Евдокия Ростопчина - Счастливая женщина

• Название: Счастливая женщина
• Автор: Евдокия Ростопчина
• Жанр: Любовные романы
• Год: 1991
• ISBN: 5-253-00253-7

Евдокия Петровна Ростопчина (1811−1858) — известная писательница прошлого века. Ее перу принадлежат интересные повести, принесшие автору славу «российской Жорж Занд». «Счастливая женщина» — роман, оригинально сплавивший традиции романтической и психологической прозы, его отличает своеобразное решение вопроса о свободе женщины и изящество стиля.

---

Борис принялся ухаживать за тремя кокетками вдруг, чтоб развлечь себя и рассердить Марину. Всякий день новые толки и новые слухи о нем доходили до бедной женщины; то она верила всему, то ничему не верила и старалась удержать своего мучителя, не отчаивая его совсем и не подавая надежды. Но и это ей не удавалось. Согласные без объяснений в затаенной любви своей, они переставали соглашаться, как скоро дело касалося до ее пределов: нетерпеливый, он стремился или вперед к блаженству, или назад, к совершенному отчуждению. Она только плакала: сделать более не могла!

Однажды, к весне, Ненский, сведя в сотый раз все счеты своих денежных оборотов, остался ими много доволен и решил сам с собой, что ему пора объехать свои вотчины и предпринять другие, значительнейшие дела. Он послал просить Марину в свой кабинет, что случалось только очень редко, на важнейшие совещания, и объявил ей, что он должен уехать надолго из Петербурга. Марина обмерла: она думала, что он увезет ее с собою. Но он объяснил ей, зачем и почему она была бы ему помехою в его разъездах, просил ее остаться поддерживать его служебные отношения и кредит, уведомил, что он будет искать ей другой дом, менее обширный, но если можно, еще богаче их собственного, и назначил ей огромное содержание, с полною свободою располагать своею жизнию, как ей угодно.

Изумление Марины граничило с испугом. Свобода, ей! — в ту самую минуту, как она чувствовала себя слишком мало зависимою, боялась своей собственной воли как несчастия и готова была сама сковать цепи, чтобы опутать ими крылья души своей, летящей так стремительно к запретному! Оставаться одной! Эта мысль приводила ее в головокружный страх. Она забывала, что она уже давно была одна сердцем и существованием своим и что только одно наружное сожительство скрывало подчас от ее воображения всю одинокость ее положения.

Скоро все устроилось, как было решено. Ненский уехал, поручив Марину ее отцу; она переехала на дачу и ради приличия, чтоб не оставаться одной, взяла к себе свою гувернантку, мадам Боваль, почти ослепшую, но все-таки веселую и говорливую достаточно, чтоб держать свое место в гостиной Марины и в разговорах ее гостей. Мадам Боваль было сказано, чтоб она не отлучалась, когда приезжают вседневные посетители. Назвать того именно, кого она боялась и с кем не хотела оставаться наедине, Марина не решилась; ей казалось, что при этом имени она слишком покраснеет, так что даже полуслепые глаза старушки должны будут это заметить. Ухманские проводили лето в соседстве, следовательно, встречи с Борисом должны были повторяться еще чаще, чем в городе. Марина смутно чувствовала, что есть над нею воля судьбы, сильнее ее собственной. Как люди, которые с крутизны смотрят в глубину бездны, мало-помалу поддаваясь ее обаятельному притяжению, неизбежно должны в нее упасть, так она, вникая в странное положение, сделанное ей неожиданным отъездом мужа, переставала противиться и очертя голову скользила почти бессознательно по скату, влекущему ее вопреки всем ее стараниям…

Графиня Войновская успела уже во многом поколебать ее прежние, девические убеждения. Раскрывая молодому ее воображению многие тайны действительной жизни, доселе видимые ею лишь сквозь покров, набрасываемый на них лицемерием и тем условным молчанием, которым члены благопристойного общества покрывают и покровительствуют один другому, рассчитывая на взаимное снисхождение; преподавая ей науку жизни в примерах, взятых из биографии известнейших женщин, рассеянных по гостиным и дворцам европейского общества, графиня пересоздавала шаткие мнения неопытной ригористки. Графиня приучала ее быть снисходительнее к собственному сердцу и в искушениях его видеть неизбежное требование необходимости. Графиня действовала невольно и бессознательно на ум Марины, пока любовь убеждала и смягчала ее сердце.

И как часто возобновляется это перевоспитание молодых женщин через других, более опытных и более самостоятельных! Как часто влияние приятельницы сильнее самого могущества перволюбимого человека! Как не доверять женщине, подруге иногда по участи и горю?.. Как сомневаться, когда красноречивые уста проповедуют вам об обетованном крае всех радостей жизни, куда они заманивают вас не ради своего, а вашего только блаженства?

А соседство Бориса?.. а эта загородная жизнь, столь коварно способная к ежеминутному сближению?.. а упоительное обаяние весны, природы, незаходимых вечерних зорь, превращающих окрестности Петербурга в какое-то магическое царство, где исчезают границы дня и ночи, понятия о часах, обыкновенном разделении времени, а сила собственных двадцати лет и возвышенной страсти, вскипевшей наконец в груди, долго к тому приготовляемой мечтами и желаниями одинокой юности и девственного, но пылкого воображения!

Борис угадывал наконец любовь Марины. Ей ни в чем не оставалось ему признаться. Все недомолвки, все недоразумения были теперь объяснены, поняты; он знал, как много он любим, и чувствовал все права, которые давала ему эта любовь Марины!

Он уже был вполне счастлив и блажен, когда она еще продолжала бояться и трепетать перед новой судьбой, открывшейся ей в нескончаемой будущности двух сердец, сближенных всеми сочувствиями и всеми созвучиями их односущности. Для него миновала пора томления и борьбы и настала чудная пора взаимности, наслаждения, полного доверия. Для нее прежние слезы, прежние колебания заменились новыми опасениями, новым страхом молвы, света, толков, одним словом, всего и всех. Совесть ее, голубица, трепещущая уже в когтях орлиных, еще торговалась и защищалась, переживая свою непорочность. Всегдашнее принуждение, неизменная осторожность были в тягость простодушной и прямодушной Марине и стоили неимоверных усилий ее откровенному характеру, которому ложь и обман были так противны и противоестественны, что если бы вдруг образ Ненского мог предстать пред ней и решительно спросить ее о тайных ее чувствах, то она бы, не запинаясь и не защищаясь, готова была во всем ему признаться. Малейший шорох, появление каждого нового лица приводили неловкую женщину в страх и трепет, даже когда она одна сидела в своей комнате, с новыми думами и новыми своими ощущениями. Отец, тетки, мадам Боваль, даже горничная и слуги ее, кто бы ни вошел, кто б ни заговорил нежданно вблизи ее, — она вскакивала вся дрожащая и взволнованная, и первые слова ее всегда странно и несвязно путались, не отвечая на вопросы ей предлагаемые. Вместо умной речи, прежде от нее всегда слышанной, теперь от нее получались только робкие и всегда рассеянные выражения. Рассеяние блуждало в потерянном взоре и в притворной улыбке ее. Лихорадочный огонь зажигался беглыми искрами в ее опущенных глазах и вспыхивал ярким румянцем на бледном ее лице. Рука ее дрожала в руке каждого родственника или друга, к которому она простиралась. Марина жила в смятении и трепете, как на горячих угольях. Покой и беспечность стали для нее недоступны и невозможны. Борис шутил над ней и старался ее успокоить, но в тайне еще более дорожил ею, видя всю нежность и всю женственность ее души и ее нрава, понимая, как дорого ей стоили блаженство и их взаимная любовь.

Марина знала и чувствовала, что перед Богом и самой собою она была свободна любить Бориса, не принадлежала никакому другому человеку и никого, стало быть, не обманывала; она знала и чувствовала, что любовь ее свята и чиста перед небом, хотя земля не назвала бы ее такою. Но женское сердце, как люди, одержимые изнурительною болезнию и осужденные на раннюю смерть, предугадывало непрочность своего теперешнего существования и чуяло недоброе впереди. Но как ни велико было ее счастие, оно казалось ей неполным, покуда не было скреплено вечною клятвою. Но как ни страстна была любовь к ней Бориса, все-таки она не смела поверить в ее постоянство, в ее неизменность, в ее вековечность. «Вечность!» — вот первый крик всякой истинной, глубокой любви, когда она взаимна и находит предмет себя достойный!.. Это лучшее доказательство бессмертия нашей души, что она хочет увековечить свою любовь и не довольствуется для нее временем и временным. Когда нам здесь бывает хорошо, то мы вдруг чувствуем потребность перенести наше благо туда, в мир лучший, где не боимся за него ни конца, ни перемены… Потому-то истинная любовь всегда бывает склонна к мистицизму. Потому-то любовь некоторых избранных граничит всегда с какою-то томительною тоскою, это их мучит высокая жажда беспредельного! И потому нередко такие существа помышляют о смерти, когда они чувствуют себя на вершине человеческого блаженства. Одна смерть как порог бессмертия, кажется им возможною после достижения всего лучшего, что только доступно человеку на земле.

Все это переиспытано было Мариною почти в первые дни ее так называемого счастья. Лишь только борьба утихла и короткость взаимности заступила место всех столкновений между двумя любящими, Марина как будто переродилась. Она почувствовала в себе новую жизнь, новую душу, новые способности и новые желания. Все житейское, все прежде знакомое и без того мало ею ценимое, теперь предстало ей в такой ничтожности, в таком виде суетности и пустоты, что она с презрением отвратила от него свой взор и свою мысль. Тогда, измеряя вдруг, как далеко любовь перенесла ее за границы ее прежнего существования, она спросила себя, чем же ей должно будет жить, если когда-нибудь эта любовь от нее отнимется?..