Еремей Парнов - Собрание сочинений в 10 томах. Том 9. Пылающие скалы. Проснись, Фамагуста

• Название: Собрание сочинений в 10 томах. Том 9. Пылающие скалы. Проснись, Фамагуста
• Автор: Еремей Парнов
• Издательство: ТЕРРА— Книжный клуб
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1998
• ISBN: 5-300-02347-7

Еремей Парнов — известный российский писатель, публицист, ученый и путешественник, автор научно-фантастических, приключенческих, исторических и детективных произведений, пользующихся неизменным успехом у читателя.

В девятый том Собрания сочинений включены повести «Пылающие скалы» и «Проснись, Фамагуста».

---

— Что касается Будды, я имею в виду Гаутаму, отшельника из рода Шакьев, то он действительно был и благополучно скончался в свой срок. Но едва ли вам подойдет его вера.

— Почему? — с вялым интересом осведомился Макдональд.

— Хотя бы потому, что не обещает личного бессмертия. Философский буддизм, к вашему сведению, куда безутешнее атеизма. Он отнимает у человека не только надежды на будущее, но даже эту, единственно реальную, жизнь. Согласно доктрине дхарм, мы лишь пузыри, случайно промелькнувшие в быстротекущих водах.

— Так оно и есть, — с полной убежденностью заявил Смит.

— Тогда против чего вы восстаете?

— Мне дано было осознать себя, Вселенную, тех, кто мне дорог, и я не могу смириться с беспощадным уничтожением всего… И вы не можете, Том, и вы, Чарли… Я не верю в спокойную мудрость. Даже звери не хотят умирать.

— Вот именно — звери! — многозначительно подчеркнул Валенти. — Будем же выше зверей, ибо нам дан высший разум… Я полагаю, мы возьмем с собой лишь самое необходимое?

— Если только эта посудина вообще способна плавать. — Макдональд небрежно дал понять, что присоединяется к большинству. — У меня тоже создалось впечатление, что его всемогущество весьма ограниченно. Он способен создать только то, что хорошо знает сам.

— Или то, что по-настоящему знаем мы. — уточнил Валенти.

— В том-то и загвоздка, что мы по-настоящему не знаем почти ничего… Поэтому я предлагаю сперва хорошенько испытать галошу.

— Принято! — Валенти удовлетворенно взмахнул рукой. — Ты слышала наш разговор, дорогая? — наклонившись к жене, тихо спросил он по-итальянски.

— Слышала, — хмуро кивнула Джой, убирая былинку, перегородившую муравьиную трассу. — Только я хочу домой, Томазо. Ты не вправе удерживать меня против воли.

— Но я не могу отпустить тебя одну!

— А я и не поеду одна. Мы возвратимся вместе. Проводи меня хотя бы до перевала, а там поступай, как знаешь.

— Теперь? Когда до разгадки остался последний шаг?! Это жестоко, девочка!

— Жестоко доводить меня до умопомешательства! — крикнула она шепотом. — Как ты не понимаешь?

— Хорошо. — Валенти обречено склонил голову. — Дай мне еще пять, от силы шесть дней, и мы вернемся.

— Ты хочешь обследовать пещеры?

— Там обязательно должен быть проход.

— И ты уйдешь, даже не попытавшись заглянуть? Не верю!

— Я дал слово и держу его. Только шесть дней, от силы неделя…

— Ведь все равно мы ничего не поймем, только еще больше запутаемся в кошмарах! — Она отвернулась, скрывая вновь переполнившиеся слезами глаза. — Это так жутко — ощущать себя муравьем!

— Муравьем! Почему муравьем, дорогая?

— А разве мы не муравьи для них, Томазо? Не подопытные букашки?

— Ты думаешь…

— Да-да! — Она всхлипнула, сжав кулачки. — Ты сам знаешь, кто это…

— В том-то и дело, что не знаю. Могу лишь догадываться.

— Знаешь, — Джой указала на сверкающую под солнцем вершину, — ты же видел их там.

— Положим, я-то как раз и не видел…

— Не надоело притворяться? — Она раздраженно повела плечом. — Нет, мой дорогой, ты прекрасно все понимаешь.

XX

Пороки конструкции и скрытые в материале дефекты обнаружились слишком поздно, когда ничего уже нельзя было изменить. Сначала не выдержало весло, и, едва Макдональд попытался миновать скалу, на которую их неудержимо несло, алюминиевая лопасть, чиркнув о камень, отвалившись, пошла на дно. Некоторое время почти неуправляемая лодка сравнительно благополучно влеклась по течению, натыкаясь на валуны и царапая надувные борта о всевозможные шероховатости и острые кромки.

Когда же, получив рваную рану, суденышко накренилось и приняло сотню литров ледниковой воды, выяснилось, что резина не держит давления и драгоценный воздух невозвратимо улетучивается сквозь микроскопические поры.

— Вы имеете хоть малейшее представление о корде, о структуре эластомеров? — не удержался от упрека Макдональд, чувствуя, что безнадежно промок.

— А вы? — стуча зубами, огрызнулся Валенти.

— Черт бы побрал вашу выдумку! — Вконец продрогший австралиец налег грудью на приспущенный борт, отчего лодка качнулась в другую сторону и, заполоскав на стремнине днищем, вдруг легла на бок.

В мгновение ока люди и груз были смыты турболентной струей. Их завертело в неистовом водокруте, ударило о скальный створ, где кипела нечистая пена, и понесло, то затягивая в бездонные омуты, то выталкивая на поверхность.

Первым очнулся Макдональд. Отодвигаясь от огня, порядком подкоптившего ему правый бок, он со стоном перевернулся. Едва понимая, что с ним, уставился на озаренный багровыми отсветами каменный свод, откуда срывались, падая в гулкую пустоту, тяжелые, как стальные шарики, капли. Затем он увидел костер и два распростертых тела поодаль, над которыми клубился пар. До рези в глазах пахло пометом летучих мышей. С трудом проглотив рвотную спазму, австралиец подполз к лежавшему ничком Валенти и попытался его перевернуть. Истратив в бесплодных попытках остаток сил, оставил грузного итальянца в покое. Отлежавшись немного, он с радостью обнаружил, что избитое тело перестало болеть, дыхание восстановилось, а сердце обрело привычный ритм.

Вскоре он смог без особого труда встать и оглядеться. Оба его спутника, были, по-видимому, живы, потому что, переменив положение, сумели самостоятельно отодвинуться от костра. Они либо пребывали в глубоком обмороке, либо беспамятство незаметно перешло в сон.

Часы, побывав в ледяной купели, стали, несмотря на гарантированную водонепроницаемость. В далеком проломе входа подрагивали чуть различимые звезды.

«Сколько же времени прошло?» — спросил себя Макдональд, и по тому, как засосало под ложечкой, понял, что много.

Уловив дразнящий аромат поджариваемого мяса, одолевший мышиное зловоние, он нашел сложенный из закопченных камней грубый очаг, где томилась, истекая шипящим соком, здоровенная баранья нога. Немного поодаль доходило до нужной кондиции сакэ, разлитое по японскому обычаю в оловянные кувшины, а в глиняном горшке лоснился обильно политый оливковым маслом рис, перемешанный с мидиями.

Жадно глотнув теплую водку прямо из горла, австралиец сплюнул на зашипевшие угли и злобно сквозь зубы выругался.

Оказавшись волей судьбы в Токио, он пил такую же мягкую и чуть сладковатую жидкость, которую подогревали точно в таких же старинных сосудах. Но это было бы еще полбеды. Хуже обстояло дело с ризотто, которым Макдональду довелось однажды полакомиться в Фамагусте.

Припомнив дурацкую песенку Смита, он крепко задумался. Здоровый инстинкт подсказывал, что нужно как можно быстрее сматывать удочки.

«Если только не поздно. — Он с отстраненной трезвостью оценил положение. — И не было поздно вчера, позавчера и еще тогда, на римской вилле…»

Нудно царапнуло сожаление о контейнерах, оставленных на попечение шерпа, и почти сразу же болезненно затрепетала надежда. Мысленно повторив параметры алмазной решетки, Макдональд сосредоточился на огранке и, как там, на вилле, зримо представил себе мерцающие груды, и голубые искры, и радужный нестерпимый муар.

Но ничего не произошло на сей раз. Они — теперь Макдональд думал во множественном числе — явно пресытились однообразной забавой.

Непрошеная, совершенно дикая мысль ожгла лицо перегретым паром.

«Пожелал, — просочились в душу слова, как болотная жижа сквозь щели прогнившего пола, — и продал душу, и больше нет дороги назад».

Какая, однако, чепуха лезет в голову… Прочь глупости! Спокойно поесть, стараясь получить удовольствие, просушить на огне одежду и спать, спать…

Пробудился он поздно, когда в кипящем солнечном жерле мелькали упоенные безграничной свободой стрижи, а порождения мрака — нетопыри, сложив костлявые крылья, висели вниз головой в темных дырах.

Смит и Валенти уже поднялись и что-то нехотя ели у остывшего очага. Вчерашний всплеск, когда так хотелось выговориться, до чего-то совместно дойти и ощущение общности кружило головы непривычным хмелем, испарился, оставив лишь сожаления об излишней откровенности, будто тягостное похмелье. Словно опасаясь неосторожно проговориться о чем-то бесконечно постыдном, люди спрятались под привычными масками и замкнулись в себе.

Дальний рассеянный ореол явно указывал на сквозной проход, но никто не проявлял вчерашней лихорадочной спешки, сменившейся внезапным оцепенением, заторможенностью души.

Туманные мечты, непроизвольные надежды, неконтролируемые разумом желания — все стало безмерно опасным. Привычная, протекающая как бы вне нашего «я» работа разума уподобилась слепому блужданию по минным полям. Каждую минуту мог произойти роковой взрыв. Опасность таилась в соседе, в себе самом, а больше всего — в откровенности, когда спадали оковы и усыпали невидимые сторожа.