Надежда Щепкина - Постскриптум. Дальше был СССР. Жизнь Ольги Мураловой.

• Название: Постскриптум. Дальше был СССР. Жизнь Ольги Мураловой.
• Автор: Надежда Щепкина
• Издательство: Издательство "Веды"
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9985-1141-7

Этот захватывающий, мастерски написанный детектив — на самом деле чистая правда. Рукопись, обработанная для печати петербургским ученым Надеждой Щепкиной, была найдена в Финляндии во время войны. Она публикуется впервые. В ней есть и поиски чудотворной иконы, и уникальный драгоценный камень, и любовь княжны к художнику, и монастырский быт — и все это происходило на самом деле на излете существования Российской империи. При публикации изменены лишь имена, поскольку еще живы дети и внуки участников описанных событий.

От этой книги не оторваться — от подлинной истории жизни петербургской княжны, изложенной ею самой и частично ее подругой, чудом избежавшими гибели в застенках НКВД.

Заметки на полях... Последняя романтика старого доброго времени... Война, революция... А дальше был СССР...

---

Все варианты, кроме последнего, были рискованны, грозили потерей свободы, а то и жизни, но друзья были молоды, азартны и верили в свою звезду. Сергей стал было прощаться, когда Николай схватил его за рукав и силой заставил остаться.

— Маменька! Заверните пирожков для Екатерины Дмитриевны! Она, бедняжка, сегодня после курсов поздно придет, уставшая, голодная, вот пирожки ей и будут кстати. Трудно ей, бедной, приходится: после дежурства, не отдохнув, надо бежать на другой конец города на занятия, а трамваи не всегда ходят. Ей в дни дежурства приходится пропускать лекции, а потом переписывать конспекты у сокурсников. Так я решил хотя бы в этом ей помочь: когда она дежурит, хожу на лекции и записываю конспекты. Чтобы нам пойти куда-нибудь в театр или на концерт или, скажем, на какие-нибудь публичные чтения, очень трудно выкраивать время, но мы стараемся не пропускать самое главное.

Сергей мысленно отметил часто повторяющееся «мы», «нам», относящееся к Кате. «Надо будет с этим детально разобраться», — подумал он.

Вернувшись домой, Сергей рухнул в постель, и теплая темная река накрыла его с головой — он заснул мгновенно, без чувств и сновидений. Сквозь сон он почувствовал, как теплые мягкие губы сестры коснулись его лба, — и снова заснул. Утром он не застал Катю: та умчалась на дежурство, захватив с собой вчерашние пирожки и оставив ему на плите пшенную кашу.

Сергей поспешил в порт узнать время прибытия пароходов из Швеции. Оказалось, что ближайший пароход прибывает через три дня. Оставшееся время он решил посвятить, кроме реставрационной мастерской, розыску своего учителя Ивана Илларионовича Куницина, для того чтобы посоветоваться с ним о технике реставрации иконы, в особенности на участке, где повреждена древесина.

Нашел он его дома, в квартире на Петроградской стороне. Реставрационные работы в Ораниенбауме были прекращены за отсутствием средств, работу пришлось бросить незаконченной, старик чувствовал свою ненужность и совсем пал духом. Теперь Иван Илларионович вынашивал мысль покинуть страну и поискать применения своим знаниям и опыту где-нибудь за рубежом. Тем не менее, увидев Муралова, он очень ему обрадовался. С увлечением стали они обсуждать технологию реставрации иконы — профессиональная

+++

жилка дала себя знать. Но когда интересная тема была исчерпана, старик стал жаловаться на свою судьбу и признался, что собирается покинуть родину.

— Знаешь, Сережа, нечего мне делать в этой стране, где умеют только ломать, где не ценят красоту, созданную поколениями наших соотечественников. Ты хочешь сказать, что все еще наладится, что надо немного подождать. Но у меня нет времени. Пока руки не трясутся и голова свежа, надо найти применение знаниям и опыту, иначе они пропадут невостребованными. По секрету скажу, что художник Константин Алексеевич Коровин собирается эмигрировать в Париж, а я хочу составить ему компанию. Присоединяйся к нам. Ты молод, талантлив, ты легко сделаешь карьеру там, где люди умеют ценить прекрасное.

— Спасибо, Иван Илларионыч, и за приглашение, и за оценку. Но здесь у меня интересная работа, перспектива роста, здесь вся моя семья — отец, мать, сестра, друзья, наконец. Я не могу все это бросить. Я остаюсь здесь и буду, чем могу, способствовать становлению России.

— Может быть, кроме семьи и друзей, тебя кто-то еще здесь держит?

— Да нет, Иван Илларионыч, с этим не случилось.

— Ну, как знаешь. Одно прошу: о наших эмиграционных планах не проговорись. Ну, прощай, не поминай лихом.

Ранним утром следующего дня Сергей прогуливался вдоль набережной грузового порта, ожидая прибытия парохода. Пароход прибыл вовремя, однако Сергею пришлось ждать несколько часов окончания всех таможенных процедур, после которых команде было разрешено сойти на берег. Очень скоро с помощью ломаного английского ему удалось договориться с одним из матросов и передать ему послание.

Сложнее оказалось Николаю. Ему удалось посетить консульство, однако встретивший его чиновник категорически отказался передать послание Крюгеру, прозрачно намекая, что не устраивает способ расчета: ведь компенсацию получит не он, а кто-то другой. Когда Николай уже покидал кабинет, чиновник вдруг окликнул его и сказал: «Зайдите в соседний кабинет. Супруга моего коллеги на днях уезжает в Швецию. Думаю, ей не составит труда выполнить поручение, да и деньги ей пригодятся». Таким образом, и Николаю удалось выполнить свою часть задачи.

Вернувшись в монастырь, Муралов сообщил Ольге об успехах и плотно засел за работу. Дело спорилось, реставрация продвигалась быстро. Все чаще его стала посещать незваная посетительница: почти каждый день после утренней .дойки коров появлялась Тася, устраивалась где-нибудь в уголке и начинала допрашивать Сергея.

— Дядя, — говорила она, — и зачем ты делаешь иконе больно?

— Я ее реставрирую, лечу.

— Но ведь ей больно! Я слышу, как она плачет!

— Тебе когда-нибудь делали укол или разрезали нарыв?

— Нет, не приходилось, но я видела, как это делал доктор в лазарете для раненых солдат.

— Им было больно?

— Да, очень.

— Но доктор это делал не потому, что он злой человек, а затем, чтобы вылечить больного. Вот и я лечу больную икону, чтобы она стала здоровой и красивой.

— А куда ты девал оклад с этой иконы?

— Оклад не нужно реставрировать, он не пострадал, поэтому его унесла старица Марфа и спрятала в ризнице. Там он будет в большей сохранности.

— Странно... — немного помолчав, сказала Тася. — Железку прячешь, чтобы не украли, а чудо-икону иногда оставляешь на столе без присмотра.

Он с удивлением посмотрел на девочку. Та сидела молча, глубоко задумавшись. Профессиональная привычка художника-портретиста заставила вглядеться в каждую черточку ее лица.

Странное это было лицо. Нижняя его часть, особенно рот с идиотской улыбкой, являл все признаки душевного расстройства, но верхняя часть не была лишена некоторой приятности. Высокий чистый лоб, маленький ровный нос и особенно глаза были, безусловно, хороши. Глаза Таси, как правило, были опущены долу. Но в те редкие минуты, когда она поднимала их, взгляд был острым, пронизывающим, буравящим, оценивающим. Лицо это напоминало коллаж, составленный из двух несопоставимых картинок.

Так как вопросы Таси иссякли, Сергей сам начал задавать ей вопросы.

— Ay тебя родные есть?

— У меня есть Мама.

— Ну, хорошо, а кроме «мамы» есть кто еще?

—Не знаю. Не помню.

— А откуда ты пришла в этот монастырь?

— Из Киево-Печерской лавры.

— Ого! Это сколько же ты дней шла?

— Дней тридцать, может больше.

— И где же ты ночевала?

— Найду ямку, положу кулачок под щеку, свернусь калачиком — так сладко спится с устатку.

— Так ведь холодно и сыро!

— Ничего, солнышко встанет, обогреет, высушит.

— Ну, а если, к примеру, дождь?

— Можно в стоге сена спрятаться или у добрых людей попроситься на ночлег. Всегда пустят или на сеновал или в сенях постелют, а бывает, даже в горницу пригласят.

— А что же ты ела?

— Добрые люди не дадут с голоду пропасть: кто яблочко подаст, кто яичко, а кто и хлеба кусок вынесет.

— А куда ты теперь подашься?

— Сейчас я никуда отсюда не уйду, пока Мама не отпустит. А вообще у меня есть задумка дойти до Селигерских монастырей.

— Тася! У тебя очень интересное лицо. Можно, я напишу твой портрет?

Бросив на него острый, пронизывающий взгляд, идиотски хихикнув, девочка опрометью выскочила за дверь. Больше она в мастерскую не приходила.

Но вскоре появился новый визитер. Это был представитель местной власти, солдатский депутат, с палочкой после ранения. Говорил он на невероятной смеси русской и украинской речи, какой пользуются жители юга России. Вот на этой-то смеси он и объяснил Сергею цель своего прихода. В особнячке какого-то купца решили организовать клуб для трудящихся района. В клубе должны были работать различные кружки. Прослышав, что в монастыре работает «акадэмик живописи», он загорелся мыслью привлечь того к руководству кружком «рисования и живописи».

— У нас есть учитель рисования, або вин малюе тильки акварелью, а маслом не може.

— Ну что же, я думаю, что смогу выкроить время дать несколько уроков живописи вашим ребятишкам.

— Та ни, не тильки робята, есть одна людына — вин у нас малюе декорации к спектаклям, вин просыться навчить його.

— Ну и он путь приходит.

— Есть еще одна жинка, вона малюе коврики и продаеть их на базаре. Тоже просытся навчить.

— Вот тут я, кажется, бессилен. А впрочем, пусть приходит и она.

Сергей предупредил, что сможет провести всего несколько занятий и только в вечернее время, после своей основной работы, а дальнейшей работой кружка пусть руководит их учитель рисования.

Обговорив все детали будущего сотрудничества, депутат отправился к игуменье.

— Мы тут клуб открываем, хотим русский народный хор организовать. А у вас есть одна дивчина, дуже гарно спивае и на пианино може. Учителка ваша.