Габриэле д'Аннунцио - Том 4. Торжество смерти. Новеллы

• Название: Том 4. Торжество смерти. Новеллы
• Автор: Габриэле д'Аннунцио
• Издательство: Книжный Клуб Книговек
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-904656-79-9

Габриэле Д'Аннунцио (настоящая фамилия Рапаньетта; 1863–1938) — итальянский писатель, поэт, драматург и политический деятель, оказавший сильное влияние на русских акмеистов. Произведения писателя пронизаны духом романтизма, героизма, эпикурейства, эротизма, патриотизма. К началу Первой мировой войны он был наиболее известным итальянским писателем в Европе и мире.

В четвертый том Собрания сочинений вошел роман «Торжество смерти» и новеллы.

---

Голос у нее был неровный, порой резкий, но сильный и очень высокий. После нежного мяуканья Тильде он произвел сильное впечатление на публику, которая сейчас же разделилась на две партии: женщины стояли за Тильде, а мужчины — за Леонору.

Перед моей красотой устоять —
Вовсе не легкое дело…

В позе, в жестах, в походке Леоноры было что-то вызывающее, что опьяняло и зажигало холостяков, привыкших к пассивной продажной любви Сан-Агостинского предместья, и супругов, которых не удовлетворяли супружеские ласки. Все пожирали глазами певицу, следили за каждым движением ее полных белых плеч, за ямочками ее рук, которые, казалось, смеялись во время игры Леоноры.

Конец арии заглушили бурные аплодисменты. После притворного обморока графини у ног герцога Карниоли начало дуэта и все дальнейшие сцены вызывали аплодисменты. В зале сгустилась жара: на помостах замелькали веера, и за этим мельканием то исчезали, то вновь показывались лица женщин. Когда графиня стояла, опершись о колонну, в томной созерцальной позе, озаренная лунным светом бенгальского огня, в то время как Эджидио пел сладким голосом романс, дон Антонио Браттелла громко сказал:

— Великая актриса!

Дон Джиованни Уссорио, под влиянием внезапно нахлынувших чувств, начал один аплодировать. Прочие потребовали, чтобы он замолчал и не мешал слушать, и дон Джиованни сконфуженно замолк.

Все говорит здесь о любви:
Луна, зефир, светила, море…

Головы слушателей закачались в такт мелодии Петреллы, хотя голос Эджидио был не особенно приятный, их глаза горели восторгом, хотя свет луны застилался дымом и был желтоват. Но когда, после контраста страсти и обольщения, графиня д’Амальфи, направляясь в сад, запела романс, который заставил задрожать души пескарцев, экстаз слушателей достиг такой степени, что многие подняли головы и запрокинули их немного назад, как бы испуская трели вместе с исчезавшей в цветах сиреной.

Готова лодка… о, приди!
Любить мы будем на просторе.

В этот момент Виолетта пронзила сердце дона Джиованни Уссорио, который, будучи весь охвачен музыкальным и любовным пылом, кричал, не переставая:

— Браво!.. Браво!.. Браво!..

— Смотрите, смотрите, как неистовствует Уссорио! — громко сказал дон Паоло Сеччиа. Все дамы сердито взглянули на Уссорио. Учительницы дель Гадо перебирали под мантильями четки. Только сестры Рузилли по-прежнему сохранили веселое настроение и болтали, качая раскрасневшимися лицами, отчего их косы извивались, как змейки.

В третьем акте ни предсмертные вздохи Тильде, которой покровительствовали женщины, ни проницательность Сертория и Карниоли, ни народные песенки, ни монолог меланхолического Эджидио, ни веселый хор кавалеров и дам не могли отвлечь публику от пережитого очарования. — Леонора! Леонора!..

И Леонора выходила на вызовы из-за занавеса, под руку с графом ди Лара. Триумф ее достиг апогея.

Теперь на ней было фиолетовое платье, украшенное серебряными галунами и огромными застежками. Она повернулась к первым рядам и откинула ногой шлейф, показав при этом голую ножку. Затем, уснащая слова двусмысленными жестами и кокетливыми улыбочками, запела веселую комическую арию:

Я — мотылек, резвящийся в цветах…

Какой-то дикий бред охватил публику при первых звуках этой известной арии. Графиня д’Амальфи, чувствуя, что на нее устремлены пылкие и страстные взгляды мужчин, воодушевилась и стала петь еще обольстительнее, ее голос достиг необычайной высоты. Ее открытое горло, украшенное ожерельем Венеры, трепетало от трелей.

Я — пчелка: я питаюсь лишь цветами
И пью прозрачную лазурь небес…

Дон Джиованни Уссорио, пронзенный стрелой Амура, не спускал с нее глаз, которые, казалось, вот-вот выскочат из орбит. У барона Каппа потекли от восторга слюнки. Дон Антонио Браттелла, член марсельского ареопага, пыхтел, пока, наконец, не произнес:

— Необычайно!!!

III

Так Виолетта Кутуфа завоевала Пескару.

Более месяца представления оперы Петреллы шли с возраставшим успехом. Театр был всегда битком набит. После каждой арии бешено вызывали Леонору. Свершилось необыкновенное чудо: все население Пескары было охвачено какой-то музыкальной манией, вся пескарская жизнь, казалось, замкнулась в заколдованном кругу одной мелодии о резвящемся в цветах мотыльке. Эта мелодия повторялась всюду в течение всего дня на всякий манер, в разнообразных вариациях, на всевозможных инструментах, с неослабевающим рвением. И образ Виолетты Кутуфа сливался с этой мелодией, как, да простит мне Господь, звуки органа с представлением о рае. Музыкальность, вообще свойственная от природы потомкам римлян, превратилась теперь в какую-то безграничную экспансивность. Уличные мальчишки насвистывали излюбленный мотив, все музицирующие дилетанты подбирали его. Донна Лизетта Мемма с утра до ночи играла эту арию на фортепиано, дон Антонио Браттелла наигрывал ее на флейте, дон Доменико Квакино — на кларнете, священник, дон Джакомо Палуши — на своем старинном спинетте, дон Винченцио Рапаньетта — на виолончели, дон Винченцио Раниери — на трубе, дон Никола д’Аннуцио — на скрипке. От бастионов до Сан-Агостинского арсенала, от речки Пескары до Доганы слышались разноголосые звуки всех существовавших в стране инструментов. После полудня вся страна, казалось, превращалась в какой-то огромный санаторий неизлечимо больных психопатов. Даже точильщики ножей старались звуками от трения железа и оселка подражать ритму романса.

Наступила Масленица. Театральный зал был предоставлен народным увеселениям.

В четверг Сырной недели около десяти часов вечера зала была освещена стеариновыми свечами, в воздухе стоял запах мирт, зеркала усиливали свет. Маски входили большими группами. Преобладали полишинели. На эстраде, покрытой зеленым сукном и усыпанной звездами из серебряной бумаги, заиграл оркестр. В эту минуту вошел в зал дон Джиованни Уссорио.

Он нарядился испанским грандом и изображал графа Лара. Голубой берет с длинными белыми перьями прикрывал его лысину. На плечах развевалась маленькая красная бархатная мантия с золотой каймой. Этот костюм еще больше выставлял на вид его выдающийся вперед живот и маленькие ножки. Его волосы, умащенные благовонной мазью, были похожи на бахрому, искусно пришитую вокруг берета, и казались черней обыкновенного.

Какой-то надоедливый полишинель, проходя мимо него, завизжал неестественным голосом:

— Мамочка моя!

И так комично притворился испуганным испанской фигурой дона Джиованни, что все окружающие разразились хохотом. Чиккарика, которая в своем черном домино напоминала прелестный живой цветок, так захохотала, что чуть не упала на руки двум оборванцам-арлекинам.

Дон Джиованни обиделся и поспешил затеряться в толпе. Он искал Виолетту Кутуфа. Насмешливые шутки всех этих масок преследовали его и были ему неприятны. Вдруг он столкнулся с другим испанским грандом, другим графом Кара. Он узнал дона Антонио Браттелла и был уязвлен в самое сердце. Между ними уже возгоралось соперничество.

— Чего стоит шишка? — ядовито запищал дон Донато Брандимарте, намекая на мясистый нарост, обезображивавший левое ухо члена марсельского ареопага.

Дон Джиованни злорадно засмеялся. Два соперника оглядели друг друга с ног до головы, все время они старались держаться вблизи друг от друга, слоняясь среди толпы.

Около одиннадцати часов в толпе пробежало какое-то волнение. Входила Виолетта Кутуфа.

Она была в черном домино с длинным красным капюшоном и красной маской на лице. Сквозь тонкую вуаль виднелся круглый белый подбородок и толстые красные губы. Ее глаза, удлиненные косым разрезом маски, казалось, смеялись.

Все тотчас узнали ее, и у всех точно выросли крылья, когда она вошла. Дон Антонио Браттелла жеманно подошел с одной стороны. С другой подошел дон Джиованни. Виолетта Кутуфа бросила быстрый взгляд на бриллианты, сверкавшие на пальцах последнего. Затем взяла под руку ареопагита, засмеялась и пошла развалистой походкой. Ареопагит начал шептать ей на ухо свои обычные напыщенные глупости, он называл ее графиней и вставлял в свою речь лирические отрывки стихов Джиованни Перуццина. Она смеялась, опиралась на него всей тяжестью, висела на его руке, ее забавляло ухаживание этого глупого и тщеславного господина. Ареопагит, повторяя слова графа Лара из мелодрамы Петреллы, тихо пропел:

— Итак, могу ли я питать наде-е-ежду?

Виолетта Кутуфа ответила словами Леоноры:

— Кто запретит вам сметь?.. Прощайте.

И, увидев стоящего неподалеку дона Джиованни, она оторвалась от очарованного ею кавалера и подошла к Уссорио, который все время следил за ними глазами, полными зависти и отчаяния, путаясь среди танцующих пар.