Анна Козлова - Превед победителю (сборник)

• Название: Превед победителю (сборник)
• Автор: Анна Козлова
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-367-00287-0

Анна Козлова не без оснований считается лидером ультрашоковой литературы, и вполне закономерно, что ее творчество вызывает неоднозначную реакцию. Так, вошедший в настоящий сборник роман «Открытие удочки», впервые опубликованный в альманахе «Литрос» в рубрике «Скандальный роман», возмутил часть критиков «провокационностью и аморальностью», другая же часть удостоила его восторженными рецензиями и выдвинула на соискание премии «Национальный бестселлер».

В сборник также включены рассказы, написанные автором в разные годы, а открывает его новая повесть «Превед победителю».

---

— Ну как ты? — взволнованно спросила она.

— Больно, очень больно, — проныла я.

Оказалось, что Люба торчит в приемном отделении и намерена оставаться там, пока я не рожу. Надо сказать, что короткий разговор с Любой ознаменовал собой некий переломный момент моих родов, так как после него я начала орать в голос, ужом извиваясь на кушетке и начисто забыв про катетер. Некоторое время мне еще вводили анестезию, и Сергей Александрович подходил ко мне через каждые десять минут и, по локоть засовывая в меня руку, удовлетворенно констатировал, что «шеечка раскрылась еще на два сантиметра». Потом началось что-то неописуемое: обстановка родблока — раковина с розовым обмылком, родильный стол, баллон с закисью азота и детские весы, на которых красной краской было написано «САША», — слились в моем сознании в один непреодолимый ком боли. Мне хотелось плакать, кричать, материться (что я, собственно, и делала), а когда начались потуги и сквозь ватную пелену слез я увидела чьи-то склонившиеся надо мной лица, я прошептала: «Убейте меня».

— Ха! — произнес веселый женский голос. — Тебе, милая, жить да жить, сейчас родишь, не боись!

— …Редисочка, — донесся до меня голос Сергея Александровича, — малосольный огурчик и с постным маслом — на даче это самое лучшее…

— Седьмая потуга, — сказала какая-то другая женщина, не обращая внимания на мой рев.

— На девятой родит, — ответил Сергей Александрович, — надо поднимать на стол.

Как в кошмарном, бредовом сне, меня перетащили на эмалированный стол с непристойными подставками для ног. Две акушерки схватили меня за руки и зверски тянули куда-то вниз, крича: «Тужься, давай, девочка, тужься!» Мне казалось, что я уже перестала быть человеком, я превратилась в один страшный вопль, который губы исторгали против моей воли, и когда кто-то рявкнул: «Голова!» — я инстинктивно подняла голову и увидела, как в руках Сергея Александровича сверкнули ножницы, но даже не почувствовала, что он меня режет. После этого мне стало как-то удивительно легко, и я впервые увидела свою дочь — в тот момент это было не подававшее признаков жизни существо с деформированной головой и в красной слизи.

— Молодец! — орали акушерки.

— Он что, мертвый? — прошептала я.

— Дура! Идиотка! — воскликнула одна из них и в качестве подтверждения своих слов тряхнула несчастное дитя так, что оно безутешно заревело.

Я бессильно легла на спину.

— Куда? — весело спросил Сергей Александрович. — Еще послед рожать. Давай-ка тужься!

— Я не могу… — простонала я.

Сквозь полуприкрытые веки я увидела, как надо мной склоняется доброе, чуть пьяное русское лицо в очках с линзами и говорит:

— Ты сможешь, зайка, ты все сможешь. Просто говори, как говорила я: «Проклятый сукин сын, чтобы тебе пусто было!»

— Алла Николавна, сколько раз мне еще говорить, чтобы вы прекратили… — раздраженно начал Сергей Александрович, но я его перебила.

— Чтоб ты сдох, Лев! — из последних сил заорала я под всеобщий хохот. — Чтоб тебе хуево было, чертов ублюдок!

— Чтоб ему было хуже, чем тебе, — добавила шпанистая Алла Николавна.

И я родила послед.

— Шьем! — рявкнул Сергей Александрович и перед тем, как осуществить свое намерение, попросил меня вытянуть руку.

…Я, кажется, вытянула руку, и он всадил мне укол, после которого я безмятежно спала, и мне снились желтые цветы, птицы с пушистым опереньем и сладкий заливной луг, по которому я шла в белом платье, распугивая стрекоз с кружевными крыльями. На самом краю этого луга я увидела сгорбившееся под тяжестью собственных лет дерево, и мне захотелось залезть на него и, как белке, заснуть на золотой ветке. Я приблизилась к этому дряхлому, в подагрических шишках дереву и уже хотела вскарабкаться на него, когда вдруг подняла глаза вверх, к небу, и увидела Дауда — он сидел, как пьяный Пан, в изумрудных ветвях и обмахивался кошачьим хвостом, словно веером.

— Привет, — тихо, как будто кто-то мог меня услышать, сказала я.

— Привет, — ответил он. — Поднимайся.

Я посмотрела на него, и в душе моей забурлила тревога — помимо хвоста, у него были кошачьи уши.

— Нет, — сказала я. — Лучше постою здесь.

— Тогда я могу спуститься, — не слишком протестовал он.

Я видела, как он ловко спрыгнул с ветки и встал передо мной, совершенно голый.

— Ты веришь в пророка? — спросил он.

Верю ли я? Да, почему бы и нет, я верю. Но почему он спрашивает? Зачем ему это знать, ведь мы никогда не говорили о пророках? Я верю в Иоанна, он пришел и предчувствовал Христа, а потом Саломея сожрала его голову… Но что от этого Дауду?

— Верю, — ответила я.

— Отрекись, — посоветовал он. — Все это ложь.

— Почему? — спросила я.

— Потому что пророк — дурак, — охотно объяснил он. — Просто сумасшедший, из-за навязчивой мании которого полмира до сих пор не может прийти в себя и жаждет узреть мессию. А был ли мессия? Если и был, то скорее всего такой же психопат, как Иоанн, надеявшийся, что природу человека можно повернуть, как реку, в другое русло.

— Откуда ты знаешь? — спросила я.

— Я верю тому, что вижу, — сказал он. — Не было никакого Иисуса, все это ложь иудеев, которые облапошили вас в очередной раз.

— А вас — нет? — поинтересовалась я.

— Нас? — уточнил Дауд. — Нет. Джебраил передал Истину Мухаммеду, и мы смеялись над вами, видя, как вы называете богом Ису, молитесь рисункам и разрешаете женщинам разгуливать по улицам без покрывал и, смилуйся Аллах, с голыми ногами. Не думали ли вы, что иудеи подсунули вам жалкую и неправдоподобную легенду о том, что их же бог проклял их и рассеял по миру в надежде на то, что они опамятуются и вернутся к нему, как агнцы к коровьему вымени?

— Иудеи распяли Христа, — возразила я. — И Иегова проклял их.

— Умоляю тебя! — воскликнул Дауд. — Ты — неглупая женщина и веришь всему этому бреду? Я могу сказать тебе одно: самое страшное в этой жизни — связаться с жидами. А ваш Иисус — сын Иосифа-плотника и Марии-пряхи. Как тут ни крути, он — еврей! Он якобы сын Иеговы, который, кстати сказать, со времен Адама и дуры его Евы рекомендовал считать гоев за скотину и, заметь, запрещал еврейкам принимать роды у иноверок.

— Иисус этого не говорил, — возразила я.

— Ла илахе илаллах,[50] — сказал он, — просто повторяй за мной.

— Не буду! — крикнула я. — Я верую в Христа, который принял страдания за грехи мои, который возлюбил меня больше, чем собственную жизнь, который, хоть он и еврей…

— Раздвинь ноги, — вдруг сказал Дауд.

— Что? — опешила я.

— Раздвинь ноги, я помажу тебе шов зеленкой, — ответил он. — Очнись, открой глаза!

Я с трудом разомкнула слипшиеся веки и увидела, что лежу с раздвинутыми ногами в палате, на застеленной бельем койке, и намазанная, как проститутка, медсестра обрабатывает мне шов. Это зрелище было мне неприятно, и я отвернулась — все тело болело так, как будто меня трахал сам дьявол.

— Еще два часа вам нельзя вставать, — сообщила медсестра.

В палате стояли четыре койки. Одна пустовала, а на двух других лежали хачица (она родила четвертую девочку и, сокрушенно качая головой, говорила: «Муж не отстанет!») и добрая толстая Света, которая восемь лет предохранялась прерванным половым актом и — вот незадача! — залетела.

— Что же это за кошмар? — прошептала я.

— Приснилось что-то? — оживилась хачица. — Меня зовут Тамила.

— А меня — Света. — В ее интонациях было что-то от Любы.

— А меня — Лиза, — сказала я.

— Больно? — поинтересовалась Света.

— Да, — ответила я, — есть немного.

— Первый ребенок? — Тамила встала и подошла к моей койке, — видимо, она не считала нужным перетягивать живот, и он у нее висел, как сдувшийся гондон.

— И последний, — сказала я.

Они засмеялись.

— Это все забывается, — зевнула Света. — Я, когда первого родила, тоже думала, что никогда больше рожать не буду.

— Да не так уж и больно, — рассудила Тамила. — Я четверых родила и, наверное, еще рожу.

Они готовы были пиздеть часами, обсуждать свои гребаные роды, болезни при беременности, приводить примеры каких-то неведомых зятьев и сватов, давать друг другу бесконечные советы на тему того, как бороться с трещинами на сосках и запорами.

В нашей палате я была единственной незамужней женщиной, и это позволяло жирной Свете и Тамиле, которая не видела мира дальше забора своего дома в Дагестане, смотреть на меня с некоторым превосходством, а временами и с молчаливым осуждением, так как за мной начал ухлестывать Сергей Александрович, а я вела себя с ним доброжелательно, потому как еще не решила, стоит ли заводить с ним легкий больничный роман.

Света часами рассказывала нам о своей семье, и от этих рассказов на меня накатывала такая тоска, что иногда хотелось обнять ее, прижать к сочащейся жирным молоком груди и слушать, как она плачет от невыносимого, удушливого кошмара, который был ее жизнью. Я представляла себе ее родителей — скорее всего они были похожи на миллионы прочих родителей из дружных, спаянных непроходимой тупостью семей среднего достатка. Летом они, наверное, ездили на дачу и целыми днями копались в огороде, сверкая на солнце растянутыми белыми трусами. И Света, конечно, тоже ездила на дачу и все лето враждовала с женой собственного брата, и с постными лицами, в косыночках, которые придают им еще более придурковатый вид, чем они обычно имеют, они торчали в летней кухне и оттуда ругались на детей, а по вечерам выстраивались вместе с другими идиотками в бесформенную вереницу толстых задниц к телефону в сторожке.