Наталья Петрова - Скопин-Шуйский

• Название: Скопин-Шуйский
• Автор: Наталья Петрова
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03328-3

В череде злодейств и предательств, которыми так богата история Смутного времени начала XVII века, князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский (1586–1610) являет собой один из немногих образцов доблести и чести. Замечательный полководец и умелый дипломат, он сумел очистить Московское государство от сторонников Тушинского вора, и в марте 1610 года — за два с половиной года до подвига Минина и Пожарского! — Москва с ликованием встречала его как своего избавителя. Князь пользовался всеобщей любовью, и кто знает, как повернулась бы история России и скольких бед и несчастий можно было бы избежать, если бы молодой и полный сил воевода, которому не исполнилось и двадцати четырех лет, не умер бы от загадочной и страшной болезни, по слухам отравленный завистниками, своими родичами, не желавшими делиться с ним властью… Автор книги, предлагаемой вниманию читателю, с нескрываемой любовью пишет о своем герое, воссоздавая историю его жизни на фоне драматических и трагических событий, происходивших тогда в России и за ее пределами.

---

К этому времени по Москве ходили упорные слухи о том, что против самозванца составился заговор, видимо, Татищев был его участником и ощущал за спиной поддержку, раз позволил себе такой поступок. Опальный окольничий был лишен царской милости и сослан на поселение в Вятку. И только заступничеством Федора Басманова в пасхальные дни, когда самодержцы по традиции миловали преступников, Татищев был прощен и возвращен в Москву[376].

Позже Михаил Игнатьевич «отблагодарил» Басманова, нанеся ему смертельный удар ножом, когда верный слуга самозванца попытался защитить своего хозяина. Скопин неожиданно вспомнил свой давний и уже порядком подзабытый разговор с французским капитаном Маржеретом. Одинаково ревностно служивший и Годунову, и самозванцу наемник считал, что своим участием в заговоре Татищев отомстил самозванцу за опалу и ссылку. «Его злобный ум, не забывающий никакой обиды, был всем известен», — обронил как-то француз[377]. Едва Василий Шуйский со своими сторонниками сверг Лжедмитрия, Татищеву поручили вести переговоры с арестованными польскими послами. Однако он повел себя с поляками столь бескомпромиссно, выражаясь в свойственной ему резкой и грубой манере, что в результате переговоры зашли в тупик, и поляки потребовали от Шуйского отстранения Татищева и замены его кем-либо другим.

Правда, слышал Скопин о Татищеве и другие отзывы, кое-кто из иностранцев называл его «умным и благочестивым человеком»[378]. Но, похоже, прав все же оказался французский наемник. Слишком откровенное поведение Татищева перед заговором, его прямота и грубость во время переговоров с поляками, а главное — убийство когда-то защитившего его Басманова, — все это выказывало в нем человека резкого, порой поступающего вопреки здравому смыслу, но в угоду своему вспыльчивому нраву.

Видимо, его нрав и послужил причиной того, что он оказался в Новгороде в ноябре 1606 года, куда был назначен вторым воеводой, заняв место своего скончавшегося от чумы предшественника. Примерно в это же время были высланы из Москвы любимцы Лжедмитрия: Василий Рубец-Мосальский поехал воеводой в далекую Корелу, Михаил Салтыков — в приграничный Орешек. Конечно, уехать на воеводство в псковские пригороды или в Новгород — это совсем не то, что быть сосланным в Сибирь, но расти в чинах, как известно, можно только находясь на виду у власти.

Значит, размышлял Скопин, причину активного участия Татищева в перевороте следует искать вовсе не в его желании видеть Василия Шуйского на престоле, скорее им руководило нежелание видеть царем самозванца. А уже после переворота резкий и неосторожный в словах и поступках Татищев чем-то навлек на себя недовольство подозрительного Шуйского, и тот почел за лучшее отослать его подальше от Москвы, в Новгород. Недаром Иван Тимофеев намекал Скопину, что следует опасаться Татищева, человека «весьма лукавого и коварного».

Во время скитаний по лесам и болотам, хоть и пребывали все бежавшие «в великой ужасти и в страховании», у Скопина все же было время подумать и трезво оценить происходящее. Вовсе не попечение о порученном Скопину деле двигало Татищевым, все больше понимал Михаил Васильевич, а желание сохранить собственную жизнь, если вспыхнет возмущение, как и во Пскове, порожденное мздоимством воеводы. Ну а царский родственник ему был необходим, чтобы заручиться поддержкой других городов или даже стран на случай отъезда из страны. Если же побег не удастся, то, имея при себе Скопина как соучастника, легче будет и с новгородцами договориться. «Не Скопина честь они спасали, а себя всячески оберегали», — точно определит причину их бегства новгородский дьяк Тимофеев.

Между тем в покинутом воеводами городе вскоре обнаружили отсутствие властей: «В Нове ж городе митрополит Исидор и все новгородцы, видя такую погибель, что воевода, город покиня, пошел вон, они ж быша в великом плаче и в сетовании, в страховании; и здумаша послати за ним бита челом, чтоб он воротился в Великий Нов город, а у них единодушно, что им всем помереть за православную християнскую веру и за крестное целование царя Василья. Посла ж за ним властей и пятиконецких старост со умолением, чтобы он воротился в Нов город»[379].

Однако описанная летописцем картина единодушного горевания по случаю исчезновения властей была далека от реальности. Очевидец Иван Тимофеев, оставшийся в городе, рассказывает, какие разгорелись споры и разногласия между новгородцами. Одни действительно опасались того, что город оказался фактически без управления и военной защиты, да к тому же и без денег, и потому готовы были простить сбежавших, лишь бы они поскорее вернулись. Другие, наоборот, не желали возвращения беглецов, оставивших город на произвол судьбы. Третьи и вовсе требовали отправить за ними погоню, поймать, казнить и жить «безначально», как живут горожане во Пскове. Вот этих-то смутьянов больше всего и опасались люди состоятельные, оказавшиеся в меньшинстве. Они боялись им противоречить, — ведь было известно, что не согласных «с миром» в то «шаточное» и скорое на расправу время ожидала участь быть растерзанными толпой, — потому и старались не раздражать их. Не смогла утихомирить возмущенную толпу и власть духовная в лице митрополита Исидора, ибо, как выразился Тимофеев, также «хромала человекоугодием». К общему согласию новгородцы хоть и не пришли, но послать письмо беглецам все же решили.

Скопин к тому времени в ситуации уже вполне разобрался, и когда явились кончанские старосты — посланцы новгородцев, всячески поддержал идею переговоров. Судя по всему, переговоры прошли успешно, и в Новгород послы вернулись с ответным письмом, в котором сообщалось о скором возвращении беглых воевод. Навстречу Скопину и Татищеву из города послали «знатных людей с обилием необходимой пищи», как написал Тимофеев.

Возвращались воеводы иным путем, чем бежали, — не лесами и топями, а по воде, на лодках. Обрадованные возвращением Скопина «митрополит и дворяне и дети боярские и посацкие люди» встретили его «с великою честию»[380]. О радости по поводу возвращения Татищева и Телепнева летописец умалчивает. Прибывший в Новгород Скопин отправился прямиком в Софийский собор, где митрополит Исидор служил благодарственный молебен по случаю возвращения воевод в город. «Как встретят новгородцы?» — мучился сомнениями молодой воевода, проезжая по Софийской стороне по направлению к собору и размышляя о предстоящем непростом разговоре с «лучшими людьми» и владыкой Исидором. Мрачные мысли не оставляли его и во время молебна, мешали сосредоточиться для молитвы. Скопин заметил Михаила Татищева, стоявшего поодаль, прямо напротив открытых во время водосвятного молебна Царских врат. Скопин невольно задержал на нем взгляд, ему показалось, что Татищев молится вполне искренне, даже истово.

Но вот молебен закончился, все вышли из собора, и Скопин понял, что его волнение о предстоящем объяснении оказалось излишним: инициатор бегства Татищев и здесь вышел на первые роли, оставаясь верным себе. Он сразу же, не откладывая дела в долгий ящик, решил доказать, что лучший способ защиты — нападение. Нисколько не винясь, Татищев «убедил криком своей широкой глотки» всех собравшихся в своей безусловной правоте. Очевидец происходящего Иван Тимофеев видел, как оробели новгородцы от «рева… горла» Татищева, который «как аспид, всех устрашил». Каждый понимал, что воевода лжет, пытается скрыть истинные причины своего бегства. Но поскольку согласия в мире и должного «человеческого разумения», как написал дьяк, в тот момент ни в ком не оказалось, то собравшимся на площади перед собором пришлось сделать вид, что они поверили «гордословцу Татищеву». Зачинщики смуты, видимо, не сочли момент для расправы с ненавистным воеводой подходящим и до времени затаились.

А что же Скопин? Многие посматривали на царского родственника, ждали от него объяснений. Но Скопин молчал, и его молчание было красноречивее всяких слов. «Удержи язык твой от зла, и устне твои, еже не глаголати льсти» (Пс. 33, 14), — вспомнил он знакомые с детства слова псалма. Он чувствовал свою неправоту, причиной которой была излишняя доверчивость Татищеву и Телепневу, а главное, он смущался своей слабости и трусости, когда эти двое заставили его, не боявшегося встретиться с врагом на поле боя, бегать, как затравленного охотниками зайца, по новгородским и псковским лесам в поисках пристанища. Перекричать Татищева было мудрено, да и нужды говорить не было, как считал Скопин. Не нравилось ему поведение воеводы, и не могло понравиться, — недаром хорошо знавший их обоих Тимофеев утверждал, что они отличались друг от друга, как свет от тени. Если виновен, — а Скопин считал свой поступок опрометчивым, и потому себя виноватым, — так делами свою вину искупай, а не крикливыми объяснениями. А дел в пограничном Новгороде для воеводы Скопина хватало.