Владимир Ионов - Житие тщеславного индивида

• Название: Житие тщеславного индивида
• Автор: Владимир Ионов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Последняя книга известного в прошлом журналиста и писателя Владимира Ионова написана в жанре воспоминаний. Но автор называет её автобиографическим романом, оправдывая это широтой охвата описываемых событий в жизни страны и героя повествования. Книга населена большим количеством известных действующих лиц, с которыми довелось встречаться автору в его полувековой работе журналиста и писателя, дана им характеристика, нередко отличающаяся от общепринятой.

---

Утром нас отправили в летний лагерь полка, а вечером того же дня мы услышали по радио, что отныне приказом Министра обороны в авиации и на флоте сроки службы по призыву сокращаются до трех и четырех лет. Привет говнюку Семянникову!

Так для дальнейшего прохождения службы я попал в ГКНИИ ВВС – Государственный Краснознаменный Научно-испытательный институт Военно-воздушных сил, откуда ещё через девять месяцев меня и выгнали.

Дело в том, что я попал в узел связи, где нас, рядовых солдат, было всего двенадцать человек. А над нами – тройка сержантов, старшина, старший лейтенант, капитан и полковник. Чем были заняты офицеры, сказать не могу, потому что старлея и капитана мы видели только раз в неделю, когда они сопровождали нас в поселок Чкаловский в баню. Полковника я тоже видел лишь однажды. Случай был такой. На Чкаловском военном аэродроме проводилась выставка вооружений стран народной демократии. Секретность её окружала невиданная. В центральном здании Института даже окна, выходившие на летное поле, заколотили фанерой, чтобы – не дай Бог! – кто-нибудь ни углядел там чего.

И вот дежурю я ночью на пункте радиоконтроля, верчу ручку настройки приемника и вдруг слышу: как какой-то «Голос свободной газеты «Таймс» в подробностях рассказывает о том, что представлено на нашей выставке. Врубил для верности магнитофон, записал этот вражеский «голос» и, гордый проявлением бдительности, отдал запись капитану Чкалову. Ждал какого-нибудь поощрения. Мечталось даже об отпуске. А через день меня вызвали к полковнику Прислонову, и тот устало прочитал мне такой нагоняй, что хоть в тюрьму меня веди за слушание вражеских станций.

А старшина водил нас в столовую, пропадая в остальное время под навесом, где ремонтировал личные авто и телевизоры для офицеров едва ли ни всего института. Вот на этом на исходе девятого месяца службы я с ним и схлестнулся.

Возвращаясь однажды с ночного дежурства, я, видимо от усталости, не отдал честь бежавшему куда-то старшине. Он остановил вопросом:

– Почему не приветствуешь?

И черт меня дернул съязвить:

– Я отдаю честь только старшим по службе, а тех, кто только где-то халтурит, приветствовать считаю необязательным.

– Ты чего это, сукин сын? Смотри у меня! – покачал головой ошарашенный старшина.

– Буду смотреть, папа.

– Пойдешь гальюны чистить, щенок!

– А кабель и радиолампы для телевизоров кто вам выписывать будет?

– Ну-ну! – проворчал он и побежал дальше.

В тот же свободный от дежурства вечер я написал фельетон о безмерном количестве офицеров на узле связи и о том, чем они и старшина заняты на службе. Фельетон отправил в «Красную звезду», где ни разу ещё не печатался, и в общем без какой-либо надежды на успех. И напрасно. Недели через две, жарким летним днем в расположение узла связи пришел начальник политотдела ГКНИИ ВВС генерал-майор Огнев. Картинка перед ним предстала такая: на отшибе гарнизона стоят две палатки с поднятыми боками, на нарах режутся в карты свободные от работы полуголые солдаты, между палатками на табурете сидит полураздетый дневальный. Завидев генерала, он бросился натягивать гимнастерку, не успел застегнуть ни ворот, ни ширинку, стал докладывать:

– Товарищ генерал, за время вашего отсутствия и моего присутствия в расположении узла связи никаких происшествий…

– Где старшина? – взревел генерал.

– А вон бежит от складов, – заметил дневальный.

Генерал обернулся и тоже увидел, как, бросив мешок в канаву, вприпрыжку бежит к палаткам наш старшина.

– А ну вернись за тем, что бросил, и дай сюда! – приказал генерал.

Старшина подал вещмешок, Огнев вытряхнул его себе под ноги. Вывалились пяток селедок, две буханки хлеба, пачка сахара, пару брикетов гречневой крупы, пачка грузинского чая.

– Это что?

– Мой сухой паек, товарищ генерал.

– А питаешься в столовой?

– Так точно.

Не сказав больше не слова старшине и прибежавшему невесть откуда капитану, генерал ушел. Что было дальше, мне неведомо, но меня скоро вызвали в строевую часть института, где объявили, что комиссуют со службы.

– Это по какой же статье? – поинтересовался я.

– У вас есть солдат страдающий энурезом. Его должны были комиссовать по состоянию здоровья, а тут как раз у него умер отец, мать инвалид осталась без кормильца, и солдата отправляют домой по этой статье. И единица по энурезу у нас остается свободной. Вот решили тебя комиссовать.

– По энурезу?

– А какая тебе разница?

– Разница в том, что постель у меня всегда сухая. И зассанцем я домой не поеду. Иначе будет ещё один фельетон.

Через две недели меня снова вызвали в строевую часть и вручили бумагу, где было написано, что я уволен со службы на основании Постановления Совета Министров СССР от 31.03.1955 года «О сокращении Вооруженных сил СССР».

Итого, я отслужил один год и восемь месяцев вместо трех лет. Старшину и старлея перевели служить в батальон охраны на 180 человек вместо 12, капитан и полковник получили выговоры, рядовой Ионов на двадцать первом году жизни отправлен на все четыре стороны. На радостях я даже не подумал о силе печатного слова, почти забытой теперь.

9. Шахта

Итак, армия позади. Не скажу, что это была школа мужества для меня. Может быть, школа возмужания, осознания собственного достоинства, которое она как раз призвана стереть во имя интересов государства. Что-то восставало во мне против безликости строя и самодурства таких вот семянниковых, которых еще много будет в моей жизни.

– Ну, сын дорогой, и что теперь будешь делать, работать или учиться пойдешь? – спросила мать, когда улеглась радость от встречи.

Учиться в моем представлении стоило только на факультете журналистики. Но это опять Москва, которой мне хватило в армии и до неё. Работать? Идти опять в Службу наладки, тупо лазать по котлам городских ТЭЦ за 550 рублей? Но ведь можно учиться и у жизни, как это делал Максим Горький, которого в армии я прочитал от строчки до строчки. Для человека пишущего, а о чем-то другом я уже не мечтал, это хорошая школа.

– Сейчас, мать, увидишь, что я начну делать дальше. – Вырвал из руки младшей сестренки ручку с пером и, как дротик, метнул его в карту страны, висящую на стене. Перо воткнулось в точку, обозначавшую город Шахты. – Вот куда я поеду.

– Господи, да ты с ума сошел! Тебе здесь места мало? – Возмутилась мать. – Витька ведь тоже армию служил, да дома, на завод устроился, а тебя куда несёт? Подожди, отец ещё что скажет.

Отец махнул рукой: пусть, мол, катится, куда хочет. Хлебнет там лиха – воротится. С отцом отношения не очень ладились. Вечно занятый работой, подработками и хлопотами по немалому для города домашнему хозяйству, он был суховат по отношению ко всем нам. Может, потому что нас слишком много? Правда, так было пока в материальном плане мы скопом сидели на его плечах. А когда все разлетелись в самостоятельную жизнь, он стал мягким, приветливым человеком.

В назначенный мне картой город Шахты я попаду позже, а пока в числе других тринадцати Ярославцев завербовался на шахту «Юго-западная № 3» треста «Донецкуголь». Прибыли мы туда ночью, разместили нас на матрацах в пыльном «красном уголке» шахтоуправления. Народу там оказалось много: толпа молодых молдаван, примерно рота матросов Балтийского флота и мы. Все были с дороги, уснули быстро. А часов в пять утра в шахтоуправлении поднялся шум – плачущие бабьи голоса, топот ног. Рявкнула сирена, и нас сонных подхватила толпа, вынесла на улицу к какому-то высокому зданию с двумя огромными маховиками на крыше. Толпа – женщины, дети – рвалась к огромному черному проёму здания, её теснили назад чумазые мужики в касках и санитары «Скорой помощи» в грязно-белых халатах. А из проёма с интервалом в пятнадцать, примерно, минут выкатывали железную, без торцовых стенок вагонетку с торчащими из неё ногами. Толпа всякий раз кидалась к очередной вагонетке, кто-то с воплем падал на торчащие из неё ноги, его оттаскивали, а то, что там лежало, быстро прятали в «скорую помощь» и увозили.

– А что случилось? – спрашивали в мечущейся толпе молдаване, матросы и мы.

– Метан! – отвечали нам и поясняли: – Шахта сверхкатегорная по пыли и газу.

Вечером на ночлег в «красном уголке» устраивались только ярославцы и несколько моряков. Остальные подались на станцию подальше от кошмара, пережитого утром.

За день расспросов мы узнали, что шахта молодая, с неустоявшимися ещё лавами и штреками, опытных горняков в ней мало, больше приехавших за «длинным рублем», поэтому взрывы метана и обвалы породы в ней случаются чаще, чем в старых шахтах. Сегодня подняли двадцать одну «козу» (вагонетку без торцовых стенок) с убитыми и ранеными из лавы и откаточного штрека. Сколько я потом перевидал таких «коз» с искалеченными ребятами!

Вот так началась моя шахтерская жизнь, хотя и длившаяся меньше года, но определившая окончательный выбор пути.