гнал снег по сугробам, свивал его в струи, рождая поземку.

Шарко поджал хвост, постриг ушами и, понурясь, ушел под навес и там улегся под копной сена, уткнувшись носом в пах. Мерин хмурил глаза, похрумкивая овсом. Собака и лошадь за долгие годы привыкли друг к другу и между ними давно установилось согласие.

Хрисанф Мефодьевич нагнулся, смахнул порошины снега с загривка Шарко, и тот заскулил, точно заплакал.

— Чо, замерз, старина? — подал голос хозяин, продолжая ласкать собаку. — Ветер вон какой подымается, а спать на ветру не сладко. На ветру хорошо только блох ловить — они тогда смирны!

Мокрый холодный нос собаки уткнулся в теплую ладонь хозяина. Глаза Шарко в полутьме казались большими, блестящими, будто истекали слезой. И опять, как сегодня в тайге, больно кольнуло в груди Хрисанфа Мефодьевича.

— Ничего, дружок, выправишься. Покажешь еще былую-то прыть!

Нынче Савушкин вовремя, не без доброй поддержки Румянцева, завез в зимовье снаряжение, устроился, печь затопил. Запахло жильем, таким родным, близким духом. Позже подъехал зять Михаил Игнатов, помог запоры поставить на Чузике, чтобы в мордуши рыба ловилась, когда ударят морозы и начнется «загар» реки. Тогда рыба по ямам все равно начнет погибать от недостатка кислорода, так хоть взять ее успеть с пользой для человека. После налаживания запоров собрались на охоту и взяли по чернотропу лося — на пропитание себе и гостям, какие наведаются.

Зять Михаил побыл и уехал, кратковременный отпуск у него кончился, а Хрисанф Мефодьевич остался один в этом тихом местечке, которое он любил едва ли не пуще своего дома, и стал поджидать снегопада…

Снега повалили густо сразу после ноябрьских праздников, в неделю увили, укутали все кругом. Каждый зверь и каждая птица оставили след, можно было идти тропить. Хрисанф Мефодьевич на Соловом покружил изрядно по отведенным угодьям. Боровой дичи в этом году было мало, а лоси держались кучно по рямам за речкой, по заболоченным, мшистым зарослям. Кормов лосям было там вволю, вот они и топтались на облюбованных местах. Хорошо зная стойла зверей, Савушкин попытался взять лосей гоном, но Шарко из-за старости и глубокого снега долго не мог преследовать сильных, быстрых животных, и они уходили, не позволяя собаке настигнуть себя и держать, пока охотник не подкрадется на выстрел. А подходить надо было близко: Савушкин редко стрелял дальше чем за сто пятьдесят шагов.