Джером Сэлинджер - Собрание сочинений

• Название: Собрание сочинений
• Автор: Джером Сэлинджер
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-31203-0

Дж. Д. Сэлинджер (р. 1919) — великий затворник американской литературы, чьи книги уже полвека будоражат умы читателей всего мира. В данном томе собран основной корпус его работ в новых переводах. Роман «Ловец на хлебном поле», «Девять рассказов» и повести о Глассах можно смело считать духовным завещанием XX века грядущим столетиям.

---

Тедди вдруг вскочил.

— Мне, боюсь, уже правда пора, — сказал он. Потом нерешительно присел лицом к Николсону на подставку для ног и заправил футболку. — У меня еще, наверно, минуты полторы, — сказал он. — Это в самом низу, на Палубе Е.

— Можно спросить, почему ты сказал профессору Питу, что ему с начала года нужно перестать преподавать? — довольно в лоб спросил Николсон. — Я знаю Боба Пита. Потому и спрашиваю.

Тедди затянул потуже крокодиловый ремень.

— Просто он вполне духовен, а преподает сейчас много такого, что ему не очень полезно, если он хочет достичь подлинного духовного развития. Его это слишком возбуждает. Ему пора выкинуть все из головы, а не впихивать туда все больше. Если захочет, он и за одну жизнь избавится почти от всего яблока. Ему очень хорошо даются медитации. — Тедди встал. — Я пойду. Не хочется слишком опаздывать.

Николсон глянул на него снизу вверх и не оторвал взгляда — удерживая мальчика.

— Что бы ты сделал, если бы смог изменить систему образования? — неуверенно спросил он. — Когда-нибудь вообще думал об этом?

— Мне честно пора, — сказал Тедди.

— Ответь на один только вопрос, — сказал Николсон. — Образование — мой детеныш, я его и преподаю. Потому и спрашиваю.

— Ну… Не знаю я, что бы сделал, — сказал Тедди. — Я одно довольно-таки точно знаю — я не начинал бы с того, с чего обычно в школах сейчас начинают. — Он сложил руки на груди и немного подумал. — Наверно, сначала собрал бы всех детей и показал им, как надо медитировать. Постарался бы научить, как им разобраться, кто они есть, а не просто дать имена и всякое такое… Наверно, еще раньше я бы убедил их выгрузить все, что им говорили родители и все остальные. В смысле, даже если родители просто сказали, что слон большой, я бы их заставил и это выгрузить. Слон большой только рядом с чем-то другим — например, с собакой или дамой. — Тедди еще немного подумал. — Про хобот у слона я бы тоже не стал им рассказывать. Я мог бы показать им слона, если б он был у меня под рукой, но я бы дал им подойти к слону, зная о нем не больше, чем слон бы знал о них. То же самое с какой-нибудь травой. Я бы даже не сказал им, что трава зеленая. Цвета — это же просто имена. В смысле, если сказать, что трава зеленая, они станут ожидать, что трава будет как-то выглядеть — по — вашему, — выглядеть так, а не как-нибудь иначе, вероятно, хорошо, а может быть, даже лучше… Не знаю. Я бы просто заставил их выблевать все то яблоко, которое в них впихивали какие-нибудь родители, до последнего кусочка.

— И нет риска, что ты вырастишь маленькое поколение невежд?

— Почему? Они будут не больше невеждами, чем слон. Или птица. Или дерево, — сказал Тедди. — Лишь потому, что нечто определено, а не просто ведет себя определенно, оно не становится невеждой.

— Да?

— Да! — сказал Тедди. — А кроме того, если б им хотелось учиться всему остальному — именам, цветам и прочему, — они б и могли учиться, если охота: потом, когда станут постарше. Но мне бы хотелось, чтобы начинали они с того, чтобы смотреть на все по-настоящему, а не как смотрят другие яблоневые плодожорки, я вот о чем. — Он шагнул ближе к Николсону и протянул руку. — Мне пора. Честно. Приятно было…

— Одну секундочку — присядь-ка на минутку, — сказал Николсон. — Ты не думал заняться исследованиями, когда вырастешь? Медицинскими, например? Мне кажется, с твоим умом ты бы рано или поздно…

Тедди ответил, но садиться не стал.

— Некогда я об этом думал — пару лет назад, — сказал он. — Я с целой толпой врачей уже разговаривал. — Он покачал головой. — Это, наверно, не очень интересно. Врачи слишком уж держатся поверхности. Только о клетках каких-нибудь разговаривают.

— Так, значит? Ты считаешь, клеточная структура не важна?

— Важна, само собой. Но врачи говорят о клетках так, будто клетки сами по себе важны безгранично. Будто они на самом деле человеку не принадлежат. — Тедди ладонью откинул челку со лба. — Я сам вырастил свое тело, — сказал он. — Никто другой за меня этого не делал. А раз я его вырастил, видимо, я знаю, как его растить. Бессознательно хотя бы. Я мог растерять сознательное знание о том, как его растить, где-то за последние несколько сот тысяч лет, но знание до сих пор во мне, потому что — очевидно же — я его применил… Нужно много медитировать и разгружаться, чтобы все это вернулось — в смысле, сознательное знание, — но это возможно, если хочется. Если откроешься пошире. — Он вдруг нагнулся и поднял с подлокотника правую руку Николсона. Встряхнул ее всего один раз, от души, и сказал: — До свидания. Мне надо идти.

И на сей раз Николсон не сумел его задержать — мальчик быстро двинулся прочь по проходу.

Еще несколько минут Николсон сидел неподвижно, не снимая рук с подлокотников, незажженная сигарета — по-прежнему меж пальцев левой руки. Наконец, поднял правую и словно бы проверил, до сих пор ли расстегнут воротничок. Потом закурил и снова замер.

Он выкурил сигарету до конца, скинул ногу с края шезлонга, наступил на окурок, поднялся и проворно зашагал между шезлонгов к выходу.

По носовому трапу он довольно бодро спустился на Прогулочную палубу. Не задержавшись там, продолжал спускаться, все так же проворно, на Главную. Затем на Палубу А. Затем на Палубу Б. Затем на Палубу Ц. Затем на Палубу Д.

На Палубе Д носовой трап заканчивался, и Николсон мгновенье постоял, явно не понимая, куда ему теперь. Однако заметил человека, вроде способного его направить. Чуть дальше, на стуле у входа на камбуз сидела бортпроводница, читала журнал и курила сигарету. Николсон подошел к ней, быстро задал вопрос, поблагодарил, затем сделал еще несколько шагов к носу и распахнул тяжелую металлическую дверь, гласившую: К БАССЕЙНУ. Она открылась на узкий трап без ковра.

Он миновал чуть больше половины трапа, когда услышал всепроникающий долгий визг — явно детский, девчачий. До крайности звучный, словно отдавался в четырех кафельных стенах.

Фрэнни. Зуи

Чуть ли не в духе Мэтью Сэлинджера,[124] возраст один год, когда он навязывает сотрапезнику остывшую лимскую фасолину за обедом, я побуждаю своего редактора, наставника и (да помогут ему небеса) ближайшего друга Уильяма Шона,[125] genius domus[126] «Нью-Йоркера», любителя несбыточных ставок, покровителя неплодовитых, защитника безнадежно цветистых, неразумно скромнейшего из прирожденных редакторов-художников, принять эту довольно тощую на вид книжицу.

Фрэнни

Хотя ярко светило солнце, субботнее утро опять требовало пальто — не плаща, как всю неделю, когда надеялись, что на важных выходных, когда играет Йель, погода будет такая же. Из двадцати-с-чем-то молодых людей, ожидавших на вокзале прибытия своих девушек поездом в десять-пятьдесят-две, только шесть-семь стояли на холодной открытой платформе. Остальные толпились простоволосыми дымными кучками в натопленном зале ожидания и беседовали так, что голоса их почти без исключения звучали школярски беспрекословно, точно каждый юноша, едва ему наставал черед вклиниться в беседу, прояснял раз и навсегда некий в высшей степени противоречивый вопрос, в коем весь остальной необразованный мир вызывающе — или же наоборот — барахтался много столетий.

Лейн Кутелл в плаще «Бёрберри»,[127] к которому, видимо, была пристегнута теплая подкладка, стоял среди тех шести-семи на открытом перроне. Хотя, скорее, стоял с ними — и не с ними. Уже минут десять, а то и больше он старательно держался подальше от их беседы, спиной опирался на стойку с литературой «Христианской науки»,[128] руки без перчаток держал в карманах. Кашемировый шарф свекольного цвета сбился у него на шее и почти не грел. Вдруг — и довольно рассеянно — Лейн извлек правую руку из кармана и стал поправлять шарф, но не успел — передумал, той же рукой достал письмо из внутреннего кармана пиджака. И тут же принялся читать, не вполне закрыв рот.

Письмо было написано — отпечатано — на бледно-голубой почтовой бумаге. Вид у него был потертый, несвежий, словно из конверта его уже не раз извлекали и перечитывали:

Наверно вторник

Дорогой мой Лейн,

даже не представляю сумеешь ты это расшифровать или нет потому что гвалт в общаге какой-то невообразимый и я даже не слышу о чем думаю. Поэтому если я что-то напишу неправильно будь так добр по-доброму не обрати внимания. Кстати я послушалась твоего совета и в последнее время часто обращаюсь к словарю, поэтому если стиль испортился ты виноват. В общем я только что получила твое прекрасное письмо и люблю тебя вдребезги, до безумия и т. д., жду не дождусь выходных. Жалко что не получится поселить меня в Крофт-Хаусе, но мне вообще-то все равно где жить только бы там было тепло и без клопиков и мы виделись бы время от времени, т. е. каждую минутку. Я в последнее время схожу т. е. с ума. Я совершенно обожаю твое письмо, особенно часть про Элиота. Наверно я уже смотрю свысока на всех поэтов кроме Сафо. Я ее читала как безумная, и, пожалуйста, без пошлостей. Семестровую я может даже буду писать по ней если пойду на отличие и заставлю согласиться на такое этого недоумка которого мне назначили руководителем. «Киферея, как быть? Умер — увы! — нежный Адонис! Бейте, девушки, в грудь, платья свои рвите на части!»[129] Изумительно же правда? И она все время так. Ты меня любишь? Ты в своем ужасном письме ни разу не сказал. Я тебя ненавижу когда ты безнадежно весь такой из себя мужчина и неконтакный (так пиш.?). Ну не совсем ненавижу а по складу своему против сильных молчаливых мужчин. Не то чтобы ты сильный но ты меня понял. Тут уже такой гам я даже не слышу о чем думаю. В общем я тебя люблю и хочу отправить тебе это срочной почтой чтобы ты заранее получил если только найду марку в этом дурдоме. Люблю люблю люблю. А ты вообще знаешь что я с тобой за одиннадцать месяцев танцевала всего дважды? Не считая того раза в «Авангарде» когда ты был такой зажатый. Я наверно буду безнадежно стесняться. Между прочим я тебя убью если там гостей пропускать будут по очереди. До субботы, мой цветочек!!!