Георгий Черчесов - Испытание

• Название: Испытание
• Автор: Георгий Черчесов
• Издательство: Ир
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1984

Новый роман развивает в какой-то мере сюжетные линии, образные связи романа «Заповедь», вышедшего в 1980 году, но это самостоятельное произведение, в котором автор рассказывает о современниках, одновременно обращаясь и к истории. О преемственности поколений, поиске истинной цели жизни, становлении личности, ее нравственном усовершенствовании повествует роман Георгия Черчесова «Испытание».

---

…Кто знает, чем закончился бы спор, нежданно-негаданно разразившийся на глазах у всех мужчин аула, если бы вдруг Иналык не махнул рукой в сторону дороги, вьющейся из долины в гору:

— Смотрите, почтенные, человек к нам в аул завернул.

Горцы обрадовано вскинули головы, с преувеличенной заинтересованностью уставились вдаль, хотя какое это событие по нынешним меркам — кто-то приближается к Хохкау? Но в том-то и дело, что этот пришелец, кто бы он ни был, послан самой судьбой, ибо его появление может замять скандал. Хамат приложил ладонь с негнущимися узловатыми пальцами к бровям, пытаясь увидеть мелькавшую на фоне горных гряд фигуру путника.

— Солдат, — объявил Татаркак Кайтазов.

— Нет, женщина! — эхом отозвался Мурат, самим топом показывая, что он не считает стычку с Татарканом завершенной.

— Форму вижу, — не желал сдаваться Кайтазов.

— Погодите спорить, — примиренчески попросил Иналык. — Как к обрыву выйдет, — увидим кто…

Мурат шумно втянул в себя дым из трубки; глаза сквозь тусклые стекла очков в нелепой железной оправе обвели нетерпеливым взглядом аульчан. Послевоенный нихас являл собой причудливое зрелище: седобородые старики в черкесках сидели вперемежку с офицерами и солдатами, чьи погоны и кокарды фуражек были надраены так, что поблескивали под лучами горного солнца. Молоденькие офицеры и совсем еще юные, безусые солдаты приходили в кителях, при орденах и медалях, чтоб аульчане видели их в полной боевой форме. Приходили, не стесняясь ни костылей, ни незаживших ран. Многие из них правдами и неправдами улизнули из госпиталей, справедливо полагая, что дома и воздух — лекарство. Каждому хотелось повидаться с земляками, потолковать о годах, прожитых в огне войны, разузнать о друзьях и знакомых. Разговор метался от военной темы со всеми вытекающими отсюда страстями до сообщений о предполагаемых свадьбах и о болезни, что свалила в постель джигита, которого следует непременно проведать. Старики, естественно, отмалчивались, пока речь шла о фронтовых буднях и разных невероятных случаях, которыми так полна боевая действительность; запоминали подробности, чтоб в следующий раз могли уличить повторяющего свой рассказ. А известно, что с течением времени подвиг непременно обрастает деталями, более живописными и яркими, и это происходит независимо от воли рассказчика, без его злого умысла, и самое странное, что и самому фронтовику новая деталь не кажется выдумкой, более того, он уверен, что ничуть не приукрасил повествование, и искренне возмущается, когда старики изобличают его, обвиняя в излишней фантазии.

Наслушавшись фронтовых рассказов, седобородые тут же брали реванш, переведя разговор на дореволюционные темы. Теперь воинам приходилось слушать да слушать, а старики развязывали языки и в который раз подробно вспоминали давние события, и тоже не без приукрашивания, но уличить их никто не смел, ибо уважение к старшим у горцев беспредельно, и найдись охотник позубоскалить, он тут же получил бы взбучку, и даже сверстники не посочувствовали бы ему: то, чего нельзя простить мужчине во цвете лет, старикам не следует даже ставить в упрек…

Хамат с привычной степенностью девяностопятилетнего старца вел беседу, обращаясь то к одному, то к другому горцу. Ему почтительно внимали. Круг горцев был пошире обычного: вот уже целую неделю в ауле гостил Мурат, все такой же скупой на слова, пыхтящий трубкой, раненая, не сгибающаяся в локте рука выгнута набок, ладонь покоится на рукоятке кинжала; прибыл из долины и Татаркан Кайтазов, город ничуть не изменил его; люди не слышали от него ни громкого слова, ни раздражения… И тем неожиданнее было, что именно между молчунами Муратом и Татарканом возник спор. А началось все с того, что, воспользовавшись паузой в разговоре, Татаркан счел, что наступил, наконец, тот момент, когда он может приступить к делу, ради которого приехал в Хохкау и спозаранку поспешил на нихас.

— Мурат, я в городе искал тебя, а, узнав, что ты на побывке в родном селе, — прибыл следом за тобой, — вымолвил Татаркан. — Собрался я на пенсию. Годы подошли — чего ждать? — Он выудил из глубокого кармана галифе залежалые бумажки и показал их Мурату. — Ты в этих делах силен — как-никак нарком был. И начальство к твоему голосу прислушивается. Посмотри справки да скажи, к кому от твоего имени обратиться, чтоб не обидели меня размером пенсии.

Аульчане с интересом ждали, что скажет Мурат. Загадочен и непонятен он был им. Они никак не могли привыкнуть к его манере держать себя. Нет, он не чурался их, охотно появлялся на нихасе. Свадьба ли, похороны — даже из города отзывался. Но вел себя отчужденно, не встревал в разговоры, не шел на откровенность. Мурат вызывал у земляков и восторг, и недоумение, почему он всегда так суров и молчалив. Сидит, съежившись, попыхивая старенькой трубкой, набросив на спину видавшую виды бурку, изредка сквозь кругляши-очки бросая на рассказчика пронзительный взгляд, точно требуя, чтоб он говорил только правду. Никогда заранее нельзя было предугадать, как он себя поведет. И в тот момент, когда Татаркан протянул ему справки, Мурат излишне резко встрепенулся, порывисто отвел его руку от себя, суровым, ничего доброго не предвещавшим голосом охладил его пыл:

— Когда нарком был, я тоже не на бумаги — в глаза людям смотрел и спрашивал, за что пенсию давать. Понял? За что? И тебе, Татаркан, скажу напрямик: не заслужил ты пенсию! Не заслужил!..

Не ожидавший такого поворота дела Татаркан ошарашено заморгал глазами, оглянулся, ища сочувствия, на горцев; не получив поддержки, вконец оторопел, онемел. Пауза отозвалась в ушах горцев звенящей тишиной. Изумленные горячностью Мурата, от которого, бывало, и слова вырвать невозможно, они слушали перепалку со все возрастающей озабоченностью.

— Сидящий в тени не поймет того, кто на солнцепеке, — наконец, вздохнул Татаркан.

— Тебя — не пойму! — решительно заявил Мурат. — Никогда!

И в этот момент Иналык махнул рукой вдаль:

— Смотрите, почтенные, человек к нам в аул завернул.

И горцы ухватились за тот факт и терпеливо ждали, когда незнакомец приблизится.

— Еще в чей-то дом радость идет, — промолвил Иналык.

— Многие ждут, на чудо надеются, — сказал Хамат.

— А возвращается мало, — горько произнес Иналык. — Вот и от Тузара нет весточки. Пропал без вести — как это можно?

Незнакомец на время исчез с поля их зрения, обходя скалу и хадзар Гагаевых, и вдруг как-то сразу оказался на гребне дороги, уже прямиком бегущей к аулу.

— Военный! — обрадовался Татаркан.

— Женщина! — эхом отозвался Мурат.

— Оба правы! — поразился Иналык.

— Кто бы это мог быть? — удивился Хамат. — И каким ветром ее сюда занесло?

— Наверно, до развилки на попутной добралась, а оттуда пешком, — невпопад ответил Татаркан.

Горцы умолкли, дожидаясь, когда незнакомка приблизится к ним. Женщина еще издали заметила, что мужчины на нихасе следят за нею. Ее охватило волнение. Поравнявшись с нихасом, она остановилась:

— Добрый день вам, старшие!

— И тебе желаем того же! — сказал Хамат и горделиво поглядел на горцев, обрадовавшись, что военная женщина оказалась осетинкой. — Милости просим в наш аул.

— Спасибо, Хамат, — поблагодарила она и, собравшись идти дальше, тряхнула вещмешком, поправляя его на спине.

Солнце било в глаза старцам, им никак не удавалось разглядеть черты ее лица, и они молча переглянулись, пожав плечами в знак того, что не узнают женщину-офицера.

— Вопрос есть к тебе, уважаемая гостья, — остановил ее Хамат.

— Только не расспрашивай меня, почтенный, — попросила она с горечью. — Я ваше сердце не порадую. Горе несу с собой, тяжкое горе…

— Да это же дочь Дахцыко! — воскликнул Дзамболат. — Та, что в ученые вышла!

— Похищенная! — ахнули горцы.

— Ты — Зарема, — всмотревшись в ее лицо, убедился Хамат.

— Тень моя, Хамат, тень, — опустила голову Зарема.

Хамат поспешно поднялся. Следом вскочили остальные. Сделав шаг к гостье, они остановились, вытянув руки по швам, молча уставились взглядом в землю, выражая по обычаю соболезнование.

— Знаем: большое горе постигло тебя, — сказал печально Хамат. — Тотырбек поведал нам о гибели твоих мужа и сына.

Мир праху их.

— Пойду я, Хамат, — тихо произнесла Зарема. — Мать хочу поскорее повидать.

— Она прошла на край аула, в дом нашего Заурбека, — Иналык оглянулся. — Эй, кто помоложе! Сбегайте, предупредите Дунетхан.

— Спасибо, Иналык, — поблагодарила Зарема и пошла… Старики молча смотрели ей вслед.

— Это она правильно сделала, что в Осетию возвратилась, — промолвил Мурат. — На родине и раны быстрее залатают.

— Такая рана вечно кровоточит, — задумчиво сказал Дзамболат.

— Зарубцуется, — высказал надежду Иналык.