Роберт Стоун - Дамасские ворота

• Название: Дамасские ворота
• Автор: Роберт Стоун
• Издательство: Азбука
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-389-03416-7

Впервые на русском — интеллектуальный бестселлер современного американского классика, друга и соратника Кена Кизи.

Журналист Кристофер Лукас получает заказ на книгу о так называемом иерусалимском синдроме — том виде мании величия, когда паломнику мнится, что он владеет божественными силами, что на него возложена пророческая миссия по спасению мира. А на пороге нового тысячелетия Иерусалим стал полем битвы за возвращение святынь — битвы, в которой участвуют ортодоксы всех религий, самозваные мессии, разномастные спецслужбы и даже суфийские дервиши. Игра в кошки-мышки в подземном лабиринте и хитросплетение заговоров, гонки по охваченным мятежом улицам и бред любовного очарования — еще не известно, что опаснее для души и тела в вечном городе…

---

— Да, в каждой, — согласился Лукас.

Первое удивление при виде Чарльза за стойкой такой убогой, а возможно, еще и наркоманской забегаловки переросло в любопытство. Время от времени Лукасу приходила мысль использовать его как источник информации. В более решительном настроении он представлял, как напишет статью на тему, которую другие журналисты до сих пор не поднимали.

По мере продолжения интифады возникли слухи, что кое-кто из шебабов — молодых палестинских активистов, которые взимали с населения Восточного Иерусалима дань для Фронта освобождения Палестины, — имел определенные финансовые соглашения с хулиганствующей молодежью на израильской стороне. Статья ссылалась бы на пересуды об официальной коррупции на Оккупированных территориях. Нечто подобное вскрылось в предыдущем году в Белфасте и касалось негласной договоренности между некоторыми отрядами ИРА и протестантским подпольем в городе.

Поиск любых документальных подтверждений подобных вещей был опасным делом, но именно такого рода статью Лукасу было бы интересно написать. Ему нравились материалы, разоблачавшие безнравственность и двуличие, проявляемые обеими сторонами в этой войне, якобы священной и бескомпромиссной. Он обнаружил, что такие истории внушают надежду, поднимают человеческий дух. Лукас в отчаянии готов был отдать предпочтение почти чему угодно перед кровью и почвой, древним верноподданичеством, бесконечным фанатизмом религий.

С тех пор как год назад он опрометчиво бросил надежную и довольно престижную работу в газете, его жизнь осложнилась. Постоянно приходилось объяснять, кто он такой. Когда он представлялся новым людям, его визитная карточка их не вполне убеждала. Иногда он чувствовал себя дилетантом. К тому же, перейдя в независимые журналисты, он стал менее экономным, менее организованным, но более амбициозным. Не стесняемый теперь рамками газетного формата, он в каждой статье давал себе волю, писал довольно свободно — куда вели его описываемые события, а события ничего не ведали ни о форматах, ни о газетах, и единственным красивым оправданием было то, что он может просветить читателей ежедневных газет насчет происходящего. Оправдание благородное, честное и старательно себе внушаемое. Однако по мере развития событий у них появлялись альтернативные источники информации. К счастью, хотя весь мир стекался в город, в Иерусалиме по-прежнему находились люди, которые больше любили говорить, нежели слушать.

— В такие дни нелегко раздобыть выпивку, — сказал он Чарльзу.

Тот скривил физиономию, открыл себе тоже бутылку пива. Затем бросил взгляд в окно и быстро чокнулся с Лукасом.

— Говорят, в городе стало больше наркоты, — закинул удочку Лукас.

Чарльз был в долгу у Лукаса за кое-какие мелкие услуги, главным образом за помощь в получении американских виз для его родственников, и оба понимали, что Лукас мог рассчитывать на такую же помощь со стороны Чарльза, в пределах его ограниченных возможностей, в получении тех или иных сведений.

— Правильно говорят.

— По-моему, готовится какой-то сюрприз. И я подумал, что мог бы написать об этом.

Чарльз посмотрел на него долгим мрачным взглядом, потом оглянулся по сторонам:

— Ты ошибаешься.

— Ошибаюсь?

— Ошибаешься. Потому что знаешь, и я знаю, и все знают, что это вовсе никакой не сюрприз.

— Что именно — не сюрприз?

— Во-первых, — сказал Чарльз, — это не сюрприз. Во-вторых, ты не можешь писать об этом.

— Ну… — начал было Лукас.

— Не можешь. Кем ты себя вообразил? Может, за тобой кто стоит?

Вопрос по существу, подумал Лукас.

— Скажи, — спросил Чарльз, — ты знаешь Вуди Аллена?

— Не лично.

— Вуди хороший парень. Поскольку принимает все это близко к сердцу.

— Неужели?

— Вуди приехал в Палестину, — сказал Чарльз, смакуя ледяной «Хайнекен». — Он сам еврей. Но увидел оккупацию и открыто высказался. Осудил дубинки и стрельбу в палестинцев. И что? Американские газеты заклевали его. Приняли сторону жены[18].

Лукас сделал вид, что размышляет о случае Вуди.

Чарльз пожал плечами: мол, тут и говорить не о чем, все и так очевидно.

— Так что забудь об этом. Пиши о Вуди.

— Да брось ты! — сказал Лукас. — Вуди Аллен никогда здесь не был.

От холодного пива у него заломило лоб.

— Был, — упирался Чарльз. — Его многие видели.

Они переменили тему.

— Напиши о меджнунах, — предложил Чарльз.

— Пожалуй, так и сделаю. Не против, если приведу их сюда?

— Приводи. Трать деньги.

— А может, просто уеду куда-нибудь ненадолго, — сказал Лукас, удивившись внезапной своей откровенности.

— Когда вернешься, меня здесь не будет, — спокойно сказал Чарльз. — Скоро я останусь тут последним из назаретских Хабибов. Так что попрощаемся!

— Аи revoir, — сказал Лукас, вышел из бара и пошел по Виа Долороза, мимо церкви Святой Анны, рядом с купальней Вифезда[19].

Это было единственное место, куда он опасался ходить в эти дни по нескольким причинам. У Львиных ворот стояли такси и шеруты[20]; он прошел мимо них. По Иерихонской дороге спускались с Масличной горы паломники. Лукас вдруг почувствовал усталость. Весь задор, который погнал его на улицу в это пасхальное утро, иссяк.

Один из таксистов зазывал особенно настойчиво и, поторговавшись, согласился дешевле обычного довезти его до отеля «Интерконтиненталь» на горе. Лукасу захотелось взглянуть на город сверху. Отель казался закрытым. Его стеклянные панели были намылены, внутри темно. Он все равно вышел из машины, перешел дорогу и посмотрел на раскинувшийся внизу Иерусалим. Отсюда ему была видна Храмовая гора и крыши обнесенного стеной Старого города. Снова со всех сторон зазвонили колокола, непрекращаюшийся ветер разносил эхо.

Луковицы куполов Святой Марии Магдалины сверкали прямо внизу перед ним, когда он спускался по крутой булыжной дороге. Свернув, он пошел вдоль церковной стены и у следующего поворота оказался в гуще верующих. Те толпой текли из садовой калитки в стене. Две маленькие русские монашенки в черном, косившие траву, провожали их поклонами. Православный священник в полном облачении стоял у выхода из церкви и курил сигарету, болтая с двумя арабами, затянутыми в воскресные костюмы.

Около половины прихожан были палестинцы, но порядочно было и русских, в основном женщин. Многие из них одеты роскошно, сразу видно — из Центральной Европы; израильтянки определенного возраста так выряжаются лишь иногда и по особым случаям; на некоторых шляпки, модные туфли, меховая отделка на платьях, невзирая на жару. Лукас был уверен, что у большинства имеются израильские паспорта. И хотя они оживленно болтали, спускаясь по Иерихонской дороге, в них была заметна какая-то виноватая настороженность. Одна или две русские женщины, видимо, почувствовали на себе взгляд Лукаса и, оглянувшись, увидели, что он посторонний.

Они бы удивились, подумал Лукас, знай, как много у них общего с ним. В темноте рассыпались зерна света. Чьи? Откуда?

Рядом шагала совсем юная девушка. Их глаза встретились, и Лукас улыбнулся. У нее был испуганный взгляд и длинные темные ресницы. Она заговорила с ним по-русски, на что Лукас мог только помотать головой и снова улыбнуться. Когда все вознесутся в небеса, подумал Лукас, мы еще будем здесь: смотреть на Масличную гору и думать, в какую сторону бежать.

Недавно по дороге через сектор Газа у Лукаса состоялся жаркий спор с коллегой-журналистом, французом, страстным защитником Палестины. Лукас старался, как обычно, равно судить о каждой из сторон. Француз ругал его, называл заурядным американцем. И сам Израиль, сказал француз, ничем не лучше американской колонии: более американизирован, чем Америка.

К тому моменту они уже углубились в сектор, с одной стороны дороги тянулись немыслимые лачуги лагеря беженцев Аль-Бурейдж, которые уходили далеко в пустыню, с другой — такие же лачуги лагеря Нузейрат, простиравшиеся до самого моря. Весь день мимо проносились лица, выражавшие злость и безнадежность. И не оставляло чувство одиночества.

— Если вот сейчас здесь все взорвется, — с вызовом спросил Лукас, — в какую сторону кинешься бежать? Если начнется настоящая война?

Француз заносчиво ответил, что предпочитает не думать подобным образом. Его слова взбесили Лукаса. Как будто можно думать каким-то другим образом.

— Думаю, ты побежишь к Мекке, — сказал он. — А я… ну а я к «Финку».

Это был бар на улице Короля Георга в Иерусалиме[21], где умели мешать настоящий мартини.

Он расстался с русскими над Гефсиманским садом и свернул к обширным еврейским кладбищам над Кедроном. Среди белых надгробий стояли одетые в черное фигуры, в одиночестве или по двое, по трое. То были ортодоксальные евреи, читавшие псалмы у могил своих родственников. Лукас заметил, что идет по известняковому склону между эллинскими захоронениями на вершине горы и Иерихонской дорогой ниже. Вскоре он был на десяток могильных рядов выше группы из троих мужчин. Двое были пожилые, в широкополых шляпах и огромнейших пальто. Третий моложе, в черных слаксах и темно-синей ветровке. На макушке — черно-золотая кипа, через плечо — автомат.