Александр Косоруков - Художественный символ в «Слове о полку игореве»

• Название: Художественный символ в «Слове о полку игореве»
• Автор: Александр Косоруков
• Жанр: Филология

---

Вполне понятно, почему Обида пробудилась и активно занялась своей чёрной работой после разгрома войска Игоря и половецкой победы. Но вызывают недоумение грандиозные последствия её оживления: она «прогнала обильные времена»; князья «перестали воевать» с врагами, зато принялись за сведение счетов друг с другом и насильственный передел княжеств, разучившись отличать «малое» от «великого»; враги со всех сторон накинулись на Русь и одерживали одну победу за другой. Если сравнить это живописное изображение с тем, что происходило на Руси сразу же после Каяльской трагедии, то нельзя не увидеть в нём, мягко говоря, большого преувеличения. Было разорительное нашествие Кончака и Гзака на Черниговское и Переяславское княжества, но оно не вызвало ни обнищания Руси, ни повсеместного обострения междоусобных войн, ни победоносных нападений на Русь «со всех сторон». Противоречие между поэтической и подлинной историей ближайших последствий Каялы требует разъяснения.

Сюжетное время, размеренное на отрезки, сменилось временем, в котором неразличимы ни начало, ни конец, которое невозможно соотнести с каким‑либо чётко ограниченным периодом истории Руси. Время прагматическое сменилось временем мифологическим, которое современный человек воспринимает с трудом, лишь в результате целенаправленных усилий ума и воображения.

Два факта помогут войти в мир мифологического времени: композиционное место подытоживающего фрагмента и грамматическое время, употреблённое здесь. Кажется, они не согласуются между собой. Так как размышления предваряют самое первое последствие Каялы, то надо было бы по современным представлениям употребить будущее время. Поэт же пишет о ненаступивших последствиях только в прошедшем времени — в прошедшем совершившемся. Так возникает рефлективное, умозрительное видение, которое, увы, все же осуществится, когда на Русь нападут монгольские орды. Его форма вполне объяснима мифологическим временем, в котором движение идёт по кругу. Когда поэт пишет «невесёлая година въстала, уже пустыни силу прикрыла» и т. д., то он, похоже, представляет себе это так, что несчастливая пора вернулась снова на Русь, а наступила‑то она впервые (в нынешнем понимании глагола) так давно, что определённо нельзя сказать, когда. А если так, то надо употребить прошедшее время, способное выразить повторяемость событий или процессов.

Цикличность мифологического времени учёные объясняют его неразрывной связью с предметами и вещами, наполняющими мир природы и человека — с их зарождением, расцветом и умиранием. И это убедительно. Но мифологическое время, к которому философы (Платон, Аристотель) или художники (Поэт) возвращаются на философском уровне после того, как они и окружающие их люди несколько сотен лет уже пользовались временем фактографическим, расчисленным по греческому или христианскому календарям, такое позднемифологическое время насыщено, по мысли Поэта, обобщением исторического, процесса. Когда он проводит параллель между битвой русичей с половцами и «сечами» Олега Гориславича, то, видимо, делает это, исходя из убеждения о цикличности движения истории — о повторении сто лет спустя младшими Ольговичами междоусобной политики в новой форме. Кроме того, есть и другая параллель: результаты битвы Гориславича по существу таковы же, как результаты битвы Игоря и Всеволода на Каяле — раздоры между русскими князьями, разорение народа, хозяйничанье врагов на Русской земле.

Показательно в этой связи разобрать стих «И начяша князи про малое «се великое» млъвити, а сами на себе крамолу ковати» («И снова стали князья малое великим называть, и себе на погибель раздоры ковать»). Глагол «начяша» переведён «и снова стали», а не «начали», как это принято. Первое основание для такого перевода — историческое и психологическое: Поэт, конечно, знал, что межкняжеские раздоры начались не после разгрома Игорева войска на Каяле, а значительно раньше, а потому он не мог думать иначе. Второе основание — лингвистическое; древнерусский глагол «начяти» имел не только значение «начать», но и «начать и продолжать». В силу этого в определённом (подобном нашему) контексте, аорист или другое прошедшее время от «начяти» могли выражать и такое содержание, когда зарождение явления (процесса) в прошлом лишь имеется в виду, а фиксируется момент наступления нового этапа в его развитии.

Вопрос о причинах событий глубоко интересует Поэта, который решает его по законам мифологического времени: «после» — значит «по причине». Это приводит к замкнутому кругу, и тогда подлинные причинно–следственные связи исчезают. Во фрагменте «Уже бо, братие…» лишь одна причина названа вполне определённо: «Обида… плещучи, убуди жирня времена». Обида виновата в том, что благоприятное время сменилось неблагоприятным. И дальше возникла цепочка явлений: князья стали говорить и поступать так, будто они — злейшие враги друг друга, а на страну двинулись полки нечестивых. Прямо не сказано, что психология, мышление князей изменились под сверхъестественным воздействием Обиды, но поскольку Поэт другого объяснения не предлагает, его мысль остаётся на этом пути. И неудивительно: в конце XII века не существовало материалистического объяснения психических явлений. Если принять и продолжить метод Поэта, то получится, что сама Обида пробудилась в результате поражения войска Игоря, которое было следствием его сепаратной междоусобной политики. Выходит, что Обида порождает междоусобицы и порождается ими. Круг замыкается. А где же начало? Его нет в мифологическом времени.

Круг замыкается и композиционно: «невесёлая пора» и «победные войны нечестивых» — последствия междоусобной внутренней и сепаратной внешней политики князей, но одно дано в начале фрагмента, другое — в конце.

И возникает вопрос: что надо делать, чтобы разорвать круг к выгоде Руси?

5. Зажгите костры погребальные!

«О, далече к Морю залетел сокол, птиц избивая! Но Игоревых воинов храбрых уже не воскресить!» Еще недавно Поэт с упрёком и предчувствием беды восклицал, обращаясь к князьям «Ольгова хороброго гнезда», — «Далече залетело!». Теперь исполнилась «воля» Солнца, и сердце Поэта истекает скорбью. Буйный Сокол — князь Игорь воюет с врагами гораздо хуже Ярослава Мудрого, Мстислава, Романа Святославича. Он не рассчитал своих сил и сил врагов, за что жестоко поплатился. Лебеди победили Сокола! «К морю» в прямом смысле слова Сокол не долетел, — он попал в плен «среди земли Половецкыи». Но в мифологическом смысле («Море — жилище смерти, несчастий, болезней») Игорь оказался как раз там. В Море «погрузилось» и его войско. В ответственный момент истории Русь лишилась немалой воинской силы. Увы, нет ни мёртвой, ни живой воды, чтобы воскресить погибших. Невозможно даже похоронить их в родной земле. В далёкой стране их трупы растерзают дикие звери и птицы. Нет также силы, чтобы вернуть пленников, большинство которых обречено на участь рабов.

Чтобы передать масштаб и силу горевания о русских воинах, Поэт воспользовался мифологическими образами Жели, оплакивавшей мёртвых, и Карны, видимо, зажигавшей погребальные костры. И в XII веке простые люди на Руси нередко хоронили покойников по языческому обряду, согласно которому важнейшей почестью было сожжение трупа. Люди ещё верили в то, что магическая сила огня помогает погибшим очиститься от грехов и уберечься от злых сил во время путешествия в царство света и вечного покоя. Ритуальные костры, зажжённые от факела Карны, драматически напоминали народу о павших, потрясая сердца живых. Поэт изображает погребальные костры в мифо–символическом ключе, прежде всего как Костры Скорби, зажжённые Карной в душах русских людей. Обида ссорила людей, а Желя и Карна сплачивали их в едином горестном переживании.

Непременным элементом древнерусского погребального обряда был «плач безмерный». Таким плачем–причетом завершается всенародная скорбь по русичам, сложившим головы у Синего Моря: «Жены русския въсплакашась, аркучи: «Уже намъ своихъ милыхъ ладъ, ни мыслию смыслити, ни думою сдумати, ни очима съглядати, а злата и сребра ни мало того потрепати!» («Жены русские заплакали–запричитали: Уже нам своих милых лад ни мыслью примыслить, ни думою приблизить, ни очами узреть, и нам не ласкать уж руками ни злата, ни серебра»). Фольклорный слог плача виден — характерны повторы–усиления (ни-ни…) и тавтологические словосочетания типа «думою сдумати». Не только безвозвратность потери многих тысяч отцов и сыновей остро переживается народом, а ещё, пожалуй, и тот прискорбнейший факт, что они попали в чужое «царство мёртвых», и с ними исключается даже мысленное общение. А это было равносильно новому безмерному горю. Иносказательным языком Поэт говорит, что с объединения вокруг Погребального Костра начинается моральная подготовка, людей к выходу из порочного круга.