Анна Караваева - Собрание сочинений том 1. Золотой клюв. На горе Маковце. Повесть о пропавшей улице

• Название: Собрание сочинений том 1. Золотой клюв. На горе Маковце. Повесть о пропавшей улице
• Автор: Анна Караваева
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1957

Произведения, вошедшие в книгу, представляют старейшую писательницу Анну Александровну Караваеву как исследователя, влюбленного в историю родной страны. В повести «На горе Маковце» показаны события начала XVII века, так называемого Смутного времени, — оборона Троице-Сергиева монастыря от польско-литовских интервентов; повесть «Золотой клюв» — о зарождении в XVIII веке на Алтае Колывано-Воскресенских заводов, о бунте заводских рабочих, закончившемся кровавой расправой царского правительства над восставшими.

---

— Вот… гляди и терпи! — гневно шептал Иван Суета Даниле Селевину.

— Глянь-ко! — вдруг беспокойно зашептал Данила. — Ляхи нас… потчевать хотят!

Иван Суета глянул в щель и обомлел: некоторые рыцари, стоя на седлах, подняли вверх свои копья со вздетыми на них большими кусками жареного мяса!

— Chce się jesc! Chce się jesc! [120] — орали и хохотали поляки — и вдруг баранья ляжка, облитая белой глянцевитой коркой застывшего жира, закачалась в проёме зубца.

Люди, как завороженные, смотрели на кусок мяса, вздетый на острие копья. От мяса шел такой сытный запах, что у людей челюсти заходили сами собой. И вдруг чья-то рука жадно схватила баранью ляжку и сдернула с копья.

— Стой! — в одноголосье крикнули Иван и Данила и бросились к широкоплечему стрельцу, который уже, забыв обо всем на свете, рвал мясо молодыми крепкими зубами.

— Кидай, стервец! — вне себя крикнул Иван Суета, выхватил мясо, шмякнул об пол и начал бешено топтать его.

Молодой стрелец весь трясся от голодных рыданий.

— Да-ай! — ревел он, не помня себя. — Дай, есть хотим… помирае-ем…

Заслонники смотрели на него мрачными сочувственными глазами.

— Не соблазняйтесь, братья, молю — то погибель наша! — крикнул Данила и, выплюнув голодную слюну, почувствовал, что преодолел страшное искушение голода.

Иван Суета поддел концом сабли истоптанное мясо и бросил его вниз, загремев во всю силу своего голоса:

— Топчем, плюем на злодейские угостки ваши, да клюют их вороны!..

Наконец, несмотря на развевающееся коварно белое знамя, сотники Данила Селевин и Иван Суета приказали пальнуть из пищалей по гарцующим врагам. А потом всем, кого Иван и Данила знали как твердых и надежных воинов, оба поручили доглядывать за людьми, а вражеские «угостки» приказали немедленно сбрасывать вниз.

Оба прекрасно понимали, что вражеские уловки готовят беду: стоит изголодавшимся заслонникам насладиться воровской едой — и боецкий дух будет непоправимо подорван.

Как отвадить врагов от этого наглого гарцеванья вокруг крепостных стен? Надо испортить их коней — но как?

Иван Суета ударил себя по лбу — нашел, нашел!

— Робил ты в кузне, Данила? Ковать железо умеешь?

— Чего я, служка, не робил? И ковать и гнуть умею.

— Айда воеводе скажемся — да в кузню, не мешкая!

Через два часа Ольга зашла в кузню.

— Где вы, кузнецы? Я вам хлебушка добыла.

Они стояли у пылающего горна.

Их лица, голые груди и плечи в рыже-красных отблесках пламени блестели от пота и казались отлитыми из меди. Бело-золотые искры взлетали вверх, кружились вокруг медных могучих тел и гасли на вздувшихся буграми плечах и спинах.

Гулко бил молот. Сверкало, алело в клещах железо.

В кузне было жарко не только от огня, но и от яростной спорой работы. Казалось, чем больше работали два силача, тем жарче становилась ярость их труда.

Ольга залюбовалась ими.

— Передохните малость, пожуйте хлебца! — весело крикнула она. — Поди уж много наковали?

— Есть малая толика, Ольгушенька! — так же весело ответил Данила и вынес на широкой ладони какие-то крючочки.

— Ляхи нас угощают мясцом, а мы их — троицким чесноком! — смешливо грохотал Иван Суета. — Аль худ чеснок наш троицкой?

Действительно, железные крючочки о трех и четырех концах напоминали расщепленные дольки чеснока.

— Как ни кинь сей «чеснок», вопьются железные острия в подкопытье — и пропал конь.

Весь вечер и всю ночь пылало пламя в крепостной кузне — кузнецы, сменяясь, наковали целую гору «троицкого чесноку».

До рассвета заслонники пригоршнями бросали «троицкий чеснок» вокруг стен, минуя только места перед малыми воротцами да поворот дороги — на случай вылазки.

Под утро выпал снежок и запорошил поле. Неприятельские всадники, гарцуя, опять подъехали к стенам и опять принялись дразнить осажденных подачками. Но вот один конь взвился на дыбы и, сбросив всадника, как бешеный помчался куда-то… Вот взвился второй, третий… еще и еще… Всадники повернули обратно и весь день не показывались.

На стенах торжествовали.

Ночью лазутчики удачно пробрались в польский лагерь и набросали «троицкого чесноку» около коновязей. Через день лазутчики донесли, что у неприятелей десятками падают кони, а коновалы не могут доискаться, отчего происходит падеж. Многие ляхи говорят, что русские напустили на свою землю колдовство.

— О-хо-хо-о! — шумел Иван Суета. — Знатные мы с тобой колдуны, Данилушко!

— Айда к попу Тимофею каяться! — смеялся Данила.

Ольга втихомолку радовалась, глядя на его веселое лицо. После победы на Красной Горке Данила поуспокоился и почти не вспоминал о подлом Оське.

Но недолго пришлось радоваться Ольге. К ночи Данила пришел в стрелецкую избу чернее тучи. Один из троицких лазутчиков, в присутствии Данилы, рассказывая воеводе о своей «проведке», упомянул, что видел Осипа Селевина, будто ходит Оська разодетый ляхом, бороду сбрил, всей пястью, по-латынски, крестится и бранно поносит все русское.

Ольга пробовала успокоить Данилу как только умела: может быть, и совсем не Оську видел троицкий лазутчик, а просто ляха, а ведь все они бороды бреют, пястью крестятся и бранят все русское.

Но тоска уже опять завладела душой Данилы. Он был уверен, что видели именно Оську; больше того: наглые «угостки» врагов, казалось Даниле, были придуманы не кем иным, как подлым Оськой, который ведь дотошно знал о всех лишениях народа в осажденной крепости. Уж теперь Оська будет наущать ляхов всячески вредить и насылать всякие беды на ее защитников.

— Душа у него продажна, а разум змеиной… И я, дурачина, слепец очми и духом, ране того не уразумел! Мне бы сего подлого изменника смертию убити, башку его непотребную с плеч снести… а я, неразумной, слеп был и глух! — кипел во тьме шепот Данилы. — Нельзя мне боле терпеть бесчестье рода моего!.. Аль подлой изменник от меня мертвым падет, али смертию моей грех искуплен будет!

— Не отдам я тебя! — и Ольга, с силой обняв его, холодела от ужаса.

— Эх, уж хоть бы битва зачалась скорее. Может, я там углядел бы Оську…

— Он трус подлой, — с презрением вспомнила Ольга. — Поди хоронится там, панам пятки лижет, торгует, деньгу в кису прячет. Такой сражаться не выйдет. Не сустретиться тебе с ним, Данилушко, брось ту надею, мой свет, ни к чему она, только сердце растравлять.

— Уж коли не судьба мне с тем проклятым измен-пиком сразиться на бранном поле, свершу я подвиг ради страждущего народа нашего, дабы горе его облегчить… Эх, уж хоть бы битва запылала, так ведь нету ее — ляхи новые туры ладят и только постреливают…

Однажды Ольга предложила:

— Данилушко, слышь, проберуся-ко я в те места… да и зарублю я того проклятого Оську… горе наше зарублю!

— Что ты, Ольгунюшка, что ты, люба моя? — горько усмехнулся Данила и бережно прижал ее руку к своей мятущейся груди.

«Не отдам тебя, устерегу!» — думала Ольга, слушая горячий стук его сердца.

В ту ночь ей показалось, что Данила забылся спокойным сном. Она шепотом позвала его. Он не ответил. Она решила бодрствовать, лежала с открытыми глазами, кусая губы, чтобы не заснуть.

Когда Ольга открыла глаза, в комнате уже было совсем светло. Данилы рядом с ней не было — она не устерегла его…

— Не устерегла! — горестно пронеслось у нее в мыслях.

Как была — в сарафанишке — Ольга понеслась на стены прямо к воеводе: где ее Данила Селевин?

— Эко, в уме ль ты, молодица? — даже осудил ее Долгорукой. — Пошто простоволосой да без одежи, яко безумная, носишься, людей пугаешь?

Данила Селевин и еще несколько заслонников испросились у воеводы съездить в дальние монастырские села, откуда можно привезти сушеной рыбы, масла, круп, хлеба — и еще чего бог подаст. Уехали заслонники еще затемно, незамеченными достигли леса, дня через четыре, пять авось проберутся перелесками.

— Не сказался, не сказался мне! — вдруг зарыдала Ольга. — Битвы не мог дождаться!.. На подвиг пошел! То тоска его угнала… а я не уберегла!

Прошло четыре дня, а Данилы все не было. Ольга ночью не смыкала глаз, а днем жила, как во сне. Почти не отлучаясь от верхнего боя, она словно перестала слышать все. Только слышала она свою неулежную, приживчивую, как пиявка, душевную боль тоски и ожидания. Когда ветер рассеивал пороховой дым, Ольга неотрывно смотрела на черные пики лесов — и виделась ей лесная чаща, неясные стежки дороги, худые, еле бредущие лошаденки, увязающие в глубоком снегу, измученные люди, а среди них Данила! И леса ей казались тоже стенами, в которых пленены люди, а жизнь — сплошным пленом.

— Ой, девка, — однажды заметил ей Иван Суета. — Очей гляденьем не насытишь, а руки безочно робят худо.

— Все лажу, как надобно! — вспыхнула Ольга.

— Ан нет, Ольга Никитишна, — заспорил Суета. — Душа да дело у тебя разобь живут.