Антуан Шоллье - Через Атлантику на гидроплане

• Название: Через Атлантику на гидроплане
• Автор: Антуан Шоллье
• Издательство: Издательство «Пучина»
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1928

В июне 192... года французский авиатор Франсуа Витерб на гидроплане «Икар» предпринял смелую попытку совершить в одиночку перелет из Европы в Америку. В Нью-Йорк Витерб не прибыл, и многодневные поиски не принесли результатов: «Икар» бесследно исчез на бескрайних просторах Атлантики.

Но четыре месяца спустя французский миноносец неожиданно наткнулся в океане на неуправляемый гидроплан, за штурвалом которого был истощенный до крайности пилот. Доставленный во Францию Витерб поведал друзьям поразительную историю о расположенном в Саргассовом море острове Аполлония и его удивительных обитателях, спасших жизнь отважному путешественнику...

---

Сквозь ветви пальм видна звезда, она блистает над нами, как золотой гвоздь на темно-синем небе, и под ее сиянием, в таинственной тени дерева, мы упиваемся лобзаниями в сладостной и благовонной тропической ночи.

…………………………

Сквозь ветви пальм забрезжил предутренний свет, желтый, как лимон. Сладостно утомленная Тозе спит, раскинувшись на постели из трав. И даже во сне она улыбается, и нервные ее веки, сомкнувшись под моими лобзаниями, еще дрожат по временам от экстаза. И я больше не вижу заостренных ее грудей среди пурпурных цветов, смешавшихся с ее распущенными волосами...

…………………………

День настал.

Тозе! Хитрая, она увлекла меня прочь от пальмовой рощи к скалам, окружающим статую Аполлона.

Я знаю, куда она меня ведет: там, на другой стороне утеса, готовится ритуальное празднество. Я вижу, как тонкие полоски голубоватого дыма поднимаются к безмятежному небу. Я знаю, куда я иду, несмотря на тайное отвращение, которым проникнуто все мое существо... несмотря на все...

Я иду, потому что Тозе на меня смотрит, и те, кто не видал глаз Тозе, не могут меня понять.

Глава XVII.

На прибрежном песке возлежали мужчины и женщины. Зной; спокойное, словно застывшее море; ни малейшего дуновения ветерка, тоскливая тишина, — все недвижимо. И я покорно следую за ней. Она ведет меня сюда. Ее воля стала моей волей. В ее объятиях я отрекся от всего мира.

На берегу скользкие багряные пятна, напоминающие расплывшиеся звезды; там и сям видны бронзовые треножники, над которыми поднимаются изысканные курения. Благовонные испарения, полные незнакомых мне ароматов, возносятся над этими людьми; они украсили себя цветами и напевали гимны, распростершись на земле. Солнце поднялось из-за утеса; ослепленный светом, я закрываю глаза. Когда я их снова открываю, море водорослей очерчивает на горизонте черноватый круг, тесно ограничивающий небо.

Тень от «Икара» достигает остова «Минотавра», палуба которого теперь опустилась до уровня волн.

Феерическая иллюминация расцвечивает вершины расположенных амфитеатром базальтовых скал; нигде никакого дымка, никакого паруса, ничего кроме руины судна, — только гнет этой беспредельной, безнадежной, угрюмой равнины.

Почему я лежу на теплом песке? Что происходит передо мной? Почти у моих ног? Я гляжу на нее и, глядя, ощущаю бесконечно-великое влечение душ. Диадема мелких фиалок венчает ее тонкую головку, багряные гроздья ниспадают с ее висков, окаймляя ее лицо двойными каскадами пурпура. И в каждой черточке ее лица я нахожу неизъяснимую прелесть. Сквозь золотые локоны волос проглядывает миниатюрное, изящное ушко, необычная яркая краска оживила ее бледные щеки, изысканная чувственность пробудилась в ее губах, улыбающихся мне, а глаза, громадные и загадочные, неотступно смотрят на меня и в глубине ее зрачков от моего взгляда загораются яркие искры. Она меня любит. Любит так, как никто меня не любил. Я в этом уверен.

До сих пор я смотрел на любовь, как и на все другое, как утонченный и эгоистичный дилетант. Но меня охватило совершенно новое, незнакомое мне чувство к этой тоненькой девочке, которая смотрела на меня с почти восторженным восхищением.

Спустились сумерки; там и сям зажглись факелы; отблески их длинного пламени задрожали на распростертых телах. Прислонившись к утесу, какой-то музыкант заиграл на арфе; это была странная мелодия, монотонная, медлительная. Она звучала, как жалоба в теплом воздухе; в ней не было никакой певучести; звучала одна единственная нота, но она вибрировала и повторялась до бесконечности; то она начинала звучать громче и громче, то ослабевала, переходя в едва уловимый шелест.

Луны не было, между тем было совсем светло, на головах блистали венки из белых и голубых цветов; несколько женщин танцовало, распростерши руки; над их головами колыхались пальмы. Мелодия все замедлялась, слабея, и, наконец, смолкла.

Хрисанф поднялся, он стал лицом к морю, воздымая к небу руки.

— О, Зевс, ты, который царствуешь на небе, о бог, полный славы и мощи, Гелиос, ты, всеведущий, от взглядов которого ничто не укроется, — реки, земли, моря и вы, божества, карающие в аду клятвопреступников. Будьте свидетелями и подтвердите верность наших клятв.

Мужчины и женщины поднялись, в одном порыве руки всех протянулись к статуе бога.

— О, Муссагет, — воскликнули они, — ты, что держишь серебряный лук, ты, покровитель Хризы и священной Киллы, ты, могущественный царь Тенедоса и божество Сминта, услышь молитвы твоего народа и повели, чтобы жизнь еще раз восторжествовала над смертью.

И на этом неизвестном никому берегу разыгралась сцена из Эллады — знаменитый пир из первой песни предстал предо мной так, как его изобразил Гомер. И в то время, как я искал глазами эллинский флот, готовый покинуть берег Аргоса, обрывки стихов восставали в моей памяти:

Кончив молитву, ячменем и солью осыпали жертвы,
Вот их подняли вверх, закололи, затем освятили,
Бедра немедля отсекли, обрезанных туком покрыли...
Жрец на дровах сожигал их... юноши окрест его
В руках пятизубцы держали...
Кончив работу сию, Ахеяне пир учинили.

Словно одурманенный, смотрел я, как двигались тени; я хотел подняться и не мог, — громадная тяжесть нависла над моими плечами; я уже не думал о протесте. Для чего?.. Я испытывал ко всему окружающему величайшее равнодушие, — совесть ни в чем не упрекала меня; я сделал все, что мог, для спасения жизни двух несчастных; это убийство произошло вопреки моим усилиям, несмотря на то, что... И затем, разве уж так важно... Нет, я не хочу больше рассуждать... не хочу!

Они едят: вот ко мне приблизился какой-то аполлониец и что-то положил предо мной. Мои загипнотизированные глаза не могут оторваться от этого куска, и я с ужасом вижу, как приближается к нему дрожащая рука, как пальцы, багровые пальцы, вонзаются в кусок красного мяса...

…………………………

Около меня разговаривают, до меня долетают слова... слова, произнесенные по-французски, каким-то странным, издалека звучащим голосом:

— Возможно ли? О! это ужасно! Как я мог? Как?

Я слушаю, и вдруг холодный пот леденит мой лоб; я понял, что незнакомый голос — это мой собственный голос. Все рушится кругом меня, точно земля разверзлась; и теперь я падаю в пустоту, царапая пальцами, чтобы удержаться, песчаный берег взморья.

О, эти жалкие люди, обольстившие меня своей проклятой цивилизацией, своим кровавым ритуалом! Во мне пробегает мысль уничтожить их. Зачем не убил я вчера их всех до последнего? Зачем не помешал я этому ужасному пиршеству? Мои мускулы напряглись, кулаки сжались. Я сразу вскочил на ноги.

Я вскочил и прежде всего увидел ее, с руками, закинутыми за шею, с раздвинутыми локтями. Она пожирала меня своим взглядом, широко открытыми глазами, страстным ртом. Ее восхитительные волосы с вплетенными красными цветами ниспадали на плечи, как огненная мантия; над ее головой догорал факел, окружая ее теплом своих ласк.

Недвижимый, я смотрел, обуреваемый желанием бежать от нее, чтобы больше ее не видеть, не чувствовать, что ее взгляд повис надо мной; я закрыл глаза, но и во мраке она вырисовывалась предо мной, величественная, светоносная, ужасная...

В бессилии упали мои руки, но я чувствовал, как все сильнее дрожало мое тело. Как пораженное молнией дерево, я зашатался и упал на колени; члены мои хрустнули. Обхвативши лицо руками, я, как безумный, зарыдал, лежа на земле.

Я был преисполнен величайшего отвращения к людям и ко всему миру. Какая ужасная усталость, какое оцепенение! Я чувствовал, что мои силы иссякают, что разум мой погружается во мрак... Зачем не улетел я вчера с этого острова смерти и разрушения? К этому времени «Икар» уже перелетел бы Саргассово море, в этот час меня уже навсегда отделила бы гигантская преграда от этой женщины, влечение к которой меня преследовало с непреложным деспотизмом разгневанного божества.

Я решил твердо, бесповоротно завтра на рассвете улететь. Время шло; не было ни возмущения, ни сомнений; тишина, спокойная дремота, своего рода уничтожение сознания и воли; что-то чрезвычайно приятное мелькнуло предо мной, похожее на крыло птицы; а теперь словно кто-то губами прикоснулся к моей руке; кто-то шептал мне на ухо... я чувствую теплую ласку дыхания. Я пытаюсь подняться, но глаза мои закрываются, и, одурманенный, я падаю на песок.

…………………………

Один за другим гаснут факелы, и в призрачном свете верхушки утеса базальтовые скалы и статуя Аполлона неподвижно застыли... При зареве пробуждающегося дня я вижу...

Виденья прошедших мифических времен. Предо мной пронеслось великое дыхание язычества...

Богини, обвившие шеи героев... Сплетенные объятиями тела...