Людмила Анисарова - Новиков-Прибой

• Название: Новиков-Прибой
• Автор: Людмила Анисарова
• Издательство: «Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-235-03523-2

Имя Новикова-Прибоя (1877–1944), самобытного писателя-мариниста, знакомо не только морякам. Крестьянин, мечтавший служить на флоте, прошедший через цусимский ад и японский плен, избороздивший многие моря и океаны, стал писателем. Критики укоряли его за цветистость языка и беллетристические штампы, а читатели сметали с прилавков многомиллионные тиражи его книг. Создание романа-эпопеи «Цусима» потребовало от писателя не меньшего мужества, чем то, которое проявили русские моряки в сражении с японским флотом, история его создания сложна и драматична, полна ярких, острых коллизий. «Я не выношу дряблости человеческой души» — эти слова одного из его героев могут стать эпиграфом к биографии самого писателя, который выковал свой характер, покоряя и побеждая судьбу, далеко не всегда благоволившую к нему.

---

Уж если он до победы доживёт, то надо и главную морскую книжку дописать.

А если суждено уже теперь… и не даст ему Господь Бог отсрочки… Что ж, стыдно не будет за все его прожитые годы… Как там про сокола-то у Лексея Максимыча: «..я славно пожил!» Грех жаловаться, славно…

Сердце писателя перестало биться в 16.00 29 апреля 1944 года. И последней фразой его последнего романа «Капитан 1-го ранга», который закончить ему так и не довелось, остались слова — понятные и дорогие всем, кто связал с морем свою жизнь и судьбу:

«Вокруг расстилалось море, играющее золотыми всплесками под лучами солнца, море, которое так же близко мне, как и земля родины, которое всегда волнует меня и пробуждает во мне самые лучшие чувства, — море, которое я никогда не перестану любить…»

Похороны были назначены на 3 мая, а 1-го тело Алексея Силыча привезли домой. Вот и собрались все… Место на Новодевичьем кладбище выбирали друзья-писатели: Перегудов и Яковлев, оба Александры.

И понеслась по стране скорбная весть — некрологами в газетах. И искренне печалились все, кто любил писателя и человека Новикова-Прибоя. А было их немало — тех, чью душу разбередил он своей «Цусимой» да морскими сказами. И тех, кто, может, и книжек никогда не читал, но кому довелось услышать его простое мудрое слово (наверное, никто из писателей не ездил столько по стране и не встречался так много с людьми, как Алексей Силыч Новиков-Прибой). Кому довелось увидеть его лучистые глаза, добрую лукавую улыбку в моржовые усы и сразу понять: свой, от пяток до макушки свой! Тех, кому помог он словом и делом, заметил, поддержал, ободрил.

Газета «Правда» писала официально, в духе времени, но сквозь казённые, положенные слова пробивались нежность и прощальное тепло всех подписавшихся членов президиума Союза писателей:

«Книги Алексея Силыча, пронизанные романтикой морской жизни и ещё более насыщенные романтикой и героикой русского народа, навсегда останутся в памяти советских читателей. А для нас, общавшихся с Алексеем Силычем, на всю жизнь сохранится и его личное обаяние, замечательный облик этого большого писателя-патриота, скромного человека, энергичного общественника, чуткого товарища, отзывчивого друга советской литературной молодёжи, все свои силы и весь свой незаурядный талант отдавшего делу служения родному народу».

Утром 3 мая начали прощаться с Алексеем Силычем. Уже в 8 часов утра в его квартире и рядом с домом 5 в Большом Кисловском переулке начали собираться люди. У гроба — безутешная Мария Людвиговна, сыновья, девятилетняя дочка, родственники, вся семья Перегудовых, Костенко, пятеро сыновей боцмана Воеводина, Никандров, Яковлев… В 9 часов — вынос гроба. Скорбная процессия отправляется на улицу Воровского, в Дом Союза писателей. С 11 часов — у гроба почётный караул из советских писателей, которые сменяют друг друга. Среди прощающихся — множество моряков, от матросов до адмиралов. В 14 часов — гражданская панихида. Множество прочувствованных речей и много слёз. Прощались с человеком, которого искренне любили и о котором хотелось говорить бесконечно, так много тёплых и светлых чувств вызывало его имя.

На аллее Новодевичьего кладбища похоронную процессию встретил почётный караул моряков. И снова — речи, последние и такие необходимые, словно сейчас Силыч должен успеть услышать о себе всё, что не успели сказать ему при жизни. Всем запомнились слова Константина Федина:

«…Он обладал жизнью, которая запоминается сразу и навсегда… Он писал расчётливо-метко, как крестьянин, поэтично, как моряк, целеустремлённо, как революционер… В работе над самой большой из книг — над „Цусимой“ — он видел свою миссию. „Цусима“ была одновременно плодом жизни и целью жизни… Возвращаясь к написанному, переделывая его, дополняя, автор стремился… к отысканию той правды, которая могла быть названа былью…

Новиков-Прибой писал о народе тем языком, которым владеет редкий писатель, — языком народным… Он был непревзойдённым рассказчиком и свои написанные произведения никогда не читал по книге, а сказывал наизусть…

Народность дара Новикова-Прибоя — вот что сделало его рассказчиком, писателем неповторимым, и вот почему в нашей памяти не может заглохнуть песня, которую спел этот необыкновенный человек своей необыкновенной жизнью».

Троекратным ружейным залпом закончилось прощание с Алексеем Силычем Новиковым-Прибоем.

И пока ещё, заслонённая болью потери и погребальными хлопотами, никем не осознавалась необходимость воссоздать на бумаге жизнь этого человека, не пропустить в ней — от рождения до смерти — ничего и рассказать о главном — истовой преданности писательскому делу и морю, которое осталось плескаться на страницах его книг — вечно.

Но спустя годы появится несколько очень хороших книг об Алексее Силыче Новикове-Прибое: «Повесть о писателе и друге» А. Перегудова, «А. С. Новиков-Прибой» В. А. Красильникова, «Новиков-Прибой в воспоминаниях современников», «Отец, друзья, время» И. А. Новикова, сборник «Нам дорог Новиков-Прибой». Вместе с его собственными произведениями, воспоминаниями, письмами они дают яркое и полное представление о жизни знаменитого советского писателя-мариниста. Истинно народного писателя.

РОДИНА И РОДНЫЕ

По преданию, село Матвеевское обязано своим названием беглому крепостному Матвею, который одним из первых поселился в краю топей и болот, оврагов и непроходимых лесов тамбовских земель, граничащих с Мордовией[3]. Примеру Матвея последовали другие крестьяне: сбегали от лютых помещиков, искали воли. Беглецы раскорчёвывали землю, ставили избы, сеяли хлеб, охотились на медведей и кабанов, которые в избытке водились в дремучих лесах.

Село Матвеевское сложилось к середине XVI века; считалось оно «ничьим», крепостное право здесь фактически отсутствовало. Жителей его, заодно с теми, кто проживал в соседнем Бок-Майдане, прозывали с давних времён майданниками да бутяками.

Любопытно, что́ по поводу этих слов написано у Даля. Написано много, а понять можно следующее: майдан, он же буда, — лесной завод, смоловарня, и будаками называли приписанных к казённым будным майданам крестьян. Но у слова «майдан» есть и другое значение: место на базаре, куда мошенники зазывали играть в кости, карты и т. п. Соответственно, «майданник» («майданщик»): «мошенник, шатающийся по базарам, обыгрывающий людей в кости, зернь, напёрсточную, в орлянку, в карты. На всякого майданщика по десяти олухов».

На скудные земли Матвеевского и его окрестностей никто из помещиков не зарился, и царил в селе дух вольности и самостийности, так что даже урядники старались по возможности объезжать его стороной.

Матвеевское стало родиной предков отца Новикова-Прибоя — Силантия Филипповича, о котором знаем мы, что был он из кантонистов[4], что родился вскоре после войны с французами, что забрили его в солдаты на все 25 лет и когда вернулся он в родное село, не осталось там ни родственников, ни крова. А приехал он не один, а с молоденькой женой-полячкой.

Историю знакомства русского солдата Силантия Новикова и девушки-сироты Марии, воспитывавшейся в католическом монастыре в Варшаве, передаёт в своей книге «Повесть о писателе и друге» Александр Перегудов.

Писатель Александр Владимирович Перегудов, с которым Алексей Силыч познакомился в 1927 году, стал одним из самых близких ему людей. Это была крепкая мужская дружба, многолетняя тёплая привязанность — с безусловным взаимопониманием, искренним восхищением и бесконечной друг другу преданностью. В основу повести, написанной уже после смерти Новикова-Прибоя, положены яркие воспоминания, которыми Алексей Силыч, будучи великолепным рассказчиком (что в один голос повторяли и те, кто хорошо знал писателя, и те, кому довелось его увидеть и услышать хотя бы один раз), охотно делился с Перегудовым при жизни.

Итак, Перегудов пишет, как Мария Ивановна (отчество ей, скорее всего, дали уже в России), мать будущего писателя, рассказывает своему младшему сыну Алёше:

«Как-то мать казначея взяла меня с собой в магазин, где всегда для монастыря полотно, миткаль и всякую материю покупали. Отобрала она что нужно и ушла, а мне наказала принести покупки… А покупок-то столько оказалось, что я еле-еле на плечо их взвалила. Магазин от монастыря далеко был. Сначала-то я крепилась, хоть и тяжело было, а потом в глазах темнеть стало, сердце колотится. Опустила я тюк на землю, отдохнула немного, хочу опять поднять, а сил-то и не хватает. Я и так и этак пытаюсь — не могу. Мимо народ идёт, одни улыбаются, другие смеются, — должно быть, смешно я с покупками возилась… А мне хоть плачь, и на людей обижаюсь: лучше бы, думаю, помогли мне, а не смеялись… Вдруг подходит солдат, берёт тюк и, как пушинку, на плечо себе вскидывает: „Разрешите, — говорит, — я донесу. Куда вам?“ Пошли. Я на солдата посматриваю: ростом невысок, а по силе — богатырь, лицо суровое, а глаза весёлые. Нет-нет взглянет на меня и улыбнётся. Всю дорогу молча шли, у монастырских ворот простились. Поблагодарила я его… А на другой день иду по улице, а он — навстречу. То ли так получилось, то ли ждал он меня. Поздоровались, как знакомые… Вот так и начали встречаться полька да русский солдат и полюбили друг друга. А когда он о женитьбе заговорил, спросила я его: „Ты что же, на польке жениться хочешь, — разве русских девушек мало?“ Он мне памятно ответил: „Русские и поляки — братья, люди одной семьи славянской…“ Поженились мы, пожили недолгое время в Варшаве, кончился срок службы солдату, и говорит он мне: „Поедем, Мария Ивановна, в Россию, в родное моё село Матвеевское Тамбовской губернии Спасского уезда. Выделят нам там землю, и начнём мы крестьянствовать, сами себе хозяева…“ Боязно мне было ехать, никогда я в деревне не жила, крестьянских работ не знала, но согласилась. Купили мы лошадёнку, кибитку, в каких цыгане ездят, и поехали втроём: я, муж да Сильвестр, тогда он грудным младенцем был… Долго ехали, много городов, сёл и деревень проезжали, а запомнилось мне не это, запомнилось, как поняла я, в какой бедности мы жить будем… Как-то едем мы после дождичка, недалеко уже до Матвеевского осталось, смотрю я — в грязи следы какие-то незнакомые, клеточками. Спрашиваю: „Что это за обувь такая?“ А отец засмеялся и говорит: „А это в лаптях шли, здесь все в лаптях ходят. Посмотри, вон баба идёт“. А я сроду лаптей не видала, взглянула на бабу: из лыка у неё что-то на ногах обуто, стоптано, ноги толстые, онучами обёрнуты, оборками обвязаны. Заплакала: куда, думаю, заехали?.. А муж посмеивается: „Ничего, Варшава, проживём!..“ С той поры он, когда пошутить хочет, всегда меня Варшавой зовёт…»