Клара Фехер - Море

• Название: Море
• Автор: Клара Фехер
• Издательство: Издательство иностранной литературы
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1959

О периоде Второй мировой войны, о жизни в осажденном Будапеште и о первых годах свободной Венгрии говорится в романе «Море».

Хотя «Море» не автобиографический роман, однако в нем нет ни одного образа, прототипом которого не служили бы живые люди, нет ни одного выдуманного эпизода — все рассказанное автор либо видела, либо сама пережила. Как и героине романа, Кларе Фехер пришлось бежать с военного завода, скрываться в оккупированном нацистами Будапеште.

---

А суп, такой дорогой суп, мгновенно впитал голодный земляной пол подвала. Парень схватился за лицо — из-под пальцев от виска стекает тоненькая струйка крови.

— Ишь ты, мерзавец, еще подумают люди, что вы голодаете…

Женщины плотным кольцом окружили подростков. Эсэсовцы, устраивавшие барьеры из мешков с песком перед выходящими во двор окнами убежища, как раз в это время входили в подвал. Заинтересовавшись происходящим, они остановились. Один из немцев, фельдфебель, подошел вплотную к старшему лейтенанту с круглой, как тыква, головой и с удивлением поглядывал то на него, то, нахмурившись, на стоявших вокруг женщин.

Старшему лейтенанту кровь ударила в голову.

— Что здесь происходит? — заорал он на женщин. — Убирайтесь отсюда!

Но женщины не трогались с места. В тусклом свете свечи их лица казались еще более бескровными, глазницы — еще более темными, более глубокими — глаза и морщины голода, прорезавшие щеки. Подростки почувствовали в женщинах союзников, они поняли, что эти молчаливые свидетели не хотят выпустить их в ночь, отдать в объятия смерти.

— Господин старший лейтенант, ради бога, у меня в Комароме старая мать, вдова! — воскликнул светловолосый парень с безусым, еще не знавшим бритвы лицом. — Ради бога, не гоните нас на улицу, ведь у нас даже винтовок нет.

— Вы венгры, и у вас есть перочинные ножи!

— Господин старший лейтенант!

— Марш! На улицу!

Однако мальчишки не двинулись с места.

Эсэсовский лейтенант в очках, поняв, что происходит, тоже закричал:

— Марш! — и выхватил из кобуры пистолет.

Блеснуло оружие и в руке круглоголового.

Женщины немного подались назад, но дорогу не освободили.

В эту минуту подвал наполнился невообразимым грохотом, весь дом затрясся, со стен посыпались десятикилограммовые куски штукатурки. Это заговорили немецкие зенитные пушки, установленные на крыше. А сверху, заглушая все, неслись другие звуки, словно тысячи бомбардировщиков и истребителей одновременно пикировали на дом. Война добралась сюда, и бой сейчас шел здесь, рядом, за этот дом. На дворе, за стенами ревело, звенело, рычало все. Трещали пулеметы, рвались снаряды. Казалось, небо обрушилось на землю, ураган рвал тяжелые железные цепи, земля в муках и страданиях рождала великана.

Женщины не сводили глаз с направленных на них пистолетных стволов.

От очередного взрыва погасли свечи, и в дымном подвале тускло мерцали только огоньки карманных фонарей.

В возникшем замешательстве проворные руки вырвали из строя нескольких мальчишек. А пока немного осела пыль и зажглось несколько спичек, никого из ребят возле их командира уже не было. Женщины все в том же положении стояли в коридоре, прижимая к себе детей, молясь или неподвижно глядя вперед. Круглоголовый тоже стоял там на своем месте, но ствол его пистолета был теперь направлен в пол. Вальдемара Цинеге не было видно нигде.

Эсэсовский офицер смотрел на круглоголового.

— Какой-то странный подвал. Выход замурован, люди исчезают, как призраки. Ну, мы сейчас разберемся в этом сами.

А за стенами подвала ураган достиг своего апогея. Все слилось в единый страшный гул, сотрясающий весь мир.

Агнеш последней пробралась через мастерскую в дровяные чуланы. Кати, левенте, Вальдемар были уже там. Стало очень тесно, все сидели, прижавшись друг к другу. Каждый слышал напряженное, прерывистое дыхание соседей, тревожное биение их сердец. Гром, гул, грохот достигли такой огромной силы, словно там, наверху, у них над головой, по двору катились гигантские танки. Все это напоминало финал какой-то страшной симфонии, где скрипки и альты, фаготы и рожки, литавры и барабаны, трубы и кларнеты звучат одновременно, звучат с предельным напряжением, и вот-вот разорвутся рты, легкие, лопнут смычки и струны и последует ураган аплодисментов, взрыв бурной радости, засверкают миллионы огней…

Внезапно наступила тишина. Люди замерли.

Что это? Что сейчас будет? Какая новая опасность ждет их?

Агнеш почувствовала, что ее руки, ноги застыли, что сердце превращается в камень, вот-вот оно разлетится на части. Неужели то, что твердили немцы, правда — русские отступают и не освободят из фашистских когтей Будапешт? Что это за тишина? Что кроется за ней?

Она не знала, кто стоит рядом с ней в темном дровяном чулане; широко разведя руки, она обняла стоявших около нее. Остальные тоже подняли руки, чтобы обнять соседей. Так все и стояли, обнявшись, плечо к плечу, бежавшие из армии солдаты, подростки, швеи, прося друг у друга силы и поддержки, давая силу и поддержку друг другу.

Тишина была глубокой, всеобъемлющей. Так молчит зеркальная гладь воды в бездонных колодцах, пробитых в скале, так молчит лес перед восходом солнца, так молчит мать, улавливая слухом каждое дыхание ребенка, так молчит человек, когда решается вопрос о его жизни и смерти.

Но вот что-то звякнуло, стукнуло. Раз, другой, пятый, десятый.

Вскоре люди догадались: это кирками бьют в стену. Это орудуют немцы.

Объятия людей, вцепившихся друг в друга, стали еще более судорожными. Все затаили дыхание, закрыли глаза.

Звуки кирок, пробивающих стену, стали более громкими. Вот с шумом что-то обрушилось — кусок стены. Агнеш чуть не закричала во весь голос: стену ломали не изнутри, а снаружи!

Пока она соображала, дверь дровяного чулана с резким скрипом распахнулась. На пол свалилось со штабеля дров несколько поленьев. Яркий свет электрических фонарей упал на людей. Люди съежились, теснее прижались друг к другу, словно они стояли обнаженными в потоке света.

Луч света, будто разыскивая кого-то, прошелся по толпе людей, а затем погас. Сквозь распахнутые настежь двери проникал бледный свет.

Перед ними стоял солдат.

На плечах плащ, на голове шапка-ушанка, в руках автомат. Это был рослый мужчина с голубыми глазами и непокорной прядью русых волос, выглядывающей из-под шапки. Лицо его было в пыли и копоти, под глазами темно-синие круги, белые зубы сверкали: он что-то сказал и улыбнулся. Никто не понял его слов. Но то, как он улыбнулся, то, что в голосе его не было никакой злобы, подействовало успокаивающе. На шапке солдата — теплая красная пятиконечная звезда.

Агнеш вдруг поняла, что наступил мир. Что она жива.

В голубых глазах солдата было все: смех детей, яркие краски весенних полей, строящиеся дома под новенькой красной черепицей, веселый бег паровозов, лазоревое зеркало Балатона, мир, жизнь…

Солдат поднял руку и показал на выход из подвала. Всем своим видом он выказывал удивление — почему они не идут? Ведь они свободны.

Люди с землистыми, истощенными лицами, бледные дети бросились друг к другу в объятия, чтобы вместе насладиться этим незабываемым мгновеньем. Возбужденная толпа кинулась к лестнице, ведущей к выходу из подвала. Плача, смеясь, обьясняя что-то, опьяненные, стояли они во дворе; в снежном январском небе начинался рассвет. Агнеш вместе с остальными, судорожно глотая воздух, бежала по двору.

— Агнеш, Агнеш, выходи на улицу, — услыхала она голос Кати.

Взявшись за руки, девушки выбежали за ворота.

По улице шли солдаты с красными звездочками на шапках. Шли, шли и шли.

Они выходили из переулков, из подвалов, шагали через развалины, проходные дворы, а на широком проспекте Кароя сливались воедино, в бесконечную зеленую реку. Они не стучали сапогами, не отбивали шаг, не держали строгого равнения, не поднимали высоко ноги в парадном марше, а просто шли. Они шли под серым, дымным, закопченным небом, по улицам, покрытым окровавленными, замерзшими, заснеженными грудами щебня, мимо домов без окон, с зияющими проломами в стенах, среди оборванных, шатающихся от голода и плачущих от радости людей, шли, шли и шли.

Шли в белых маскировочных халатах и зеленых ватных куртках, шли пешком и ехали на окрашенных в защитный цвет танках, в повозках, сидя на сене и ящиках с боеприпасами, запряженных маленькими лошадьми, ехали молча и жуя хлеб, с заброшенными за спину автоматами, старые и молодые, невысокие и огромные, ростом в добрых два метра казаки, улыбающиеся и серьезные, плечистые парни и худощавые юноши, раненые с забинтованными головами и висящими на перевязи руками, девушки-регулировщицы с желтыми и красными флажками, генералы в грубых сапогах. На груди их — ордена за бои под Сталинградом и Севастополем. Они шли, протягивая линии связи и поворачивая стволы зенитных пушек, вспоминая сожженные украинские деревни и мечтая о возвращении домой после окончания войны, шли, шли и шли.

Людской поток переливался живыми, чудесными волнами, словно пришла в движение сама земля — поля с колеблемой ласковым ветерком нежной весенней порослью, луга со свежей и мягкой муравой. Нет-нет, это вовсе не земля. Море, зеленое пенящееся море — мать всего живого, море, безбрежная свобода… Оно катилось, могучее и нежное, безмолвное и рокочущее, неумолимо и победоносно, его удары все возрастали, становились все более могучими, они рвали цепи и сметали кандалы.