Бернарден Сен-Пьер - Поль и Виргиния. Индийская хижина

• Название: Поль и Виргиния. Индийская хижина
• Автор: Бернарден Сен-Пьер
• Издательство: Academia
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1937

Издавая к 200-летию со дня рождения Бернардена де-Сен-Пьера (1737—1814) его наиболее известные произведения — «Поль и Виргиния» (1787) и «Индийская хижина» (1791), — издательство «Academia» знакомит круги советских читателей с этими книгами, давно исчезнувшими с нашего книжного рынка: «Поль и Виргиния» была издана в русском переводе в 1801, 1890 и 1913 гг., а «Индийская хижина» — в 1805 и 1913 гг.

---

Далее он побывал в Египте, у коптов; потом у маронитов горы Ливонской, у монахов горы Кармельской; затем в Сане, в Аравии; потом в Испагани, в Кандагаре, в Дели, в Агра. Наконец, после трех лет пути, он прибыл на берег Ганга, в Бенарес — эти Афины Индии, — где вел беседы с браминами. Его коллекция древних изданий, первопечатных книг, редких рукописей, копий, извлечений и примечаний всякого рода стала самой значительной из всех, какие когда-либо собирались частным лицом. Достаточно сказать, что она составляла девяносто тюков весом в девять тысяч пятьсот сорок ливров на труанский вес. Он собрался было уже в обратный путь в Лондон со всем этим богатым научным багажом, полный радости, что превзошел ожидания Королевского общества, как вдруг самая простая мысль преисполнила его печали.

Он подумал о том, что после бесед с еврейскими раввинами, протестантскими священниками, настоятелями лютеранских церквей, католическими учеными, академиками Парижа, Круски, Аркадии и двадцати четырех других знаменитейших академий Италии, с греческими патриархами, турецкими муллами, армянскими начётчиками, персидскими сеидами и арабскими шейхами, древними парсами, индусскими мудрецами ему не только не удалось пролить свет хотя бы на единый из трех тысяч пятисот вопросов Королевского общества, но что он только способствовал росту сомнений; а поскольку все эти вопросы были связаны друг с другом, отсюда следовало, — в противовес мнению именитого председателя, — что неясность одного решения затемняла очевидность другого, что истины наиболее явные становились совершенно сомнительными и что вообще невозможно было установить ни одной истины в этом громадном лабиринте противоположных ответов и утверждений.

Ученый убедился в этом при помощи простого перечня; в числе вопросов нужно было разрешить двести — о еврейской теологии; четыреста восемьдесят — о различных причастиях церкви греческой и церкви римской; триста двенадцать — о древней религии браминов; пятьсот восемь — о санскритском или священном языке; три — о современном положении индийского народа; двести одиннадцать — о торговле Англии в Индии; семьсот двадцать девять — о древних памятниках островов Элефанты и Сальсетты, находящихся по соседству с островом Бомбеем; пять — о древности мира; шестьсот семьдесят три — о происхождении серой амбры; и о свойствах различных пород безоара; один — о не исследованных еще причинах течений в Индийском океане, которые шесть месяцев движутся на восток, а шесть — на запад; триста шестьдесят восемь — об истоках и периодических наводнениях Ганга. А кстати ученому предлагалось собирать по пути также всевозможные сведения относительно истоков и наводнений Нила, занимавших европейских ученых в течение стольких веков. Но он считал этот вопрос уже достаточно выясненным и, кроме того, чуждым своей задаче. Таким-то образом на каждый вопрос, предложенный Королевским обществом, он вез пять последовательных различных решений, которые на три тысячи пятьсот вопросов давали семнадцать тысяч пятьсот ответов; принимая же во внимание, что каждый из девятнадцати его собратьев должен был также вернуться со столькими же ответами, следовало, что Королевскому обществу предстояло преодолеть триста пятьдесят тысяч затруднений, прежде нежели утвердить какую-нибудь истину на прочном основании. Поэтому все собранное им не только не приведет к общему источнику каждую гипотезу, как того требовали указания инструкции, но лишь разъединит их настолько, что уже нельзя будет связать их.

Другая мысль еще сильнее вручала ученого, — а именно: хотя он и применял в своих кропотливых исследованиях все хладнокровие своей страны и свойственную ей вежливость, он все же нажил себе непримиримых врагов в большинстве ученых, с которыми спорил. «Что будет, — говорил он себе, — с покоем моих соотечественников, когда я привезу им в моих девяноста тюках вместо истины новые поводы к волнениям и спорам?»

Он совсем уже был готов отплыть в Англию, полный раздумья и тоски, когда брамины Бенареса сообщили ему, что верховный брамин знаменитой пагоды Джагернаута, или Джагренаута, расположенной на берегу Ориссы, у моря, на одном из устьев Ганга, один лишь мог разрешить все вопросы Лондонского королевского общества.

И действительно, это был самый знаменитый пандит, или ученый, о котором когда-либо слыхали; к нему за советом приходили со всех частей Индии и иных государств Азии.

Английский ученый сейчас же поехал в Калькутту к директору Английской компании в Индии, который во имя достоинства своей нации и во славу науки дал ему для поездки в Джагернаут носилки с шелковыми алыми завесами и золотыми кистями, две смены сильных кули, или носильщиков, для поклажи: одного — с водой, одного — с освежительным питаньем; одного — с трубкой; одного — с зонтиком, чтобы закрывать его от дневного солнца; одного масоляха, или факельщика, на ночь; одного дровосека; двух поваров; двух верблюдов с погонщиками, дабы нести его провизию и багаж; двух пионов, или скороходов, дабы оповещать о его прибытии; четырех сипаев, или всадников, верхами на персидских конях, в качестве эскорта, и одного знаменосца со знаменем, украшенным гербами Англии. Можно было принять ученого, с его красивым выездом, за приказчика Индийской компании, с той лишь разницей, что ученый, вместо того чтобы отправляться за подарками, сам намеревался делать их. Так как в Индии не являются с пустыми руками к людям высокочтимым, то директор дал ему — в счет английской нации — хороший телескоп и персидский ковер для главы браминов, великолепные шитты для его жены и три куска китайской тафты, красной, белой и желтой, на повязки его ученикам. Навьючив подарками верблюдов, ученый отправился в путь на своих носилках, взяв с собой книгу Королевского общества. Дорогой он размышлял о вопросе, который он будет обсуждать с главою джагернаутских браминов, — а именно: не начать ли ему с одного из трехсот шестидесяти восьми вопросов, касающихся истоков и наводнений Ганга, или с вопроса, рассматривающего полугодовые чередования течений Индийского океана, что было бы полезно при исследовании периодических движений океана на всем земном шаре. Но хотя этот вопрос интересовал физику бесконечно больше, чем все те, которые в течение стольких веков занимались истоками и наводнениями Нила, он не привлек еще внимания ученых Европы. Далее, он намеревался спросить брамина о всемирном потопе, который возбуждал столько споров; или, поднимаясь все выше, — о том, правда ли, что солнце несколько раз меняло свое направление, восходя на западе и заходя на востоке, как утверждает учение египетских священников, переданное Геродотом; или даже — о времени сотворения земли, древность которой индусы исчисляют в несколько миллионов лет. Иногда он находил, что полезнее было бы расспросить его о самом лучшем образе правления для нации и даже о правах человека, свода которых нет нигде. Но этих последних вопросов не было в его книге.

«Впрочем, — говорил ученый, — прежде всего, кажется, нужно будет спросить индусского пандита о том, как найти истину: если с помощью разума, как я пытался это сделать до сих пор, то ведь разум различен у всех людей; я должен также спросить его, где нужно искать истину: если в книгах, то ведь они противоречат друг другу; и, наконец, о том, нужно ли говорить людям истину, так как стоит лишь высказать им ее, как они становятся тебе врагами. Вот три предварительных вопроса, о которых не подумал наш почтенный председатель. Если джагернаутский брамин разрешит их, у меня будет ключ ко всем наукам, и, что еще ценнее, я буду жить в мире с целым светом».

Так рассуждал с самим собой ученый. После десяти дней пути он достиг берегов Бенгальского залива; по дороге он встретил множество людей, возвращавшихся из Джагернаута и восхищенных ученостью главы пандитов, с которым они только что беседовали. На одиннадцатый день, при восходе солнца, он увидел знаменитую Джагернаутскую пагоду, выстроенную на берегу моря, над которым, казалось, она господствовала своими высокими красными стенами, галлереями, куполами и башнями из белого мрамора. Она высилась в центре девяти аллей вечнозеленых деревьев, которые расходились по направлению к стольким же государствам. Каждая из этих аллей состояла из деревьев различных пород — капустных пальм, индийских дубов, кокосовых пальм, латаний, манговых, камфорных, бамбуковых, банановых и сандальных деревьев — и шла по направлению к Цейлону, Голконде, Аравии, Персии, Тибету, Китаю, государству Ава, Сиаму и островам Индийского моря. Ученый подъехал к пагоде по бамбуковой аллее, которая шла вдоль берега Ганга и восхитительных островов его устья. Эта пагода, хотя и расположена в долине, стоит так высоко, что, увидев ее рано утром, он смог добраться до нее только к вечеру. Он был поистине поражен, когда разглядел вблизи ее великолепие и величие. Ее бронзовые двери блестели в лучах заходящего солнца, и орлы парили над ее вершиной, терявшейся в облаках. Она была окружена большими бассейнами из белого мрамора, которые отражали в глубине своих прозрачных вод ее купола, галлереи и двери; вокруг были расположены большие дворы и сады, окруженные высокими постройками, где жили брамины, обслуживавшие ее. Скороходы ученого побежали доложить о нем. И тотчас же толпа молодых баядерок вышла из одного из садов и пошла к нему навстречу с пением и плясками под звуки барабанов. Вместо ожерелий на них были венки из цветов, а вместо поясов — гирлянды. Ученый, окруженный их благовониями, танцами и музыкой, подошел к дверям пагоды, в глубине которой, при свете нескольких золотых и серебряных лампад, он увидел изображение Джагернаута, седьмое воплощение Брамы, в виде пирамиды, без ног и без рук, которые он потерял, желая унести мир, дабы спасти его. У подножия его лежали, распростершись ничком, кающиеся: одни из них громким голосом приносили обеты дать повесить себя в день его праздника за плечи на его колеснице, другие — задавить себя ее колесами. Хотя вид этих фанатиков, которые испускали глубокие стоны, произнося свои ужасные клятвы, внушал некоторый страх, ученый готов был войти в пагоду. Однако старый брамин, охранявший двери, остановил его и спросил, что привело его сюда. Получив ответ, он сказал ученому, что в качестве франги, то есть нечистого, он не может предстать ни перед Джагернаутом, ни перед его верховным жрецом, прежде чем не будет трижды омыт в одной из купелей храма и пока на нем будет какое-либо изделие из шкуры животных, особенно же — из кожи коровы, ибо она почитается браминами, или же из кожи свиньи, ибо она ненавистна им. «Как же мне быть?» — сказал ученый. — Я привез в подарок главе браминов персидский ковер, шерсть ангорской козы и китайские шелковые ткани». — «Все вещи, — возразил брамин, — принесенные в дар храму Джагернаута или его верховному жрецу, очищаются самой жертвой, но это не относится к вашим вещам». Таким образом, ученому пришлось снять с себя сюртук из английской шерсти, башмаки из козлиной кожи и касторовую шляпу. Затем старый брамин, трижды его омыв, одел его в бумажные ткани цвета сандального дерева и подвел к входу в помещение главы браминов. Ученый уже был готов войти туда, держа подмышкой книгу Королевского общества, когда проводник спросил его, во что переплетена его книга. «Она переплетена в телячью кожу», — ответил ученый. «Как! — сказал брамин, вне себя. — Разве я не предупредил вас, что корова чтится браминами? Вы же осмеливаетесь предстать пред их главой с книгой, переплетенной в коровью кожу». Ученый был бы вынужден пойти очиститься в Ганге, если бы не устранил всех затруднений, дав несколько пагодэ, или золотых монет, своему проводнику. Книгу же с вопросами он оставил в носилках. Однако он утешался, говоря самому себе: «В конце концов, я должен задать всего лишь три вопроса этому индусскому ученому. Я буду счастлив, если он научит меня, как искать истину, где можно найти ее и нужно ли сообщать ее людям». Итак, старый брамин ввел английского ученого, одетого в бумажные ткани, с непокрытой головой и босыми ногами, к верховному жрецу Джагернаута, в обширный зал, поддерживаемый колоннами из сандального дерева. Стены были зеленого цвета, так как покрывавшая их штукатурка была смешана с коровьим пометом; они были такие блестящие и гладкие, что можно было смотреться в них, как в зеркало. Пол был покрыт очень тонкими цыновками, шести шагов в длину и столько же — в ширину. В глубине зала находилось возвышение, окруженное балюстрадой из черного дерева; на этом возвышении, сквозь решетку из индийского тростника, выкрашенного в красный цвет, можно было разглядеть почтенного главу пандитов, с длинной седой бородой и тремя лентами из бумажной материи, лежавшими перевязью, по обычаю браминов. Скрестив ноги, он сидел на желтом ковре в такой совершенной неподвижности, что не водил даже глазами. Некоторые из учеников его отгоняли от него мух опахалами из павлиньих хвостов, другие жгли в серебряных курильницах благовонное алоэ, иные очень нежно играли на тимпанах. Большинство же остальных, среди которых были факиры, йоги и санты, расположилось в несколько рядов по обеим сторонам зала в глубоком молчании, устремив глаза в землю и скрестив на груди руки. Ученый хотел было приблизиться к самому главе пандитов, чтобы приветствовать его, но проводник удержал его на расстоянии девяти цыновок от верховного жреца, сказав, что омры, или знатные вельможи Индии, не подходят ближе этого; что раджи, или государи Индии, приближаются лишь на шесть цыновок; принцы — сыновья Могола — на три, и лишь одному Моголу разрешается приблизиться к почтенному главе настолько, чтобы поцеловать у него ноги.