Илья Сафонов - Мечты об оловянной ложке

• Название: Мечты об оловянной ложке
• Автор: Илья Сафонов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Жених оказался за столом рядом со мной и тоже принялся пускать корни. Для начала он поинтересовался, что я делаю (у американцев спрашивают "что вы делаете, чтобы жить"), выяснил, что я связист, и восхитился удивительным совпадением - "Как интересно, я ведь тоже слаботочник..." (тогда существовало разделение электротехнических дисциплин на технику слабых и сильных токов). Определение "слаботочник" в сочетании с обстоятельством "тоже" меня задело профессиональное родство с Жениным ухажером не вызвало у меня ответного восторга. Данное им самому себе определение с легкостью заменило "жениха" после описываемого вечера он прочно превратился в Слаботочника. Больше я не нахожу в памяти ни каких-либо других следов присутствия Слаботочника за столом в этот вечер, ни его новых появлений на Плющихе. Может, он и приходил с Женей еще, но это маловероятно, так как не нашло никакого отражения в домашних разговорах, а они всегда бывали вызваны насущными текущими делами. Почти уверен, появись на Плющихе такая фигура, как Женин Слаботочник, еще хотя бы раз - быть бы ему многократно помянутым в болтовне за вечерним чаем.

Прошло время, не годы - десятилетия! Уже давно скончались и Анна Васильевна, и Тюля, пришло время выходить на пенсию мне. И вдруг поэт Юрий Кублановский, с которым мы сблизились на почве выхода в свет книги "Милая, обожаемая моя Анна Васильевна..." - он отрецензировал ее для журнала "Новый мир", - передал мне ксерокопию материала под названием "Салон мадам Сохновской" (на самом деле фамилия Зои Александровны была Сахновская, но не будем придираться) и предупредил, что задета честь Анны Васильевны. Пересказывать прочитанное - не моя задача, не популяризации этого сочинения заставляет меня говорить о нем сегодня. Пример удивительной драматургии судьбы - вот, в сущности, главное во всей этой истории. Уже появилась книга, в которой есть, кажется, все об Анне Васильевне и ее отношениях с адмиралом, и вот контрастом выходит материал, ставящий под вопрос это "всё".

Автором сочинения, и это вытекает из содержания, является - не знаю даже, как назвать его: "возлюбленный Жени Кошталевой" прозвучало бы смешно, "приятель" -недостаточно, сожитель - чрезмерно, обозначим его Слаботочником, тем более что некоторые основания для этого у меня имеются. Козырным моментом опуса является знакомство автора с Анной Васильевной Тимиревой. По тексту сочинения его автор с помощью проститутки, поднимающейся до высот искусствоведения и наоборот, проникает в "салон мадам Сохновской", куда ходит утолять тоску по светским раутам Анна Васильевна. Далее, пользуясь связью с Женей (бедная Женька Кошталева), он попадает на Плющиху, где огорошивает Анну Васильевну своей осведомленностью. Оказывается, он уже давно пытался раскусить загадочную суть г-жи Тимиревой и смысл ее связи с Колчаком, да как-то не получалось. А тут - на тебе, все само собой так ладно сходится, прямо как лучи в фокусе лупы! Когда-то из боевых воспоминаний своего приятеля-чекиста понимал Слаботочник, с кем нужно дружить - он узнал, что Анну Васильевну заслали к Колчаку лихие комбинаторы-чекисты, как агента, в обмен на сохранение жизни ее маленького сына (дивная комбинация вполне во вкусе отечественных пинкертонов). Она, конечно же, согласилась и аккуратно поставляла им разведданные прямехонько из гостиной Адмирала. Друг-чекист был не много не мало ее связником. Тогда Слаботочник не очень-то поверил в правдивость рассказа, а тут подворачивается случай элементарно все проверить. Свою (друга-чекиста) версию Слаботочник выкладывает прямо в лицо Анне Васильевне, требуя от нее подтверждения или опровержения. И вроде бы она косвенно подтверждает - да, так и было. Вот вам и посетительница светского салона, вот какова на поверку гниловатая сердцевина так называемых интеллигентов.

Это суть сочинения, не говорю о его литературной стороне - кому интересно, извольте сами покопаться в дневниках друга чекиста; выходные данные издания: Николай Винокуров-Васильчиков, Салон мадам Сохновской, "Берега Тавриды", No 1, 1997.

К сожалению, публикация прошла, когда автора уже не было в живых, а жаль: мне было бы крайне интересно встретиться с ним хотя бы только для того, чтобы убедиться: я прав - это Слаботочник. Написано все это задолго до опубликования "Милой, обожаемой моей Анны Васильевны..." с ее собственными мемуарными записками, перепиской ее с адмиралом, выдержками из томов чекистстких уголовных дел Колчака и Анны Васильевны (что-то не похвастались горячие сердца изяществом замысла и четкостью исполнения акции с засылкой агента в самое сердце Колчаковщины, или постеснялись?), а также некоторыми из ее стихов. Интересно, изменилось ли бы что-нибудь в понимании автора, если он познакомился бы со всеми материалами этой книги, а также с событиями в изложении самой Анны Васильевны, или его сочинение - это не результат осмысления фактов и собственных наблюдений, а продукт поврежденной психики и определенной подсознательной социальной ориентации.

Я уделил здесь место этому сочинению, во-первых, потому, что оно некоторым образом связано с Тюлиной подружкой, а во-вторых, - и это главное, как важному для меня обстоятельству: в нем действительно задета честь дорогого и уважаемого мной человека. Замалчивать появление этих мемуарных заметок было бы не только беспринципно, но и бессмысленно, даже учитывая, что крымское издание вряд ли скоро найдет широкое хождение в Москве и в России. Судьба Александра Васильевича Колчака и жизнь Анны Васильевны постоянно в фокусе внимания исследователей и писателей, так что рано или поздно любые позиции в этом вопросе, какими бы они не были, станут достоянием общего обсуждения. Так, между прочим, журнал "Новый мир" (апрель, 1998) уже коротко отреагировал на крымскую публикацию.

Чага сотрудничала с Тюлей издавна, еще со времен "Детского календаря" военных времен. Их производственное взаимодействие закончилось в Драматическом театре им. Станиславского. Сохранились фотографии, где рядом с Тюлечкой можно различить маленькую Чагу и красотку Натусю Ушакову. Натуся работала в театре художником-костюмером; она действительно была очень хороша, и подругам, помнится, не однажды приходилось спасать ее от посягательств то одного, то другого работника труппы театра.

С Чагой мы сдружились заново в конце 70-х, когда Тюлечка была больна и малоподвижна. Лидия Васильевна несколько раз навестила свою старую подругу, а после ее смерти закрепила меня и мою жену Милу в числе приближенных. Мы стали частыми гостями у нее и Николая Ивановича Харджиева, знаменитого искусствоведа и владельца драгоценного архива. Наше сближение шло стремительно, мы стали участниками самых глубоко семейных, почти интимных дел, вроде продажи и покупки мебели, помощи по уходу за Николаем Ивановичем, сбором вещей для переезда на новую квартиру и т.д. Дело дошло до того, что однажды Лидия Васильевна попросила меня начитать на магнитофон мемуары ее отчима Митрохина, чтобы они прозвучали на открытии его выставки в ГМИИ им. Пушкина, а это было знаком высочайшего доверия.

Бывало, что Лидия Васильевна просила меня зайти к Николаю Ивановичу иногда по поводу каких-либо бытовых проблем, иногда просто так, для создания общества. Между делами у нас бывали с ним и серьезные разговоры. Хорошо помню, как он, мягко говоря, критически оценивая творчество Набокова, обвинял этого автора в том, что не литература была его настоящим коньком, а некоторый цирк на уровне слова. Он называл Набокова фигляром и фокусником, который по существу обманывает читателя, втираясь к нему в доверие и подсовывая ему словесные фокусы вместо литературы. Должен сказать, что спустя долгое время, когда автор этих слов Николай Иванович уже давно пребывает в другом мире, смысл сказанного им не кажется мне игрой, как это было в момент произнесения. Действительно, это еще не проверено мной на всем Набокове, но есть, есть у него произведения, которых я просто не могу перечитать - мешает ощущение, что мне морочат голову.

Те же обвинения выдвигались им в адрес американского пианиста Горовица, который приезжал в Россию с гастролями и действительно околдовал аудиторию. Пересматривая впечатления от фортепианной игры Горовица, а также глядя на видеозапись концертов, я вижу в них теперь что-то от "магических сеансов", где на твоих глазах происходит обольстительное, но не вполне чистое чудо или фокус с участием какой-то невидимой силы. А то и нечто дьявольское почудится в музыкальном (музыкальном ли?) всевластии пианиста. Помню также, какие сложные конструкции возводил Николай Иванович из истории со "Словом о полку Игореве". То было время, когда все были захвачены книгой "Аз и я", в которой автор сближал половцев с русскими, и Николай Иванович пылко и аргументированно указывал на ложность основных идей книги.

Чрезмерно тесная близость с Лидией Васильевной всегда казалась мне опасной. Увы, я был прав - сближение перешло некоторую черту дозволенности, возникла, как говорится в ядерной физике, "критическая масса", и произошел взрыв. Доверие обернулось своей противоположностью. Однажды Чаге причудилось, что мы - я и моя жена Мила - воспользовались дружеской близостью, чтобы завладеть работами Митрохина или чем-то еще. Так же стремительно, как и крепла, дружба сменилась полным разрывом отношений. Не буду вспоминать все подробности этого быстротечного малоприятного этапа, поскольку нет уже ни Лидии Васильевны, ни Николая Ивановича - они, в конце концов, уехали в Голландию, где и скончались в 1997 году при разных и достаточно драматических обстоятельствах (об этом достаточно подробно говорилось в газетных публикациях). Их отъезд из России и судьба уникального архива Николая Ивановича стали основанием для ожесточенной охоты за пожилыми супругами со стороны некоторых людей в Голландии, знавших толк в архивном деле. С другой стороны, щелкали зубами раздосадованные российские искусствоведы и явно зевнувшие таможенники. В газетах публиковался скандальный многосерийный детектив об отъезде и заграничной судьбе Чаги и Харджиева. Шум был большой, и не без оснований.